Марк Алданов - Бред

• Название: Бред
• Автор: Марк Алданов
• Жанр: Детектив
• Год: 1955

Марк Алданов — блестящий русский писатель-историк XX века, он явился автором произведений, непревзойденных по достоверности (писатель много времени провел в архивах) и глубине осмысления жизни великих людей прошлого и настоящего.

Повесть при жизни автора была напечатана только в сокращенном журнальном варианте. Эти главы — отклик на крупное историческое событие, смерть Сталина. Автор заставил героя, международного авантюриста, вспоминать свои встречи со Сталиным. Эти главы он включил в английский перевод своей повести.Роман описывает восстание в советской зоне оккупированного Берлина летом 1953 года.

---

—   Купим новую. В большой комнате мы устроим рабочий кабинет...

—   Рабочий кабинет? Это отлично. Значит, ты будешь работать?

Нигде так ни хорошо ничего не делать, как в «рабочем кабинете». Это будет наша living room. В ней есть даже «baie vitrée, en pan coupé», как во всех светских пьесах французского театра. Рядом будет твой будуар.

—  Какой еще будуар! Зачем мне будуар?

—  Нельзя без будуара, как мы теперь средняя буржуазия, — весело сказал он. — Картин больше покупать не буду. Цветы Ренуара, «Рыбы» Сезанна изумительны, но мной овладела бы смертельная тоска, если б они у меня висели целый день и целую ночь, на одном и том же месте. Вдобавок, я обжегся на картинах, как обжигается большинство любителей: думал, разбогатею, а на самом деле купил втридорога. Утешился тем, что: жена Сезанна затыкала трубы акварелями своего мужа... А те две комнаты рядом, что выходят в сад, будут спальни. Не сердись, я привык спать один.

—  Как хочешь, — сказала Наташа, вспыхнув.

—  Столовых теперь в новых квартирах часто не делают, но пусть будет и столовая.

—  Главное, это твой кабинет. Я не видела твоей берлинской мебели, но тебе нужен большой письменный стол, полки с книгами, и непременно в хороших переплетах, затем большие покойные кресла. Я и свои книги перевезу сюда из Берлина, у меня их мало, но тоже поставим на полки.

—   Мы перевезем всё твое, всё, до последнего платья. На память.

—   Правда? Как я рада! А та, маленькая, угловая будет «комнатой для друзей». У тебя есть друзья?

—   Нет, и пропади они пропадом, — сказал Шелль. Сказал привычные слова почти автоматически и подумал, что на всем свете ему близко только одно это беспомощное существо, благодаря которому, как это ни обидно-банально, он действительно начинает «новую жизнь».

—   Ну, вот! А тебе не будет скучно, Эудженио?

Вместо ответа он обнял ее. Наташа опять конфузливо оглянулась на окна виллы.

—   Я всю жизнь прожил в больших городах и, как кочевники-берберы, всю жизнь считал это позором. «Человек создан для деревни». Жаль только, что при этой вилле нет каких-нибудь ста десятин пахотной земли. Мы завели бы, скажем, трехпольное хозяйство. Ты знаешь, что это такое?

—   Плохо.

А я и того меньше, — смеясь, сказал он. — А то еще Толстого есть «чемерица». Не знаю, какая такая чемерица никогда не видел. Но в романах помещиков-классиков всё это так заманчиво описано, и слова такие приятные, уютные: «пахнущие ряды скошенного луга на косых лучах солнца». Просто слюнки текут. Зато мы с тобой здесь в саду посадим фруктовые деревья. Ты умеешь сажать деревья? Нет? Позор! И я не умею.

Она тоже весело смеялась.

—   Научимся. Я хотела бы, чтоб была сирень. Она ведь растет в Италии? Мне она милее всяких пальм и кактусов.

—   Посадим и сирень.

—   Как будет хорошо, особенно весной! Я так рада, так рада! Свой угол, и какой! Но всё-таки скажи откровенно, ты совершенно уверен, что не будешь скучать? Меня только это и тревожит, — сказала Наташа. Это было сокращеньем: «не будешь со мной скучать?» — Еще раз скажу, я на твоем месте стала бы писать роман или повесть. Как ты думаешь?

—   Для этого у меня не хватает безделицы: таланта. И притом шутка ли это сказать: быть писателем! Разумеется, я говорю о настоящих писателях, баловаться может кто угодно, законом не запрещено. Но писать, учить людей — чему? И это я буду учить! Бюффон надевал кружевные манжеты, когда гадился писать: для торжественности. Он священнодействовал, думал, что пишет для вечности. А теперь его никто не читает. Писательская вечность — это еще хорошо, если двадцать лет... Мет, я скучать не буду. Единственное, чего я боюсь: не будет ли климат Венеции вреден для твоего здоровья? Но ты уже с месяц не кашляешь. И притом мы всё-таки будем жить на Лидо, а не на каналах. Кстати, в Венеции есть превосходная библиотека с сотнями тысяч книг. Мы будем ездить в город каждый день, ведь рукой подать. Мне всегда казалось, что это идеал: жить в этом сказочном городе, сидеть на террасе у Флориана, любоваться этой единственной в мире площадью. Я пуду там тебя ждать после библиотеки. Если ты напишешь книгу о Ниле Сорском, мы издадим ее на наши деньги.

—   Правда? Это можно? Без университета? Я буду работать целые дни!

Сейчас же начни выписывать книги. И покупай всё что нужно, готовь наш дом... Она назвала тебя «прелестной синьорой». Ты поняла?

—   Нет. Я буду писать книгу, а что же всё-таки будешь делать ты?

—   Еще не знаю.

—   И мы можем так жить, ничего не зарабатывая?

—   Посмотрим. Здесь, кстати, жизнь недорогая. У нас будет только горничная-кухарка. Ты любишь итальянскую кухню? Да, ты говорила, что любишь. Я предпочитаю французскую и русскую, но и итальянская хороша. Пить будем вот это самое Винчи. Это то местечко, из которого вышел Леонардо. Очень крепкое и недурное вино. Отлично будем жить. А как будем спать в этой тишине!.. Я по природе очень деятельный человек, но всё-таки скажу: лучшее удовольствие в жизни это спать, хорошо спать. Без снотворных.

—   Нет, не это лучшее удовольствие в жизни, — сказала Наташа.

Когда они вернулись в гостиницу, швейцар подал ему телеграмму. Она была от полковника. В ней было сказано:

«Николай умер скоро буду Венеции подождите моего приезда».

XX

Шелль сидел утром в углу на террасе кофейни Флориана. По давней привычке он всегда в кофейнях садился у стены или же лицом к зеркалу, — надо было видеть и то, что могло происходить позади него. Наташа отправилась в S. Maria Mate Domini, — осматривала все церкви по кварталам, не пропуская ни одной. Он пил кофе и лениво думал, что всё складывается очень недурно.

Телеграмма полковника поразила его. Поездка в Росси: отпала никак не по его вине. «Так удачно вышло, что я не послал ему письма с отказом! Я имел бы теперь морально право не отдавать аванса... С тех пор, как я стал состоятельным человеком, гораздо чаще употребляю слона «мораль», «моральный»... Это тоже мысль прежнего Шелля, будь он про клят... Разумеется, я отдам аванс. А на женитьбу можно и не ссылаться. «Извольте получить деньги. Желаете в долларах или швейцарских франках?» — «Но ведь это никак не ваша вина». «И не ваша. А я не привык получать деньги даром». Он будет поражен, в нашем кругу люди так ведут себя редко. То есть, в моем бывшем кругу, до которого мне больше никакого дела пет... Поразительна всё-таки эта смерть Майкова, так странно совпавшая с моим бредом. Уж не покончил ли он с собой? Что же я в самом деле буду делать дальше?» Оркестр на площади святого Марка играл что-то бравурное. Туристы возились с фотографическими аппаратами. Шелль вдруг остолбенел: шагах в пятнадцати от него кормила голубей Эдда.

Он смотрел на нее так, точно увидел на площади гиппопотама. Хотел было незаметно ускользнуть, но как раз она встретилась с ним взглядом. Эдда как будто не удивилась и, бросив кулек с хлебными крошками, направилась к нему с улыбкой, не предвещавшей, по-видимому, ничего особенно худого. Как всегда, она была одета не хорошо и не плохо, но несколько неправдоподобно.

—   Здравствуй, дорогой мой. Давно ли ты из Испании? — саркастически спросила она, садясь за его столик. «Наташа!» — подумал он. Не сказал Наташе, что будет у Флориана: они должны были встретиться в гостинице; всё же она могла зайти и на площадь.

—   Здравствуй, кохана. Как поживаешь? — сказал он, целуя ей руку. — У тебя прекрасный вид. Еще похорошела. Я думал, что ты в Париже?

—   Была в Париже. Ты, верно, знаешь, что я всё блестяще сделала.

—   Я ничего не знаю, но я в этом не сомневался. А зачем ты выкрасила одну прядь волос?

—   Это последняя парижская мода.

—   Не последняя. Немало дур уже это проделали в прошлом году.

—   Что ты понимаешь!.. Теперь я приехала сюда и с радостью узнала, что ты в Венеции: видела с берега, как ты ехал на гондоле с одной девчонкой fichue comme l'as de pique, и с одним довольно плюгавым господином.

—   Да, у меня тут есть знакомые.

Она твоя любовница? Я оболью ее царской водкой, — сказала Эдда, впрочем, довольно миролюбиво.

—   Cela fera très Cesar Borgia. Только она не моя любовница.

—   Я тебя знаю. Но сначала поговорим о делах.

—   Поговорим о делах, дочь моя рожоная.

Она рассказала, как познакомилась с лейтенантом, очень быстро — «в два счета» — его соблазнила, сделала своим соучастником и получила от него чрезвычайно ценные документы. Говорила вполголоса, хотя рядом с ними никого не было; говорила со скромно-торжествующим видом. Шелль вставлял одобрительные и даже восторженные восклицания. «Врет или не врет, вот в чем вопрос». Он знал, что Эдда иногда лжет почти болезненно. Впрочем, такие припадки случались с ней не часто.

—   ...По вечерам мы пили шампанское, я ему читала стихи, он в меня влюбился без памяти. Coup de foudre! Он очень милый мальчик. Ты знаешь, что я интернационалистка, но я обожаю американцев, они такие непосредственные! Ты врал, будто я работаю под ведьму. С ним я работала под дуру!