Генри Франкфорт - В преддверии философии. Духовные искания древнего человека

• Название: В преддверии философии. Духовные искания древнего человека
• Автор: Генри Франкфорт
• Издательство: Наука
• Жанр: Культурология
• Год: 1984

Египет и Месопотамия — великие цивилизации древнего Ближнего Востока. Духовной культуре древних египтян и обитателей Месопотамии посвящена эта книга. Четверо известных ученых-востоковедов предприняли попытку проникнуть во внутренний мир людей, отдаленных от нас тысячелетиями. В книге рассказывается о религиозных, космологических, социальных и этических представлениях египтян, шумеров и вавилонян. Написанная в середине 1940-х годов книга до сих пор остается одной из лучших работ, знакомящих читателя с удивительным миром древнего Востока.

http://fb2.traumlibrary.net

---

На широких просторах Дельты однообразие поражает еще сильнее. Здесь плоские просторы полей тянутся монотонно, нигде не изменяя своего характера. Единственная земля, имеющая ценность в Египте, однообразна и симметрична.

Любопытное следствие этого однообразия — то, как оно подчеркивает все, что ломает монотонную регулярность пейзажа. В пустыне бросается в глаза любой холмик, каждый след зверя, каждая пылевая буря, мельчайшее движение. На фоне всеобщего однообразия нас особенно поражает все, что его нарушает: оно вносит оживление, оно — признак жизни там, где господствует полная безжизненность. Так и в Египте преобладающее единообразие ландшафта ярко подчеркивало все, что было исключением из него. Любое одинокое дерево, холм необычных очертаний, впадина, образованная бурей, были так редки, что сразу обретали индивидуальность. Человек, живущий в тесной близости к природе, наделял эти исключительные черты жизнью, они становились для него одушевленными.

Такое же отношение возникало и к животным, с которыми он встречался: его поражал парящий в небе сокол, движение которого по небу не более понятно, чем движение солнца; его поражали шакал, мелькающий, подобно призраку, по краю пустыни, крокодил, глыбой притаившийся на тинистой отмели, или мощный бык, несущий в себе животворное семя. Все эти звери выделялись на фоне обыденного ландшафта, превосходили обычных животных размерами или необычностью свойств и потому представляли собой резкий контраст общей окружающей картине и воображались наделенными таинственной, непостижимой силой, относящейся к сверхчеловеческому миру.

Возможно, это — чрезмерное упрощение анимистического взгляда древнего человека на природу. Верно, что всякий народ чувствует силу, действующую в природе, и в конце концов олицетворяет каждую силу в отдельности. И прежде чем появились естествоиспытатели, объяснившие природу растений и животных, осмыслившие цепь причин и следствий в поведении других предметов нашего мира, единственной меркой нормы для человека был человек: то, что он знал по себе и по своему опыту, было человеческим и нормальным, отклонения же от нормы были внечеловеческими и потенциально сверхчеловеческими. Поэтому, как было показано в вводной главе, человек обращался к внечеловеческому в терминах человеческого обихода. Мир явлений был для него не «Оно», но «Ты». Объект не обязательно должен был стать в конце концов сверхчеловеческим и быть почитаемым как божество прежде, чем его можно было мыслить как «Ты». Человек мыслил внечеловеческие объекты небожественной природы как «Ты», а не как «Оно». Египтяне могли персонифицировать (и персонифицировали) почти все: голову, живот, язык, ощущение, вкус, дерево, гору, море, город, темноту и смерть. Но не все эти вещи олицетворялись постоянно и со священным трепетом; другими словами, лишь немногие из них получили статус бога или полубога. Это были силы, с которыми человек вступил в отношения как с «Ты». Однако трудно придумать что-либо в мире явлений, с чем он не мог вступить в такие отношения. Суть в том, что он мог вступать в такие отношения с любым явлением.

Другим аспектом однообразного египетского пейзажа была симметричность: восточный берег уравновешивался западным берегом, восточная горная цепь — западной. По причине ли такой двусторонней симметрии, или по другим причинам, но у египтянина было сильно развитое чувство равновесия, симметрии и геометрии. Это отчетливо проявляется в изобразительном искусстве, лучшие образцы которого являют верность пропорциям и тщательное взаиморасположение элементов, долженствующее создать гармоническое равновесие. Это явствует из его литературы, лучшие образцы которой являют сознательный и звучный параллелизм частей, чем достигается достоинство и ритм, хотя современному уху такой текст кажется монотонным и повторяющимся.

Проиллюстрируем это равновесие в литературе цитатами из текста, представляющего собой заявление одного из египетских царей:

Внимай моим речам /выслушай их.
Я говорю с тобой / я даю тебе знать:
Я есмь сын Рэ / происшедший из его тела,
Я восседаю на престоле, радуясь / с тех пор как он поставил меня
Царем / владыкой этой земли.
Мои повеления хороши / мои планы осуществляются.
Я защищаю Египет / я охраняю его9.

Равновесие, которое ищет художник, можно было бы проиллюстрировать примерами египетской скульптуры или живописи. Но вместо этого мы процитируем строки из надписи «начальника ремесленников и рисовальщика контуров (по которым скульптор высекает рельеф)», который входит в подробнейшие детали своих технических возможностей. О своей лепке он говорит: «Я знаю способы (работы) глиной, соразмерность согласно правилам (букв.: правил), изъятия (лишнего) и добавления (недостающего), когда оно уходит прочь (= лишнее) или входит (недостающее). Так что каждый член (человеческого) тела приходит на место свое». О своем рисунке он говорит: «Я знаю (как изобразить) движение мужской фигуры, стать женской, положение мгновенное, скорчивание отдельного пленника (букв: одного пленника) и (как сделать, чтобы) один глаз смотрел на другой»10.

Объявляя о своем искусстве, он делает особый упор на понимании пропорций и равновесия.

Тем же ощущением равновесия пронизана космология и теология египтянина, в которых он ищет противовеса для каждого замеченного явления или каждого сверхъестественного элемента. Если наверху есть небо, то и внизу должно быть небо; у каждого бога должна быть богиня-супруга, даже если она — всего лишь его женский двойник, не имеющий самостоятельной божественной функции. Иногда это стремление к двусторонней симметрии кажется нам натянутым, и, несомненно, в результате усиленного поиска противовеса всему увиденному и постигнутому порой возникали и искусственные концепции. Однако это психологическое стремление к равновесию, порождавшее надуманные идеи, само по себе не было искусственным, а отражало глубоко укоренившуюся тягу к симметрии.

Читателю покажется, что эта глубокая тяга к равновесию противоречит тому отсутствию системы, о которой мы сокрушались, говоря о способности египтян с легкостью принимать любую новую идею, независимо от того, согласовывалась ли она со старыми, и их терпимости к сосуществованию бок о бок явно противоречащих друг другу взглядов. Здесь противоречие есть, но, как нам кажется, оно может быть объяснено. У древнего египтянина было сильно развито чувство симметрии и равновесия, но слабо развито представление о причинности: о том, что А последовательно приводит к В, а В — к С. Как было замечено в вводной главе, древний человек не воспринимал причинность как нечто безличное и связующее. Было бы упрощением сказать, что египтянин мыслил скорее в терминах геометрии, нежели в терминах алгебры, но такое утверждение может дать некоторое представление о пределах его способностей. Стройность его философии заключалась в физическом упорядочении, а не в законченной и последовательной систематизации.

Космология

Рассмотрим теперь термины, в которых египтянин мыслил физическую вселенную, центром которой он считал свою страну. Прежде всего, он ориентировался на Нил, источник его жизни. Египтянин обращался лицом к югу, откуда брал начало поток. Одно из названий для «юга» одновременно — название для «лица»; обычное слово для обозначения «севера» — возможно, родственно слову, обозначающему «затылок», «задняя часть головы». Налево был восток, направо — запад. Одно и то же слово означает «восток» и «лево», одно и то же — «запад» и «право».

Мы допустили техническую неточность, сказав, что египтянин ориентировался на юг. Точнее было бы сказать, что он «аустрализировался» в сторону истоков Нила. Знаменательно, что основным направлением он выбрал не восток, страну, где восходит солнце, место, которое он называл «Страной Бога». Как мы увидим далее, сформулированная теология делала упор именно на восток. Но в далекие доисторические времена, когда теология еще не выкристаллизовалась, когда еще только складывались термины египетского языка, житель нильских берегов обращался лицом к югу, источнику ежегодного оплодотворения ого земли. Тем самым теологический приоритет солнца развился, по-видимому, позднее.

Возможно, мы имеем дело с двумя независимыми поисками направления. В котловине Верхнего Египта, где отличительная черта местности — Нил, очевиднейшим образом текущий с юга, компас человеческого внимания указывал на юг. В Дельте же, где река разливается широко, направление ее течения не так обращало на себя внимание и восход солнца на востоке казался более важным явлением. Поклонение солнцу, таким образом, могло иметь большее значение на севере, а затем могло распространиться на всю страну в качестве государственной теологии в результате какого-то доисторического покорения юга севером. Такое покорение установило бы теологический примат солнца и сделало бы восток, место возрождения светила, важным регионом, но не могло бы оказать влияния на слова, — указывающие на то, что первоначально человек ориентировался на юг.