Марк Алданов - Исторические портреты

• Название: Исторические портреты
• Автор: Марк Алданов
• Издательство: Захаров
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8159-0667-9

---

Прокурор революционного трибунала, знаменитый Фукье-Тенвиль, по общему правилу, не глумился над подсудимыми. Они были ему совершенно неинтересны. По собственному его приблизительному подсчету, он отправил на эшафот около двух тысяч человек. Фукье-Тенвиль с одинаковым равнодушием добивался смертной казни для герцога Орлеанского и для госпожи Ролан, для Шарлотты Корде и для Дантона. На своем процессе он как-то обмолвился верным словом: «Я был топором гильотины, что же карать топор?..»

Издевательства он себе позволял лишь очень редко. Его стиль (тогда каждый человек выбирал себе стиль) был: холодная вежливость. Но в деле Марии-Антуанетты он от этого стиля отступил совершенно. Положение его было трудное. Он происходил из набожной католической семьи{36}, в молодости писал свою фамилию Фукье де Тенвиль и был убежденным монархистом. По случайности написал даже когда-то восторженную оду о свадьбе той самой королевы Марии-Антуанетты, которую теперь отправлял на эшафот. Быть может, именно поэтому он должен был проявить в ее отношении особенную грубость. На процессе королевы Фукье-Тенвиль работал под галерку: все эти «Агриппины» и «Мессалины» были совершенно не в его духе. Можно сказать с большой вероятностью, что лучшие свои образы и сравнения он заимствовал из мемуаров графини Ламотт. Задал он королеве и вопрос о графине. Мария-Антуанетта ответила, что никогда в жизни госпожи Ламотт не видела.

Процесс королевы всем достаточно известен. Известно и возведенное против нее обвинение в любовном сожительстве с ее восьмилетним сыном. Это обвинение вполне в стиле госпожи Ламотт, хоть и не взято из ее мемуаров — до этого она просто не додумалась. Использовал «показание» недоразвитого запуганного дофина Эбер. Он был главным создателем этой страницы в истории Французской революции. Вторым после него был художник Давид. Разница между ними заключалась в том, что Эбер не верил, конечно, ни одному слову из своего обвинения. Давид, быть может, и верил: он был чрезвычайно глуп. А может быть, ему «по художественным соображениям» непременно хотелось, чтобы королеву казнили: Давид собирался «заклеймить вдову Капет ее изображением на позорной колеснице». Но так как художник он был изумительный и в каком-то последнем счете, при всей своей тенденциозности, правдивый, то его знаменитый рисунок с натуры послужил не тому, чему должен был послужить.

Многие вожди революции отнеслись с отвращением к выдумке Эбера—Давида, как они относились с отвращением к вымыслам графини Ламотт. Но наемные писаки этого, видимо, не знали и старались вовсю. Некий Беркело опубликовал брошюру, просто пересказывавшую главы мемуаров графини. Выходило так, что кардинал Роган (которого в действительности Мария-Антуанетта совершенно не выносила) был чуть ли не главной страстью всей ее жизни. В брошюре королева восклицает: «О мощный кардинал, Геркулес моей жгучей и жестокой страсти, я умираю с тоской по тебе» и т.д. Сопровождается брошюра послесловием: «Эта рукопись была найдена в галерее Сен-Клу, и я счел нужным доказать свои гражданские чувства, напечатав ее». В другой брошюре, совершенно в стиле госпожи Ламотт, описывались последние минуты королевы. Тут Мария-Антуанетта — и «паук», и «волчица», и «тигрица, лизнувшая крови и ставшая с той поры ненасытной», — все как в писаниях графини. Точно таков же надгробный слог многих других брошюр и газет того времени.

Вероятно, «второй день третьей декады первого месяца второго года республики» (официальная дата суда над королевой) был бы счастливейшим днем в жизни графини Ламотт. Судили Марию-Антуанетту в Зале Свободы Palais de Justice. Почти рядом, в Зале Равенства, где шли знаменитейшие уголовные и политические процессы всей французской истории, где когда-то судили мертвое тело убийцы Генриха III, где судили убийцу Генриха IV, где судили Сен-Марса, Фуке, Картуша, — рассматривалось, за не сколько лет до революции, дело об ожерелье королевы. А взошла Мария-Антуанетта на телегу, отвезшую ее к эшафоту, во дворе того же Palais de Justice, y дверей нынешнего буфета парижских адвокатов, — на том самом месте, где когда-то графиня Ламотт подверглась истязанию. Но она до этого дня не дожила.

*

Погибла она случайно, на 34-м году жизни. Ее последние годы прошли в Лондоне. В одной из своих брошюр (1790 года) она пишет: «Наконец-то настал долгожданный день, миг, за который я дала бы тысячу жизней: я снова дышу чистым воздухом отечества... Да, теперь я подведу вас под меч правосудия, — вас, кого я еще не называю и чей позор я разоблачу...» Очевидно, она наудачу пыталась шантажировать кого-то еще. Но в ее словах не было ни слова правды. Чистым воздухом отечества она не дышала: во Францию графиня Ламотт не вернулась и после революции, хоть и подумывала об этом (как видно из ее неопубликованных писем). С Парижем у нее связывались слишком неприятные воспоминания.

Однако жизнь ее была несладка и в Лондоне. Она жила в вечном страхе: опасалась покушений со стороны «агентов королевы», «агентов Рогана» и всевозможных других агентов. Средств у нее не было. Сначала ее поддерживал субсидией какой-то лорд, считавший ее жертвой судебной ошибки или произвола французских королей. Потом лорд прочел ее писания и, поняв, с кем имеет дело, прекратил субсидию. Книги графини шли недурно. В Национальном архиве сохранился любопытный в бытовом отношении проспект, рассылавшийся разным лицам ее издателем: «Зная, что вы интересуетесь книжными новинками и, в частности, трудами, раскрывающими глаза публике, препровождаю вам краткое изложение книги графини Ламотт» и т.д. Одна из ее книг разошлась по-французски в пяти тысячах экземпляров, а по-английски в трех. Но литературного заработка ей не хватало, и нельзя же было «раскрывать глаза публике» вечно. Графиня стала делать долги, — по ее новым меркам очень небольшие.

В июне 1791 года торговец мебелью Макензен подал на нее жалобу за неуплату какой-то незначительной суммы. По этой жалобе английский пристав явился к графине на дом и стал стучать в ее дверь. Госпожа Ламотт, по-видимому, находилась в состоянии нервного волнения, граничившего с невменяемостью; по словам ее мужа, она неоднократно покушалась на самоубийство. При стуке в дверь, вероятно, услышав какие-либо страшные слова, вроде: «Отворите во имя закона!» — она решила, что за ней пришли «агенты»: схватят, увезут в Сальпетриер, убьют!.. В припадке дикого ужаса она бросилась в окно и жестоко разбилась. Ее перевезли к соседу, английскому парфюмеру. Там она и умерла после долгих мучений.

В Национальном архиве есть письмо некоего Гарриса, адресованное «мосье Бертрану». Привожу его с сохранением стиля: «С сожалением сообщаю, что графиня Ламотт умерла в среду в страшных муках, сегодня ее похороны. Нам всем доставит удовольствие ваше ответное письмо, и как только мы будем иметь честь видеть вас, мы выразим вам наше глубокое уважение». (Мосье Бертран был агент, приставленный к госпоже Ламотт французскими властями для тайного наблюдения за нею.)

Муж графини прожил еще много лет. Дальнейшая жизнь его была богата приключениями, которых я касаться не буду. Он умер в 1831 году в нищете, в больнице, всеми забытый. Жену его помнили лучше. Как это ни странно, были дамы, выдававшие себя за графиню Ламотт. Одна из таких самозванок, по-видимому, жила в России в Старом Крыме. В старых русских журналах есть рассказы о какой-то графине Гаше, эмигрантке, служившей воспитательницей у княгини А.С.Голицыной и бывавшей в обществе госпожи Крюденер. Тайну этой женщины знали лишь несколько человек в мире: император Александр, Бенкендорф, Нарышкин и Воронцов, и они эту тайну унесли с собой в могилу: под именем Гаше жила графиня Ламотт, скрывавшаяся в России от преследований своих бесчисленных врагов. После ее смерти, в 1839 году, тайна раскрылась: на теле было обнаружено клеймо. В путеводителе по Крыму Головинского, показанном мне любезным читателем, упоминается о месте могилы знаменитой авантюристки. Разумеется, это сказка. Графине не от кого было бы скрываться: ее муж совершенно спокойно жил в Париже. Приведенное выше письмо англичанина никаких сомнений не оставляет. Быть может, в Крыму жила какая-либо другая французская преступница, которая из неизлечимой любви к романтике соблазнилась сомнительной славой графини Ламотт.

Великолепный дворец кардинала Рогана теперь составляет часть Национального архива, в котором я работал над этой статьей. В залах, где кардинал Роган принимал весь Париж, где в таинственной обстановке предсказывал будущее Калиостро, где пролежало несколько часов волшебное ожерелье Боемера, где графиня Ламотт обдумала свое нашумевшее на весь мир дело, теперь сосредоточены архивы французских нотариусов.

ВАННА МАРАТА

I

В подвальном этаже музея восковых фигур Гревена изображена в естественную величину сцена убийства Марата. Весьма осведомленные историки писали в свое время, что она изображена довольно точно. Это замечание нужно, однако, приписать снисходительности историков. Левая часть сцены действительно почти не оставляет желать лучшего в смысле точности, но правая целиком выдумана. Ошибка руководителей музея заключалась в том, что они, для усиления эффекта, хотели в одной сцене изобразить и убийство Марата, и арест убийцы. В действительности же Шарлотта Корде была схвачена не в ванной, а в передней, куда она выбежала после убийства{37}. Для эффекта придуман и врывающийся в ванную солдат с пикой: Шарлотту задержал штатский комиссионер Лоран Ба, случайно находившийся в момент убийства в квартире Марата и не имевший, разумеется, никакой пики. Полиция явилась позднее.