Аркадий Кошко - Очерки уголовного мира царской России

• Название: Очерки уголовного мира царской России
• Автор: Аркадий Кошко
• Жанр: Биографии и Мемуары

Известный русский сыщик-криминалист, генерал. В 1908-1917 гг - начальник Московской сыскной полиции. В конце жизни написал три книги криминалистических рассказов.

---

   - Жил он очень небогато, дела шли плохо, никто у него из приятелей не бывал, и он никуда не ходил, разве только к маменьке.

   - Где же живет его маменька?

   - В слободе, за Драгомиловской заставой.

   - И часто он ходил к ней?

   - Не очень чтобы, так, разок в неделю.

   - А ты почем знаешь? Разве он сообщал тебе, куда ходит?

   - Да, хозяин и говорил часто, да и не раз брал меня с собой к ней.

   - Скажи, за эти две недели хозяин никуда надолго не отлучался из лавки?

   Шмулевич как-то замялся, а потом решительно:

   - Нет, г. начальник, отлучался и даже очень отлучался.

   - Когда же именно? - спросил я живо.

   - Да вот дней 6 или 7 тому назад, куда чаще ходил, кто у него - Постарайся точно припомнить день.

   Шмулевич закатил глаза, потер лоб и, припомнив, сказал:

   - Да, да! Это было в тот вторник (день нахождения трупа).

   В понедельник, после закрытия лавки, он ушел, а вернулся во вторник, часам к трем дня. Отдохнув часика 4, он к вечеру опять ушел и к ночи вернулся.

   - Куда же это он исчезал?

   - Первый раз, - сказать не могу, ну, а во второй, наверно, был у маменьки.

   - Почему ты так думаешь?

   - Потому, что за заставой грязь непролазная и хозяин возвращается оттуда, всегда ругаясь, весь выпачканный. Так было и во вторник к ночи.

   - Вот что, Семен: хозяин твой уйдет на каторгу, лавка его закроется, и ты останешься без работы, если вообще не будешь привлечен по этому делу. Предлагаю тебе следующее: ты получишь от меня 100 рублей награды, и если исполнишь в точности мое поручение, то я пристрою тебя в другой часовой магазин. Но, разумеется, ты должен для этого нам помочь.

   - Отчего же не заработать 100 рублей?

   - То-то и оно! Твой хозяин, убив человека, похитил у него бриллиантовое колье и, по всему видно, припрятал его у маменьки, за Драгомиловской заставой. Нам нужно его разыскать. Я, конечно, прикажу произвести обыск в лавке, но почти наверное его там нет.

   - Конечно, нет! Бриллианты непременно у маменьки, - с убеждением сказал Шмулевич.

   - Производить обыска теперь у маменьки я не хочу, так как при доме, в слободе, наверное, имеется и двор, и огород, а стало быть, маменька с сыном могли камни где-нибудь и зарыть, а ведь всей усадьбы не перероешь!...

   - Это так, г. начальник.

   - Так вот-с, я придумал следующее: ведь тебя-то они знают хорошо.

   - Еще бы, чуть ли не за родного считают!

   - Прекрасно! Ты сегодня же, к вечеру, прибежишь к ней, запыхавшись, и, передав узелочек с фальшивыми драгоценностями, шепнешь ей испуганно: "Хозяин велел мне передать этот узелок с вещами и приказали вам спрятать его скорее туда же, где во вторник он спрятал бриллианты. За ним следит полиция, и он не хотел прийти сам, а прислал меня". После чего ты сунешь ей узелок и без оглядки пустишься бежать обратно сюда. Сумеешь ли ты выполнить все это?

   - Ну и почему же нет? Все выполню, г. начальник.

   Посланные мною агенты через час примерно раздобыли по лавкам десятка два "драгоценностей", в виде серег, колец с цветными, фальшивыми камнями, толстых цепочек нового золота и т. д.

   Шмулевич завязал их в свой грязный носовой платок и помчался за Драгомиловскую заставу в сопровождении (на приличном рас стоянии) моего дельного и опытного агента Муратова. Я занялся делами и не заметил, как прошло время. Часам к 9 вечера явился сияющий Шмулевич и сообщил:

   - Уф, г. начальник! Все исполнил, как было велено.

   - Расскажи подробнее.

   - Да что рассказывать? Маменька ихняя переполошилась, заахала и обещала в точности все исполнить, как велел сын; поспешно спрятала мой узелок к себе в карман, а я побежал назад.

   - Ну молодец, Семен! Получай обещанное! - и я протянул сияющему Шмулевичу сторублевку.

   Утром в кабинет мой явился Муратов и торжественно выложил на письменный стол нитку крупных бриллиантов, с красивым, старинной работы, фермуаром.

   - Ну, Муратов, как было дело?

   - Все обошлось чрезвычайно просто, г. начальник. Чуть только Шмулевич вышел от маменьки и удалился, как я тотчас же занял наблюдательную позицию, спрятавшись за плетнем, окружающим двор и домишко. Сидеть пришлось довольно долго, и я стал уже подумывать, что вещи будут спрятаны где-либо в доме. Как вдруг в одиннадцатом часу маменька вышла на крыльцо, оглядываясь кругом, а затем направилась через двор в сарайчик, взяла там лопату и поплелась в самый конец двора, к колодцу. Ночь нынче лунная, и я видел все, как днем. За колодцем она принялась рыть, вырыла вскоре жестяную коробку из-под печенья, вложила в нее узелочек Шмулевича и снова все закопала на прежнем месте, сравняла землю, набросила всякого хлама и, поставив лопату обратно в сарайчик, вернулась домой. Рано утром, чуть стало светать, я явился к маменьке с понятыми и потребовал от нее выдачи колье.

   Та упорно стояла на своем: "знать - не знаю, ведать - не ведаю".

   Тогда мы отправились к колодцу и по моему указанию вырыли спрятанное и составили обо всем протокол. Маменька притворилась крайне удивленной и продолжала упорно запираться.

   - Вы прекрасно исполнили поручение, Муратов. Благодарю вас очень!

   Мой агент поклонился.

   Я приказал привести арестованного Федорова.

   - Вот что, милый друг, - сказал я строго, - если ты вздумаешь и теперь еще запираться и не расскажешь, как было дело, то не только тебя, но и мамашу твою, зарывшую за Драгомиловской заставой, на дворе у колодца вот эти бриллианты (и указал ему на камни, тут же разложенные), я упеку в Сибирь. Рассказывай лучше все по-совести. Впрочем, можешь и не рассказывать, как знаешь, это дело твое, - и я, лениво зевнув, поглядел на часы. - Ну, так как же? - спросил я, сделав паузу.

   Федоров попыхтел, подумал, переступил несколько раз с ноги на ногу и, наконец, решительно тряхнув головой, быстро заговорил:

   - Что же, раз уже камни у вас, то, стало быть, шабаш!...

   Пропащее дело.

   - Рассказывай, как убивал и кто помогал?

   - Никто не помогал, сам все проделал. Думал выйти в люди, да вот сорвалось! Мое часовое дело не шло, едва-едва концы с концами сводил, жил бедно, а хотелось зажить по-людски, ну вот дьявол и попутал. Встретил я на Тверском бульваре знакомого своего Ааронова, он в мастерах служит у ювелиров Штриндмана и Озолина, что у Кузнецкого моста. Разговорились. И стал мне Ааронов хвастаться, что во, мол, у его хозяев какое большое дело, чуть ли не миллионное. Я ему сказал, что врешь ты все, лавчонка как лавчонка - одна ерунда. А он мне: "Вот так ерунда, когда наш Озолин прислал телеграмму, что приезжает завтра из Ростова и везет покупку! А знаешь ли, покупка-то какая? Бриллиантовое ожерелье в 58 тысяч! Вот тебе и лавчонка!" И запал мне в душу этот разговор. Вот ведь случай разбогатеть, лишь бы обмозговать все да обделать чисто дело. Я тут же, на бульваре, стал обдумывать план. Если не брать у Озолина ничего из ценных вещей, кроме ожерелья, то не подумают, что тут грабеж, а чтобы не узнали убитого, я собью полицию с толку, подложив убитому фальшивые метки. Я выбрал букву "К", так как под рукой у меня имелся только что купленный серебряный портсигар с таким вензелем, белый платок с этой меткой, да я тут, же купил бумажник с той же монограммой. Бумажник мне нужен был, кстати, и для обмена с убитым, так как у последнего могли быть при себе и большие деньги; оставить же его совсем без бумажника - невозможно, уж больно будет походить на убийство с целью грабежа. Помню, что я спросил еще Ааронова, будто невзначай: как это, мол, Озолин не боится возить при себе такие ценности. А он ответил: "Чего же бояться, Озолин возьмет в ростовском поезде маленькое купе и будет ехать в нем один, кто же может украсть у него вещи?"

   В эту же ночь я выехал в Тулу, где порешил дождаться ростовского поезда на Москву. Озолина я хорошо знал в лицо. Он, действительно, ехал в этом поезде и в Туле, выйдя из вагона 1 класса, купил в буфете коробку пряников, погулял по платформе и сел обратно к себе. Я устроился в том же вагоне. Купе Озолина было третье. Отъехав от Тулы верст 50, я улучил время и, подойдя к озолинскому купе, запасенным железнодорожным ключом тихонько повернул замок и приотодвинул дверь. Озолин лежал на спине, крепко спал и похрапывал. Я тихонько вошел и страшным ударом кинжала в сердце уложил его на месте. Он не вскрикнул, не пошевелился даже. После этого я быстро задвинул дверь, запер ее на ключ и принялся искать ожерелье. Оно оказалось во внутреннем жилетном кармане. Выхватив его бумажник, я подложил ему свой, заранее подготовленный, с 275 рублями. В один карман брюк сунул платок, а в другой - портсигар и, выйдя в коридорчик, снова закрыл его дверь на ключ и быстро прошел в уборную. В его бумажнике оказалось немного, - только четыреста с чем-то рублей. Я переложил их в карман, а бумажник спустил в клозет.