Иосип Новакович - День дурака

• Название: День дурака
• Автор: Иосип Новакович
• Издательство: Амфора. ТИД Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00117-3

Никто не повествует о безумной гротескности жизни и смерти на Балканах так, как это делает Иосип Новакович. «День дурака» и несказанно жесток, и в то же время причудливо забавен.

Что может ждать от жизни человек, родившийся в День дурака? Особенно если на дворе 1948 год и к власти в родной Хорватии приходит диктатор Тито? Полный надежд и амбиций Иван Долинар поступает в медицинскую школу в Нови-Саде в Сербии, но ему не суждено стать врачом. Начинается война, Ивана призывают не в ту армию. Пешка в абсурдной игре, правила которой постоянно меняются, Иван вынужден бороться за то, чтобы выжить.

Из этих перипетий складывается роман: безжалостная политическая сатира и острая как бритва пародия на войну, где только мрачный юмор помогает не поддаться отчаянию.

---

Игроки словно услышали Ивана и одновременно посмотрели на него.

– Он неплохо выглядит, – заметил Ненад. – Не раздулся и не воняет, ну, по крайней мере, не больше, чем обычно.

– Эти умники, – отозвался Бруно, – при жизни выглядят мертвыми, а после смерти – живыми.

Когда Сельма поставила две свечи у изголовья, Иван ощутил утешительное тепло пламени и жаркое дыхание жены на своей щеке.

Эти признаки жизни казались Ивану настолько простыми, что ему страстно захотелось жить. Он знал бы, как радоваться простым удовольствиям, которые дарит нам жизнь. И смог бы любить. А занимаясь любовью, он больше времени отдавал бы ласкам до и после, а не собственно половому акту.

Иван почувствовал, как ему в уши и ноздри засунули какое-то жгучее вещество, а лицо смазали чем-то, пахнувшим смертью и убийством. Все живое в нем, даже бактерии, было уничтожено. Паника и отчаяние проникли в костный мозг, предполагая, что два этих состояния могут сосуществовать, хотя паника в перспективе была более оптимистичным ощущением, чем отчаяние.

Иван привык к запаху химии и вскоре перестал его замечать. Поскольку долго оставаться в состоянии паники невозможно, он перестал паниковать и чувствовал теперь усталость и даже скуку. Отравленный поверхностным дыханием, Иван задремал.

Что-то с грохотом свалилось на пол, скорее всего, кофейная чашка Бруно, и разбудило его. Таня разговаривала шепотом. Ивану стало интересно, горюет ли дочка о нем. Будет ли дом казаться ей пустым после возвращения с похорон?

Иван удивился, что любовь дочери теперь так много значит для него. Но поскольку он избавился от всей суеты, то теперь только понял, что любовь – единственное, что его заботит. Он жалел, что дочка не подошла поближе, она тихонько шептала что-то Сельме, словно боялась «разбудить» его, снова оживить – но разве это было бы не ужасно? Порой страшновато будить спящего, а мертвого – еще страшней.

А потом Таня заплакала так тихо и трогательно, что у Ивана затрепетало сердце.

Дерево робко поскрипывало. В комнате собралось много людей, и все они перешептывались. Этот шипящий шепот пугал Ивана, казалось, что его засасывают щупальца гигантского спрута. Но порой шепот и не был шепотом, поскольку некоторые просто неспособны шептать.

– Когда он умер? От чего?

– Сердечный приступ.

– Инсульт.

– А я слышал – цирроз печени.

– Возможно, он слишком много пил.

– И его отец тоже от пьянства. Это в генах.

– И не только в его. Вся нация умирает от проблем с печенью, я вам скажу.

– Нет, это все война. Черт, да больше народу умерло от болезней, связанных с посттравматическим стрессом, чем от пуль.

– Чепуха. Это не пост-, а предтравматический стресс. Вся страна и ее жители разорены, и их мысли заняты только тем, что с ними будет через два года, поэтому они не видят излучины дороги у себя перед носом – бац! – и они уже умерли.

– Если бы он так и продолжал пить сливовицу. то был бы сейчас жив-здоров, смею вас уверить. Все дело в том, что водка не дает никаких ощущений и можно выпить целую бутылку, не сблевав и не испытав жжения в горле. А со сливовицей так не получится – когда пьешь сливовицу, то точно знаешь, что ты пьешь.

– Да, тут вы правы. После двух стаканов в желудке пожар, а после трех уже блюешь. Хорошая проверка безопасности. Сливы поистине плод Господней мудрости, так он о нас заботится. Когда пьешь сливовицу, то не нужно себя контролировать. О боже мой, где вы это взяли. Ну что ж, па zdravlje!

Дальше слышался звон стаканов и жадное глотание.

– Чудесно! Na zdravjje!

Люди кружили по столовой, и их шепот отражал общее облегчение от того, что они ушли подальше от трупа. Иван время от времени различал отдельные слова и обрывки фраз: «Отпуск… в Триесте?… «Опель-корса» «вектре» и в подметки не годится… Сукер опять выиграл… шерсть… курс на черном рынке… конвертируемая валюта… венгерские свиные отбивные». Звон бокалов, аромат сливовицы проплывал мимо ноздрей Ивана в окно, а запах орехового штруделя пробивался через вату в носу, отчего горло наполнялось слюной. Ивану было обидно, что его смерть стала предлогом для вечеринки, на которую его не пригласили.

Он думал, что вокруг него, из уважения к смерти, гости не скажут о нем ничего неприятного, хоть и правдивого. Плохо, что я не могу подслушать, что же они действительно думают. Но разве мне не повезло? Большинство мужчин после смерти не слышат, как жены и дети плачут по ним от любви или от ужаса. А я слышал. Но мне противно слышать, что некоторые считают меня пьянчугой. Конечно, я бы с удовольствием выпил бы сейчас вина, а кто бы на моем месте отказался? А еще лучше стопку коньяка, а то во рту какое-то липкое ощущение.

Иван вспомнил свои детские мечты, когда он представлял, что было бы, если бы он умер прямо сейчас, как жалели бы его друзья. Он считал тогда, что стоит покончить с собой только для того, чтобы добиться сочувствия от друзей. Желание убить себя вытекало из смутного представления о том, что после смерти можно поприсутствовать на собрании своих скорбящих друзей и их печаль вознесет тебя в бесконечность. Если знаешь, что по тебе будут скучать, жизнь начинает казаться привлекательной, да и смерть тоже. Еще будучи мальчишкой, Иван понял, что эта мысль заведомо обманчива. Чтобы все слышать и поверить, необходимо быть живым – ведь после смерти ничего не ощущаешь.

А теперь он действительно слышал, как люди реагируют на его смерть. Фантастика! Стоило прожить жизнь ради этого момента. Ну и что, что они веселятся? Лучше веселье, чем страдания.

Гости разошлись, и после них осталось мрачное молчание. Темноту заполнял запах свечей. Блаженство Ивана растаяло в утеплительной мысли, что его любили, а утешение в свою очередь угасло, превратившись в меланхолию. Из-за плавящегося воска и задержавшегося в комнате человеческого дыхания, а может, просто в силу своего состояния, Ивану казалось, что на голову и лоб падают горячие искры.

Пламя свечей подрагивало. Картинка перед ним меняла свой колорит, проходя все оттенки коричневого цвета земли, из которой он был сотворен, и ему представлялось, что это искусница Смерть пыль превращает в пыль в серовато-коричневых тонах на этом прекрасном, слегка подернутом дымкой и пугающем предварительном просмотре. Коричневые оттенки становились все более пыльными, все менее осязаемыми. Иван превращался в пыль, которую ветер разнесет над горизонтом, если только тело не будет положено в хороший гроб.

23. Никогда не поздно для теологии

Предполагается, что перед смертью тебе покажут всю жизнь, как кинофильм. Но Ивану этот повторный показ не продемонстрировали, хотя он и хотел бы увидеть. Может, для подобного просмотра смерть должна быть внезапной и убедительной. Иван не мог мысленно воспроизвести картины своей жизни, а когда ему удавалось наконец представить размытые очертания, они возникали перед глазами в темных, коричневых тонах, словно фотографии, оставшиеся от прадедов с длинными закрученными усами и в широченных штанах. Некоторые картины всплывали перед ним в виде фотографических пластинок, помещенных в нужный реактив, но как только смутные силуэты начинали проявляться, они быстро темнели. Иван не мог достать фотобумагу из проявителя, и фотографии размывались в одно темно-коричневое пятно, а образы исчезали. Если бы он мог настроить фокус! Иван снова и снова пытался мысленно рисовать картины.

Возможно, благодаря силе позитивного мышления, с каждым разом получалось все лучше и лучше. Он увидел глаза Сельмы в момент их первой встречи – огромные черные зрачки, окруженные карим пламенем. Этот светло-коричневый огонь не обжигал его, а согревал. И теперь Иван пробовал перепрыгнуть через кольцо коричневого огня, сквозь расширяющуюся черноту зрачков, прямо в ее душу. Но чтобы перепрыгнуть через горящий обруч в темноту по ту сторону любви, ему нужно было быть цирковым тигром, а он им никогда не был, даже сейчас.

Как странно, что я вижу ее глаза! Я не смотрел в них много лет. Она казалась такой вездесущей, такой банальной, и он с радостью заглядывал в глаза другим женщинам, пусть они и не отвечали взаимностью, но в ее? Несколько минут Иван вспоминал ее глаза, такие красивые и печальные, и еще такие… такие… простые, такие равнодушные… такие… И тут воспоминание стерлось, оставив его далее в большем отчаянии, чем раньше.

Иван решил, что это последний день его жизни и последний шанс подумать о чем-то важном. Теперь у него было свободное время, и ничто не отвлекало, не нужно было беспокоиться, как свести концы с концами (его конец уж близок). Теперь он мог думать честно, не волнуясь из-за того, приличны ли его мысли, умны ли они. Больше не нужно переживать из-за политики. Какое облегчение! Его смерть будет лишь его достоянием и ничьим больше – событием, произошедшем за пределами коллективизации и национализации. В гробу не будет шпионажа, запугивания, балканизации, пропаганды, идеологии, налога на войну – Ивана никто не потревожит. Он свободен думать о действительно важных вещах – смерти, вечной жизни, душе. Господе.