Илья Штемлер - Завод

• Название: Завод
• Автор: Илья Штемлер
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5—255—00111—2

Два произведения И. Штемлера объединяет общая производственная тематика, жанр городского делового романа.

Роман «Завод» («Обычный месяц») посвящен жизни коллектива приборостроительного завода. Роман «Универмаг» — о людях, работающих в сфере обслуживания.

Проблемы, поднимаемые автором в романах, в высшей степени актуальны. Речь идет об изображении людей с новым экономическим, государственным мышлением, о постановке проблемы рабочей чести, творческой инициативы.

---

— Не любишь, я знаю. И притворяешься. А ради чего, мама?

— Что ты болтаешь, олух небесный? — громко, не таясь, выкрикнула Татьяна. — Мы двадцать лет вместе! — Она хотела еще что-то добавить, но замолчала и вышла из комнаты.

Кирилл продолжал сидеть недвижно, уставившись в пересечение каких-то линий, составляющих каркас прибора. В висках, словно азбукой морзе, постукивало: «Какое я имею право так говорить? Какое я имею право их судить?»

Порыв ветра метнул в окно не то дождь, не то мокрый снег. Кирилл приподнялся, отодвинул стул и прошел в соседнюю комнату. По напряженной спине отца он видел, как трудно тому и неудобно прибивать верхнюю планку. Надо было придержать ее на весу чуть ли не лбом. Кирилл шагнул и подхватил планку. Отец молча вбил два гвоздя. Кирилл видел его руки — жилистые, поросшие редкими, белесыми волосами. Непривычная жалость шевельнулась в груди Кирилла.

— Стар ты становишься, батя, — произнес он.

— И ты вроде не молодеешь, — как бы нехотя ответил отец. — Что дома сидишь?

— Слякоть. Погода шепчет: займи, но выпей, — с наигранной веселостью сказал Кирилл. — Дал бы миллион в долг.

— Не дам. Держи ровней. — Отец нацеливался, чтобы поточнее ударить молотком. — Сам зарабатываешь. Или обеднела твоя бригада? Возвращайся, подкормлю.

Кирилл глотнул томящий ком, который вдруг подкатил к горлу.

— Обойдусь. Йоги по три недели не едят. И здоровые.

— Кто? — не расслышал отец.

— Йоги. Люди такие в Индии. Знакомый моряк рассказывал. В земле жить могут. И хоть бы что.

— Индийский пролетариат… Человек на все идет, когда заработки плохие, — рассудительно произнес Павел, довольный ударом. — И не болтай под руку, палец могу зашибить.

— Дай на пиво! — Кирилл почувствовал желание нагрубить отцу.

— Нет мелких.

— Сдачу принесу, — не отвязывался Кирилл.

— Вчера одного такого побили у пивного ларька. — Отец нацелил новый гвоздь. — И за дело, видно. Он не сопротивлялся. Стоял и ждал, пока перестанут.

— Ну а ты что? — перебил Кирилл.

— Я ничего. Если он не сопротивлялся, значит, сознавал, что за дело бьют.

— Сознательного били… Меня не тронут. Я сопротивляться буду, потому как я ни в чем не виноват.

— Найдут причину.

Кириллу вдруг захотелось сбросить эту планку, пнуть ногой аккуратно отполированную доску. Еще немного, и он это сделает, а там будь что будет!

— Тебя-то не трогают. А ты тоже любитель пива, — сказал Кирилл, как бы с силой выталкивая слова.

— Я человек спокойный, уверенно себя в жизни чувствую. Это и по мне видно, и людям передается. Ко мне и уважение в очереди, и вежливое обращение продавца.

— Говорят, я внешне на тебя похож!

— Именно внешне, — подхватил отец. — А из-под внешности нутро проглядывает легкомысленное. И на внешности отражается. Впрочем, вся бригада у вас такая. Быстрые больно.

Кирилл сжал в ладонях планку и напряг ноги. Подобрался. Сейчас он рванет планку на себя, да так, что все перекосится.

В комнату вошла мать с тарелками в руках.

— Работаете? А я думаю, кто это воркует, а это папа с сыном. — В голосе Татьяны звучали нотки удовлетворения и радости. Кирилл это сразу уловил. Нет, не сломать ему этот шкаф. Он даже обрадовался появлению матери.

— Попробуйте пирожков. Не сбежит ваша работа, а пирожки остынут.

Отец подмигнул Кириллу и отложил молоток. Пирожок вкусно хрустнул под его крепкими зубами.

— Так кого же сегодня судили? — Татьяна уютно пристроилась в мягком кресле.

Павел придвинул второе кресло.

— Ему, подлецу, сорок лет. Журавский, из ремонтного цеха. А отец — старик, полуслепой, ревматик. Так он, подлец, отцу помогать отказался. А я сижу и убеждаю его, словно маленького: надо отцу помогать. Неужели тебе приятно, что люди твое имя треплют? Не обеднеешь на десятку, полторы. Убеждаю! Вместо того чтобы его, подлеца, выпороть!

— Суд и быт! — громко прервал Кирилл. — Что-то ты долго в судьях засиделся, батя. Не продует?

— Как это долго? — оторопело произнес Павел. — Срок.

— Порасспрашивать бы надо, сколько времени прошло с выборов. Может, что и изменилось, — проговорил Кирилл и добавил — Ведь тебе все равно — помогает Журавский своему старику или нет.

— Как это все равно? — Павел приподнялся с кресла.

— Так. Все равно. А если старик — профессиональный алкаш, дрался бутылками? Подумаешь, ревматизм. От водки и ревматизм.

Кириллу хотелось еще что-то сказать, но он сдержался и направился к себе.

Павел проводил взглядом сына и посмотрел на жену. Татьяна, запрокинув голову на спинку кресла, глядела в потолок. Павел вздохнул и положил остаток пирожка в тарелку. Есть ему расхотелось.

Глава вторая

1

— Нет ничего более постоянного, чем временное? — повторил Греков и взглянул на молодого человека, изрекшего эту фразу. Высокий, худой, он был, по-видимому, руководителем этой троицы. Именно он и передал Грекову пачку страниц — итог трехнедельных наблюдений за деятельностью завода.

— То, что вы тут предлагаете, утопия, — сказал Греков. — Писание, достойное Томаса Мора. И за это его, кажется, казнили.

— Его казнили не за «Утопию», — поправил блондин, сидящий у двери.

— А за что же?

Молодые люди переглянулись между собой. Грекова это задело.

— Мор отказался признать короля главою церкви. А упрямство до добра не доводит, — проговорил третий консультант, бледный широколобый юноша. — Видите ли, Геннадий Захарович, наша задача заключалась в том, чтобы дать предварительные рекомендации. Ваша мысль о том, что некоторые из наших предложений вы согласны испытать, боюсь, не даст нужного эффекта. Нужна твердая и четкая реализация идеи.

— Позвольте, вы сами сказали, что нет ничего более постоянного, чем временное! — Греков шутливо погрозил пальцем долговязому руководителю.

— Я это высказал в вопросительной форме. Мы свой этап работы закончили. Теперь слово за машиной. Где отметить командировки?

Все трое поднялись, словно по команде. Однако Греков продолжал оставаться в своем кресле, и молодые люди замешкались. Греков нажал кнопку селектора и попросил секретаря принести в кабинет четыре чашки кофе.

— Ходите по заводу три недели. И ни разу не выразили желания поговорить со мной, с техническим руководителем. — Греков указал молодым людям на только что покинутые стулья.

— Это могло бы повлиять на объективное решение задачи, — произнес тощий парень.

— Да присядьте же наконец! Общение с машиной накладывает отпечаток и на людей. Издержки научно-технической революции. — Греков встал из-за стола и подошел к молодым людям. — В театре были за эти три недели? Конечно, не были.

На пороге появилась секретарша с подносом, уставленным кофейником и чашками. Греков одобрительно кивнул и сказал:

— Кофе не очень горячий. Поторопитесь.

Первым двинулся к столу блондин, затем уселись и два других молодых человека.

— Вообще-то интерес общества к искусству, несомненно, падает. И в этом нет ничего страшного. — Широколобый юноша постарался заполнить неловкую паузу.

— Конечно. Человек занят на работе, — поддержал Греков, — а дома телевизор.

— Не совсем так. — Руководитель группы достал из кармана вельветового пиджака сигареты. — Разрешите?

Греков молча придвинул металлическую пепельницу.

— Еще Руссо предупреждал о том, что технический прогресс несет в себе опасность распада искусства. Старик был во многом наивен. Но мысль о противоречивости прогресса сама по себе гениальна. Наука ищет истину в дальнейшем разложении вещества, вытаскивая на свет молекулы и атомы, а искусство, желая идти в ногу со временем, выносит на поверхность таких художников, которые, так сказать, стремятся проверить алгеброй гармонию. И постепенно искусство перестает волновать, ибо оно заставляет напряженно мыслить. А мыслить утомительно — этого хватает и на работе. Нет смены эмоциональных восприятий, а есть постоянная цепь однообразных сигналов.

Греков с трудом подавил улыбку. Сколько же лет этим молодым людям? Каждому не больше двадцати пяти. Он хотел спросить, но воздержался, догадываясь, что это можно истолковать и как высокомерие.

— Значит, в гармоническое общество вы не верите, как я понял? — сказал Греков.

— Как вам сказать? — Руководитель группы отхлебнул кофе. — Могу высказаться откровенней. Что значит научно-техническая революция? Возьмите ваш завод. Что наблюдается у вас сейчас? И что вас ожидает в будущем? С ростом технической вооруженности ваши рабочие все четче будут делиться на две категории. Первая, по моей классификации, — активная часть. Люди, у которых, как говорится, варит котелок. Сложность процессов увлекает их творческие натуры. Они чувствуют себя в этой стихии свободно. Мыслить — это их потребность, их форма существования. Но, к сожалению, существует и вторая категория. Это люди творчески инертные. Они с трудом закончили школу, а тут такие сложности. Эта часть, в свою очередь, делится на две подгруппы. Одни изворотливы и приспосабливаются. По существу, перестав быть рабочими, пытаются стать общественниками, «деятелями». Кое-кто на это клюет и выдает этих деятелей за передовых. Вторая подгруппа свою растерянность подчас заливает водкой, прикрывает цинизмом, аполитичностью и критиканством.