Владимир Шуля-Табиб - Ты плохо убил его, док!

• Название: Ты плохо убил его, док!
• Автор: Владимир Шуля-Табиб
• Жанр: О войне

---

Владимир Шуля-Табиб Ты плохо убил его, док!

Миссис Шухат, как обычно, опаздывала, поэтому в класс буквально влетела, хотя и была, мягко говоря, несколько полновата и ей уже перевалило за пятьдесят. Впрочем, и ученики были не моложе: где-то между сорока и шестьюдесятью, седоватые, лысоватые и, скажем так, стройностью своих фигур несколько уступали Аполлону и другим известным спортсменам. Обычное явление для отделения Туро-колледжа на Нептун-авеню.

— Леди энд джентльмены-еще не отдышавшись после вынужденной пробежки, выдохнула она, одновременно вываливая на стол классный журнал, какие-то бумаги, кучу запасных ручек для забывчивых.

— Сегодня мы будем писать сочинение по рассказу Фернанда Тиллера «Только пена». Я надеюсь, все его прочли?

Она обвела класс взглядом и грустно усмехнулась: все, как один вдруг стали старательно изучать свои ногти, что-то, старательно искать в сумках, лишь бы не встречаться с ней взглядом. Конечно же, не читали. Миссис Шухат не удивилась: все студенты днем работали, вечерами ехали к ней учиться, а ночью… Ночью в этом возрасте обычно уже спят. Конечно, можно бы заниматься и в выходные дни, если тебе не подбросят на денек внуков или муж не поет, что ему надоело есть «китайцев' и пиццу, а жена, что второй месяц в ванной не прибита полочка, стул на балконе так и лежит с вывихнутой ножкой. И если человек в свой выходной действительно отдыхает, а не пошел подработать на овертайм или какую-нибудь халтурку. Да и отоспаться за всю неделю не худо бы, а то ведь начинаешь и за рулем засыпать.

— Так, значит, почти никто? —   грустно констатировала миссис Шухат. —   Я напомню вам, что неделю тому назад мы с вами читали этот рассказ в классе. Речь в нем идет о противостоянии капитана Торреса, командира отряда правительственных войск, и парикмахера, который симпатизирует партизанам и в душе считает себя революционером.

Миссис Шухат говорила медленно, отчетливо произнося каждое слово. Получалось занудно, но понятно — уровень английского у студентов не позволял ей говорить по-иному.

— Капитан Торрес, сидя в парикмахерском кресле, рассказывает, как они проникли глубоко в лес, сумели окружить партизан и уничтожили их всех до одного. Ни один не ушел, и, говорит капитан Торрес, в перспективе он надеется на следующей неделе повторить рейд в другом месте, но с тем же результатом. Торрес, похоже, провоцировал парикмахера, догадывался ведь о его симпатиях. А парикмахер бреет капитана опасной бритвой и, мечтает, как он убивает капитана Торреса и становится народным героем. Но…Он не хочет быть мертвым народным героем, он просто боится капитана Торреса. Поэтому он придумывает себе оправдания: он не может повредить клиенту, это не позволяет его профессиональная репутация, его совесть наконец. И… ничего не происходит. Капитан, живой и здоровый, аккуратно выбритый, встает и гoворит: «Мне говорили, что ты можешь меня зарезать. Но убить человека нелегко. Это трудно, поверь мне»

— Теперь, — насмешливо посмотрела миссис Шухат на студентов, — вы можете считать, что рассказ вами прочитан. Цель сочинения: детализировать характер одного из героев: карателя и убийцы капитана Торреса или мечтателя-революционера в душе, но в реальной жизни робкого парикмахера. Приступайте. Вспомните, чему я вас учила, и постарайтесь писать на английском языке, а не на русском английскими словами. Вы меня поняли? В заднем ряду справа поднялась рука. Миссис Щухат усмехнулась: ну, конечно же, это Гольдин, у этого толстяка всегда в запасе полная сумка совсем нeoбычных для американского колледжа вопросов—  они, эти руссние, еще не умеют смотреть на вещи по-американски прямо, всегда с каким-то вывертом. У них это называется подтекст. Это одновременно и привлекало, и раздражало ее, как притягивает вce оригинальное на общем сером фоне, и оно же раздражает своей непонятностью. Этот седеющий и уже лысоватый толстяк, похоже, бывший учитель или бухгалтер, в отличие от других студентов, ничего не принимал на веру, ему всегда нужна была доказательная ясность.

— Вам что-то непонятно, мистер Гольдин?

— Я читал рассказ, миссис Шухат. Вы настаиваете на вашей характеристике героев? То есть бессердечный каратель и благородный трус?

— Разве это не очевидно? —  удивленно подняла брови миссис Шухат и пожала плечами. —  Впрочем, если у вас есть другое мнение, о» кей! Но обоснуйте eгo!Остальные студенты молча переглянулись, а бывшая красавица и профсоюзная активистка Римма Бельская даже ткнула Гольдина локтем в бок:

— Тебе это надо? Напиши, как она хочет, сдай и забудь!

—  И рад бы забыть, так не забывается! —   шепотом ответил Гольдин. —  Как рука захочет, так и напишет, по-иному не умею.

Гольдин поудобнее уселся и прикрыл глаза.

Римма, конечно, права, сочинение—  это всего лишь школьное упражнение, но… Они все знали, что он бывший врач. О том же, что он бывший военный врач, что воевал в Афганистане, был штурмовиком-десантникам, им знать не обязательно. И что медаль «За отвагу» и афганскую он получил вовсе не за успешное лечение афганских крестьян. Вопрос миссис Шухат задевает его лично, и он не может просто отмахнуться, будь это хоть сто раз школьное упражнение.

… В тот раз «духи» не должны были уйти. О том, кто их выдал, наши «друзья» —  афганское руководство не знали: об операции, вопреки всем начальственным установкам, не сообщили ни местной «народной власти», ни даже царандою (афганский аналог КГБ), Те, как правило, не умели или не хотели держать тайны.

Рота выдвинулась в четыре утра, к шести подошла к Акбаши, маленькому кишлачку в десяти километрах от Имам-Сахиба. Весь кишлачок состоял из трех дворов у дороги, как раз по взводу на двор. Каждый двор—  маленькая крепость из двух-трех строений, обнесенных мощным забором-дувалом, в нем небольшие деревянные ворота, а в одной из створок еще и крохотная калитка.

Ротный два дня назад подорвался на мине, лежал в госпитале без ноги, а его зам только что прибыл из Союза — совсем еще необстрелянный зеленый лейтенант. Поэтому роту в бой вел командир батальона капитан Королев, или, как его за глаза звал весь батальон, Король. Ну, а с ним, как всегда, и доктор, старший лейтенант Гольдин, «Док».

Рядом они смотрелись великолепно: комбат—  типичный громила-спецназовец: этакий почти двухметровый шкаф, светловолосый, с большим жабьим ртом; и доктор — невысокий, однако крепко сбитый чернявый живчик-весельчак, смахивающий на киношного итальянца. Они дружили и уж в бою-то всегда держались рядом.

Рота быстро рассредоточилась вокруг кишлака так, чтобы оттуда и мышь живая не проскочила, и чтобы подстраховать атакующих с тыла.

Схема атаки была отработана и многократно проверена в боях: «вперед волной», то есть влетевший во двор первым давал широкую очередь по окнам и прыгал к ближайшей двери, ворвавшиеся за ним двое били уже более прицельно каждый по своим окнам, не давая никому высунуться, третья волна—  четверо или шестеро—  стреляли каждый в свое окно, в то время как летели ко всем остальным дверям вторые, а первый, высадив дверь, швырял в комнату гранату, заскакивал сразу же после взрыва и стрелял во все, что еще шевелится.

Так и в тот раз. Комбат вслед за взрывом гранаты влетел в комнату. На полу лежала убитая женщина, рядом израненный осколками бородач тянулся к винтовке. Добив его короткой очередью из автомата, Король начал оглядываться, и вдруг из-за шкафа в углу раздался щелчок. Только что влетевший вслед за комбатом Док с ходу развернулся и, не целясь, на звук полоснул длинной очередью. Оттуда со всхлипом вывалился убитый им парнишка лет четырнадцати-пятнадцати на вид. Не повезло баче, мелькнула у доктора мысль, старое ружье дало осечку. Комбат пошарил лучом фонаря — что-то зашевелилось за трупом мужика, и оттуда выполз пацаненок лет девяти-десяти, за правой ножкой его тянулся кровавый след.

— Док, —  скомандовал комбат, —  кончай бачонка, я пошел дальше!

Вылетела от удара ногой вторая дверь, ухнула там граната, и комбат уже во второй комнате.

Доктор подошел к пацаненку: из черных испуганных глаз с длинными, как у девчонки» ресницами катились слезы. Он тихо всхлипывал, но старался подавить свои всхлипы грязной ладошкой, засунутой в рот, и все пытался подтянуть под себя раненую ногу.

Доктор приподнял автомат, повел стволом — глаза пацана еще больше расширились от ужаса, в комнате резко запахло мочой.

Гольдин понимал, что бачу добить надо: нельзя оставлять свидетелей такой бойни, да и, выжив, этот пацан станет смертельным врагом. Понимал, но… не мог нажать курок. Уж больно симпатичный пацан, хотя и грязный, и дикарь, но…

Доктор достал нож—  ужас полыхнул в детских глазах, вспорол штанину на раненой ноге пацана, быстро перевязал рану индивидуальным пакетом. Потом вскинул автомат, пальнул короткую очередь в потолок и выскочил во вторую комнату — там уже кроме комбата было еще двое солдат. На полу в левом от входа углу сидел замшелый дед в грязно-белой чалме, худые босые ноги его торчали из белых штанин, сизые, с набухшими узловатыми венами и кривыми, изуродованными артритом пальцами. Тонкими высохшими руками дед прижимал к себе полотняный мешок. Дед казался неживым, жили только маленькие колюче-алые глаза вокруг крючковатого носа. Глаза жили сами по себе, в них не было ни старческой немощи, ни мудрости—  только испепеляющая, всепоглощающая ненависть.