Михаил Штих - Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.

• Название: Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.
• Автор: Михаил Штих
• Издательство: Водолей
• Жанр: Поэзия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91763-024-3

Михаил Штих (1898-1980) – профессиональный журналист, младший брат Александра Штиха, близкого друга Бориса Пастернака. В юности готовился к карьере скрипача, однако жизнь и превратности Гражданской войны распорядились иначе. С детства страстно любил поэзию, чему в большой степени способствовало окружение и интересы старшего брата. Период собственного поэтического творчества М.Штиха краток: он начал сочинять в 18 лет и закончил в 24. Его стихи носят характер исповедальной лирики и никогда не предназначались для публикации. Однако, несмотря на юность автора, они талантливы и самобытны, и представляют несомненный интерес как для специалистов-исследователей поэзии начала XX века, так и для широкого круга любителей русской словесности. Стихотворения М.Л.Штиха публикуются по документам, хранящимся в личном архиве С.В.Смолицкого.

---

Михаил Штих. Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.

«В далекой реке отраженье огней…»

В далекой реке отраженье огней
Затеплил у города вечер…
Как плачет в глуши опустевших полей
Осенний тоскующий ветер!

На западе отблески солнечных снов,
И всё это кажется ложью –
И ветер и жалобы перепелов
Над стынущей скошенной рожью.

О, как мне, мой ветер, в тебе не узнать
Метелей далекого гула!
Я знаю: ты, осень, вернулась опять
И душу тоской захлестнула.

1917, Романов-Борисоглебск

«Вся жизнь – таким немудрым знаком…»

Вся жизнь – таким немудрым знаком,
Вся цель и все мои грехи –
Как уходящий красный бакан*,
Огонь береговой вехи.

Уж ночь близка. Мрак неминуем.
Всё, как огни, уйдет назад…
О, ты, не смытый поцелуем,
Разлитый по реке закат!

*    Бакан – устаревшее бакен.

ОТЪЕЗД («Их не было.И мы их не хотели…»)

Брату

Их не было. И мы их не хотели.
Их срезал колокол – все вереницы слов,
И за меня тебе привет пропели
Певучие цимбалы буферов.

И паровоз, захлебываясь плачем,
Рванулся в ночь, как раненый дракон…
Дыханьем лета пыльным и горячим
Дышал мой город в прорези окон.

Вокзал ушел. Не помнишь и не знаешь,
Что были мы иль не были вдвоем…
Я знаю, что ты взглядом провожаешь
Вагон последний с красным фонарем.

1917

НЕЗНАКОМКЕ

Дымила грязь. Снег почерневший таял…
Вы в легком белом шли – задумчиво-грустны,
Как ангел падший, изгнанный из рая
И брошенный сюда, в водоворот весны.

Осколки луж – как окна на болоте,
И Вас засасывал весенний черный гной.
А мне казалось – Вы как будто ждете,
Что встанут просини и крылья за спиной.

Но – темнота. И только плыли тени,
Как птица вздрагивал и бился желтый газ…
Вздохнула ночь туманом испарений,
Прилипла к улице и разлучила нас.

1917, Москва

ОТЪЕЗД («Уж обессилел кровью плакать…»)

Н.И. и В.И.Ш.

Уж обессилел кровью плакать
Заката длинный тонкий меч…
Там, за окошком, ночь и слякоть –
Вожатой проводов и встреч.

Прильнул щекой к оконной раме.
Огни на дальнем берегу…
Я образ дней, ушедших с Вами,
В душе надолго сберегу.

Уйдет капель – разлук подруга…
Пусть. Больно знать лишь, что за ней
Взметнется и заплачет вьюга
И заметет следы саней.

И больно знать, что всё на свете –
Как этот хрупкий санный след,
Что мой рассвет замрет, заметен
Метелью пролетевших лет.

1917, Романов-Борисоглебск

РОССИЯ

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слёзы первые любви.

А. Блок

Леса сквозят. Бессилье… Лень…
И в воздухе тлетворный морок…
Но пасмурный осенний день
Так сердцу несказанно дорог.

Пусть уплывают в даль года,
Пусть юность оплетут седины, –
Мне будут милы как всегда
Твои унылые равнины.

И пусть в речных затонах кровь
К воде подмешана зеркальной, –
Я сохраню мою любовь
Такой же светлой и печальной.

И, отходя к иному сну,
Я вспомню блеск ночей метельных,
Твою последнюю весну
И грусть просторов беспредельных.

1917, Москва – Сокольники

ТЕАТР ОСЕНИ

Что поле? – Сцена. Смену декораций
Кисейный занавес осеннего дождя
Ревниво прячет от рядов акаций,
Что ждут, рукоплеская и гудя.

Лишь стане тихо – занавес совьется.
Там только радуга над сваленным плетнем,
Там только стадо хмурое плетется
Вслед за осенним уходящим днем.

Среди равнин, на кочке – пастушонок –
Унылой оперы тоскующий статист…
И звук рожка так жалобен и тонок,
И дальний лес так призрачен и мглист.

Ведь поле – сцена. Песнь рожка допета.
Уходит радуга. Кулисы – за горой…
И там, на сцене, умирает лето –
Израненный, развенчанный герой.

1917, Романо-Борисоглебск

ЯПОНСКАЯ ХУРМА

Я оставлю, когда умру,
Просьбу, только просьбу в наследство:
Заверните меня в красную курму
И вспомните мое далекое детство.

Я помню – тогда, тогда –
Диковинные японские звери,
Как слова «Калиф» и «Багдад»,
Распахивали сказочные двери.

И каждый зверь оживал
И двигался по красному шелку,
Я с ними обо всем толковал,
Но в общем… не понимал их толком.

А на мертвом… шелковая курма
(Право же, это не так нелепо!)
Разгонит и оживит дурман
Погребальных великолепий.

1917, Москва

ДУША МОЦАРТА

Ты думаешь – в дымной слякоти Марта
Грохочет безумный год?
Это Реквием Уходящего в вечность Моцарта
Выпущен на волю, под церковный свод.

Тесно там. – Хочется в поле, на ветер.
Слышишь – скрипка заплакала и осталась одна?
Со стоном гобоя догорает вечер
В готическом переплете окна.

Ах, нет! Нет, – то не вечернее небо,
На котором – обманом – Любовь и Добро, –
Это Его глаза хрустальные,
Тихие, немного печальные,
Оправленные в старинное серебро.

1918, Москва. Церковь Петра и Павла

ЗАТЕРЯННЫЙ В ВЕКАХ

Я путешествовал по времени –
В глуши ночей, по склонам дня.
Моя нога дрожала в стремени
Коня, несущего меня.

И развевал мне ветер волосы –
Вихрь от летящих дней и лет…
На небе огненные полосы
Стирал и вновь чертил рассвет.

Я на день пролетавший взглядывал
И знал одно: нельзя упасть.
Но дрожь в ногах… мой конь угадывал,
Что я над ним теряю власть.

Полупривстал на стремя звонкое,
Узда – как поручни весла…
Вот мы над роковой стоянкою
Без времени и без числа.

Всё, всё вокруг такое странное,
Неведомое для меня.
И понял я: то первозданная, –
То первозданная земля.

Светила в небесах багровые
Ползут, свиваются в клубок…
Конь в стороне дробит подковою
Сухой, дымящийся песок.

– Мой конь! Скитался слишком много я,
– Скорей, в знакомые века!
Но вместо сбруи воздух трогает
Моя дрожащая рука.

И меркнет дивный конь. Не верится –
Горячий, разъяренный зверь
На месте в диком беге стелется…
Исчез. Он здесь, но не теперь.

Над ним теперь мелькают ночи
И дни, как взмахи птичьих крыл…
Он возвратиться не захочет.
Он путь обратный позабыл.

– О, Боже! Если можешь, – встреть его!
– Верни его! Ведь я один. –
– Веками и тысячелетьями
– Зарытый в глушь немых годин.

1918, Москва

«Иду как всегда. Не согнувшись. Кто так…»

Иду как всегда. Не согнувшись. Кто так
Разлуки и горечи снес бы?
Над городом, погруженным во мрак,
Большие, мохнатые звезды.

То Он над тоской и бессильем людей –
Он, кто так суров и всесилен –
Затеплил взамен городских фонарей
Огни своих синих светилен.

1918, Москва

МОЛИТВА

Отче наш, иже на небесах еси,
А мы на земле одни.
Кто думал, кто знал, что теперь на Руси
Задымят такие огни?

А Ты в угодьях своих голубых,
На светлом, солнечном троне.
Из дымных пальцев пожаров земных
Тебя ни один не тронет.

Бьёмся в лавинах летящих годин,
В крови очистительном Ганге, –
И будет ли чище нас хоть один –
Хоть самый безгрешный Твой ангел!

Поля, пустыри, перелески – спят,
Но видит ли старческий взор Твой,
Что каждый десятый из нас распят
На груди родины мёртвой.

1918

НОВЫЙ ГОД (Мне говорят:«В бокал вина нацеди…»)