Виктор Лопатников - Горчаков

• Название: Горчаков
• Автор: Виктор Лопатников
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02611-Х

Среди лицейских товарищей Пушкин недаром особенно ценил юного князя Александра Горчакова. Поэт сумел каким-то образом предугадать его блестящее будущее. Министр иностранных дел, а затем канцлер, Горчаков блестящим умом и поразительной работоспособностью выделялся как среди российских министров, так и среди европейских политиков.

Осуществление либеральной реформаторской политики Александра II стало для Горчакова смыслом жизни и целью государственного служения. Задуманное давалось в сложной борьбе: накал общественных страстей, противостояние политических группировок, провокационные выступления печати, нападки радикалов, сделавших ставку на терроризм… У читателя сами собой возникают сопоставления с современной Россией, неожиданные и весьма любопытные, что придает книге особую актуальность.

---

«Милостивый государь Александр Николаевич, — писал Гончаров Островскому, — только три дня тому назад получил я… три из Ваших комедий: 1. «Свои люди — сочтемся». 2. «Семейная картина» и 3. «Утро молодого человека» и тотчас же последние две подписал, а первую вчера при рапорте представил в цензурный кабинет.

Сомнения нет, что комедия в измененном виде пройдет, но мне хотелось бы, чтобы она прошла в прежнем виде: я буду настаивать на этом, но боюсь, что не захотят нарушить формы, т. е. не найдут достаточного повода нарушить прежнего решения»[122].

Действительно, не всегда подобные попытки Гончарова венчались успехом. Так, например, не удалось пропустить в печать авторский вариант поэмы Аполлона Майкова «Сны». Хотя в личном письме известному поэту Я. П. Полонскому Гончаров довольно уверенно писал, что «часа через два поэма будет в типографии и подписана мною без всякого изменения»[123], ему не удалось отстоять ее перед цензором А. И. Фрейгангом — одной из самых одиозных фигур Петербургского цензурного комитета, — известным заведомой недоброжелательностью к литераторам.

Стремление уберечь литературу от мелочных придирок и «приступов административного восторга», в которых заходились иные чиновники, грозило недовольством начальства и могло обернуться непоправимыми последствиями. Так, за разрешение публиковать роман Писемского «Тысяча душ» «с очень маленькими помарками» Гончаров получил строгий выговор. Однако подобных случаев в биографии писателя немного. В натуре Гончарова, наряду с благородными порывами и умением тонко чувствовать художественный талант, уживались боязнь потерять репутацию признанной знаменитости, карьеризм, а также едва ли не болезненное тщеславие. Поэтому он, даже в большей степени, нежели Никитенко, умел обходить острые углы, по выражению последнего, стремился «сидеть на двух стульях одновременно». Временами он избегал выносить решения по принципиальным вопросам, предпочитая отдать их на суд других; вступал в спор там, где считал нужным, но не забывал о том, как на это посмотрит начальство, и отступал, когда полемика принимала слишком горячий характер. Никитенко, поработав с Гончаровым рука об руку, записал в своем дневнике: «Мой друг И. А. Гончаров всячески будет стараться получать исправно свои четыре тысячи и действовать осторожно, так, чтобы и начальство и литераторы были довольны»[124].

В этом смысле характерным для Гончарова стал эпизод с рассмотрением написанной для «Современника» статьи М. А. Антоновича «Пища и ее значение». Статья эта откровенно проповедовала материалистические взгляды и носила довольно скандальный характер. Это, по отзыву Никитенко, было «прокламирование к людям, недалеким умом и знанием о том, что человек и живет, и мыслит, и все делает на свете одним брюхом и что по началам и стремлениям этого брюха надобно переделать и общественный порядок»[125]. За статью, однако, лично просил Н. А. Некрасов. Гончаров, печатавший, кстати, в его журнале свои художественные произведения, дал о статье весьма расплывчатый отзыв, в целом осудив ее, но вместе с тем отметив, что «можно было бы дать доступ такого рода статьям в публику по неудобству постоянно скрывать от ее ведения общеизвестные, впрочем, теперь выводы и теории, затем, чтобы последние потеряли тщательно укрываемый интерес заманчивости и разоблачались перед обществом в надлежащем свете со всеми недостатками»[126]. Главное же — цензор не сделал окончательного выбора, а попросил передать эту статью на рассмотрение еще одного члена Совета по делам книгопечатания. Работа Антоновича попала к Никитенко, и тот был решителен в вынесении приговора.

«Прочитав со вниманием статью, я убедился в том, что эта негодная статьишка из многих в «Современнике» и «Русском слове», рассчитывающая на незрелость и невежество, особенно молодого поколения, и добивающаяся популярности в его глазах проповедованием эксцентрических и красных идей. Само собой разумеется, что нельзя же потворствовать в печати этому умственному разврату и эгоизму, которому нет дела до последствий, лишь бы добыть денег и популярности»[127].

Гончаров поначалу протестовал против такого решения, но затем согласился и, как с иронией рассказывает Никитенко, «горячо поддерживал мысль принять мою записку в руководство. Итак, теперь он имеет полную возможность объявить в известном кругу литераторов, что он горою стоял за статью, но что Никитенко обрушился на нее так, что его защита не помогла, — это главное, а между тем он не восстал и против решения Совета. И козы сыты, и сено цело»[128].

О подобной двойственности Гончарова писал не только Никитенко — ее отмечали многие современники. Интересны замечания известного историка и журналиста А. Н. Пы-пина, на которого Гончаров при первой встрече произвел впечатление сухого чиновника-столоначальника. «Впоследствии, — вспоминал он, — мне приходилось одному и с Некрасовым ездить к нему по цензурным делам. Обыкновенно дело улаживали, — все-таки это был не только чиновник-цензор, но и литератор, но в общем он был порядочный формалист»[129]. И все же, несмотря на все это, появление в цензурном ведомстве такого человека, как Гончаров, сыграло свою позитивную роль. Не идеализируя личность выдающегося русского писателя, мы тем не менее должны отметить, что он был полезен России не только как художник слова, но и как чиновник, способствовавший появлению в печати многих замечательных художественных и публицистических произведений, не подрывавших, но деятельно помогавших реформаторской деятельности власти.

Заметим, что на цензорской службе состояли не только литераторы, но и широко известные современникам люди. Так, недолгое время в конце пятидесятых годов, будучи попечителем Одесского учебного округа, функции цензора исполнял выдающийся русский хирург и общественный деятель Николай Иванович Пирогов, имевший к тому времени огромный авторитет в обществе благодаря в первую очередь его деятельности в годы Крымской войны. Как мы уже упоминали, он, при поддержке великой княгини Елены Павловны, с группой коллег отправился в Севастополь, где организовал госпиталь и сумел спасти жизни многих российских солдат. Именно он поведал государю об ужасных антисанитарных условиях, в которых лечили раненых. «Морской сборник» опубликовал серию статей Пирогова под общим названием «Вопросы жизни», где подвергалась резкой критике существовавшая система воспитания и образования. Здесь он выступил резким противником телесных наказаний. «Чего вы хотите? — спрашивал Пирогов педагогов, секущих учеников в присутствии класса. — Чего вы хотите? Поселить в присутствующих отвращение к наказанному? Да вы поселяете одно отвращение к наказующему. Вы хотите возбудить отвращение к виновному? Но вы возбуждаете к нему сочувствие. Разве можно, не огрубев душевно, без сожаления слушать вопли и смотреть на борьбу сильного с бессильным?»[130] «Из его «Вопросов жизни», — писал редактор журнала «Русская старина» М. И. Семевский о статьях Пирогова, — разлились потоки света на Россию»[131].

И в должности цензора Пирогов не изменял своему долгу человека и гражданина. Правда, попечителем Одесского учебного округа он пробыл недолго: ему пришлось выйти в отставку, что во многом было обусловлено непростыми отношениями с императором.

Однако вдвойне сложная задача цензуры «отделять зерна от плевел», охранять государство от вредных влияний, не нарушая при этом принципа гласности, не всеми и не везде выполнялась добросовестно. Со временем становилось ясно, что для обеспечения общественного спокойствия, нарушаемого радикальной публицистикой, одной цензуры недостаточно.

Практика показала, что Цензурный комитет, как ни укрепляй его кадрами и ни наделяй дополнительными полномочиями, не в состоянии был справиться с нарастающим потоком все новых и новых журналов, газет, в которых политические отделы постепенно стали занимать главенствующее место. Допускаемые на их страницах неточности, вольные комментарии служили для властей поводом к тому, чтобы требовать закрыть, остановить издание того или иного органа.

Власть долгое время проектировала и полагала возможным ввести некий кодекс поведения журналистов, руководствуясь которым они должны были бы сами осуществлять некую внутреннюю цензуру в конкретном издании. Прежде всего это касалось круга запретных тем, обращение к которым для власти было нежелательным. Такая установка легко ложилась на бумагу, в реальной же практике достигнуть понимания не удавалось. По сравнению с тем, как это было в прежние времена, поведение некоторых издателей обрело совершенно иное качество: они словно соревновались в том, кто больнее и острее «приложит» власть. Такое состояние периодической печати особенно беспокоило правительство. Постепенно публицистика как таковая стала восприниматься как раздражитель, заведомо вызывая негативную реакцию в коридорах власти. Запретительные меры, оставаясь нежелательными, были, однако, тем резервом, который время от времени правительству приходилось пускать в ход.