Эндрю Грир - Исповедь Макса Тиволи

• Название: Исповедь Макса Тиволи
• Автор: Эндрю Грир
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-038210-3, 5-9713-4261-4, 5-9762-0928-9, 978-985-16-0287-8

«Хроника утраченного времени» в воспоминаниях Макса Тиволи, рожденного стариком и молодеющего с годами!

«Век-перевертыш» глазами человека-перевертыша.

Трагикомедия о любви и катастрофе.

История мифа, обмана и реальности…

---

— Сегодня здесь одни мужчины, не так ли? — звенящим голосом поинтересовалась она.

Толпа оживленно загудела. Старушка Мэри, мы взывали к прежней Мэри, и наше гудение гласило: «Мы не позволим тебе измениться».

— Пейте, джентльмены.

Дирижер на мгновение отвернулся от оркестра, вероятно, ожидая сигнала хозяйки. Один щелчок пальцев остановил музыку и распустил всех по домам — ее мальчиков, ее сыночков, которые предали свою престарелую мать.

Затем она подняла голову, веселая и озорная, как прежде.

— Черт подери, мальчики, потанцуйте со мной, хоть кто-нибудь!

Одобрительный гул. Кто-то пригласил ее на танец. Я поставил бокал и покинул смеющуюся толпу.

В 1917 году Элис на несколько дней приехала в Сан-Франциско. Ее визиты стали короче, фотостудия процветала, и я помню свои чувства, когда утром открыл шкаф и увидел, что почти все ее платья пропали. Против воли меня охватила страшная ревность. Я обвиню Элис в безразличии к нашему браку, а когда ее глаза наполнятся слезами в доказательство моей правоты, наберусь храбрости и назову имя ее сообщника. «Лоуренс!» — заору я, имея в виду молодого проводника, а Элис посмотрит на меня и расхохочется. Эх, Элис. Ты была права, считая меня смешным, поскольку я никогда не понимал, что Немезида явится ко мне не в облике того белокурого смазливого мальчишки. Черт, да тебе бы подошел и я, если уж на то пошло; с каждым днем я походил все больше на юношу.

Вечером мы отправились на оперу Моцарта. Именно во время жуткой арии сопрано Элис начала ерзать в кресле и потирать ладони, словно леди Макбет, желавшая стереть с рук пятна крови. Она наклонилась вперед, моргая, и, пока я впервые пытался ее успокоить, жена дала мне руку, холодную как лед. Потом я заметил на ее голой спине признаки лихорадки. Пожилая дама позади нас кашлянула. Элис взглянула на меня и шепотом попросила спасти ее; по крайней мере именно это я расслышал во время очередного вокального пассажа. Мы подождали до конца арии, затем, укутав жену шалью и своим сюртуком, я отвел ее в такси, а дома уложил в постель. Со всей нежностью я раздел ее, мою дрожавшую красавицу с пятнами лихорадки на пояснице, между грудями вплоть до самой шеи, где, казалось, они мешали ей дышать. Всю ночь я менял ей компрессы и прислушивался к дыханию. Смотрел, как глазные яблоки вращаются и замирают, вращаются и замирают. Я не спал — ждал ее исповеди. Не дождался. Утром, разумеется, я себя чувствовал гораздо хуже, чем Элис.

Наши смертные ложа стояли в одной комнате, я помню только расплывчатые цветные сцены и мгновения, совершенно бессвязные, возникавшие перед глазами подобно молнии, выхватывающей лишь часть общей картины.

Кажется, за полночь я проснулся от боли в горле и посмотрел на Элис. Она лежала и глядела на меня печальными любящими глазами. Комната мне виделась вся в черно-фиолетовых полосках с вкраплениями пятен цвета обоев нашего верхнего холла. Болезненно бледная Элис, похоже, бредила.

— Иди спать, мама, — приказала она, не мигая, и я тут же послушался.

Много часов спустя: я завернут в горячие простыни; комната ярко освещена, невзирая на задернутые шторы; наша горничная подает Элис стакан воды; жена сидит на краешке кровати в белой батистовой комбинации с оборочками. Яркий луч солнца отразился в стакане воды, и мир взорвался в моих глазах. Должно быть, я застонал, поскольку в следующий миг понял: они смотрят на меня.

— Элис, я должен тебе сказать, — пробормотал я.

Она выпрямилась и выжидающе посмотрела на меня. Горничная поспешно удалилась.

— Элис, я должен тебе сказать, — снова прохрипел я.

Жена выглядела озадаченной, бледной, испуганной и на миг напомнила мою бабушку, приподнявшуюся на смертном одре. Горничная вернулась и дала мне алую таблетку. Болезненный глоток. По горлу потекла вода, и я впал в беспамятство.

Все произошло утром, пожалуй, перламутровым утром, когда, еще не выздоровев, но уже вернув способность передвигаться, я в очередной раз брел к ночному горшку и, присев, точно король на трон, с удовольствием облегчился. Комната качалась, будто палуба. На кровати я заметил свою потайную шкатулку со взломанным замком. И спиной почувствовал появление жены.

— Эсгар, объяснись.

Я вывернул шею и увидел что-то блестящее в ее руках. Яркий блеск причинял боль, и я отвернулся.

— Чего?

— Откуда у тебя это?

Она швырнула вещицу на пол, где цепочка сложилась буквой «S», а на солнце вспыхнули цифры — «1941».

Я вспомнил бабушку в ее чепце. Вспомнил, как отец меня купал. Мертвые, похороненные, пропавшие. Я вспомнил давний обед, а Элис тыкала пальцем в каждую из цифр.

— Я его в жизни не видел.

— Он твой. Лежал в твоем комоде. Рассказывай.

Я объяснил, что комната кружится перед глазами и я ничего не понимаю.

Элис продемонстрировала мне вскрытый конверт с витиеватым почерком.

— Оно лежало там же. — Конверт полетел на пол вслед за медальоном, и я увидел, что это письмо от Хьюго некоему Максу Тиволи.

— Не понимаю, — повторил я.

— Эсгар, объяснись.

— Кажется, это знакомый твоей мамы? Видимо, вещи принадлежат ей.

— Ничего подобного.

— Может, у Бэнкрофта? Да, припоминаю…

— Эсгар, ты лжешь. Объяснись.

Во время болезни мы сами не свои. Мы функционируем на самом примитивном уровне, уродливы, жалки, все наше привычное и столь естественное обаяние сходит на нет, мы становимся похожими либо на детей, с ревом требующих воды, либо на родителей, бормочущих молитвы в свой предсмертный час. Слишком утомленные, чтобы поддерживать хрупкую фальшивую личину, мы сбрасываем маску, словно скорлупу, и на глазах у окружающих превращаемся в унылых страдальцев, какими зачастую бываем в домашнем кругу. Иначе говоря, мы становимся самими собой. Болезнь всегда делает меня медлительным и слабым, лишь по этой причине я не стал изобретать достоверное оправдание. Элис хоть и подозревала меня, да совершенно точно не догадывалась об истине, но я ей все рассказал. В третий раз я нарушил Правило. Мягко, осторожно, словно жена была коброй, изготовившейся к броску, не своим голосом, однако с облегчением и сожалением, с привкусом тошноты и ощущением головокружения я рассказал ей то, чего поклялся не рассказывать никогда — правду.

Элис, ты сидела на краешке кровати и смотрела на меня так, как никогда прежде за все годы нашего знакомства; полудети, полунезнакомцы, муж и жена. Ты смотрела на меня так, будто я для тебя что-то значил. Будто я был драгоценной вазой, которую ты неосмотрительно задела, и время замедлилось ровно настолько, чтобы ты увидела, как она неотвратимо летит на каменный пол. Будто ты, хотя и слишком поздно, наконец захотела спасти меня. «О нет», — сказала ты. Кажется, я заплакал — я был безутешен, болен и надломлен, однако помню тебя, всю в белом, целующую меня со словами «О нет», и твои глаза с крохотным страдающим Максом в каждом. Следующие твои слова словно лишили меня кожи.

— О нет. Ты просто бредишь.

Меня стошнило, и я не смог помешать тебе выйти из комнаты. Я опустился на четвереньки, и меня вырвало прямо на письмо Хьюго. Желчь покрыла мое имя. Прибежавшая сиделка отвела меня к постели, а я не мог выговорить ни слова, поскольку в рот мне запихнули таблетку. Я видел твою бледную спину, удалявшуюся по коридору, закрытое руками лицо. Сиделка захлопнула дверь.

Я проснулся, боясь обнаружить себя в разгаре беседы. За окном начинало темнеть, занавески были отдернуты. На соседней кровати лежала Элис, одетая в фиолетовое плиссированное платье с пышным воротничком из вуали, на животе покоились перчатки, словно моя жена выходила на улицу. На покрывале виднелись пальто и шляпка. На столике стояли два бокала виски, оба почти пустые; очевидно, я тоже выпил. Я кашлянул, и Элис заговорила:

— Мне ничего отсюда не нужно.

— Хорошо, — не понимая, отозвался я.

— Вещи не имеют для меня значения, ковры и фарфор мне безразличны. Бог с ними. Скоро я вернусь к прежней жизни, к той, которую уже давно вела в Пасадене, Эсгар. Сам знаешь. Здесь для меня все кончено. Я возьму только немного книг и безделушек.

— Конечно.

— Горничная может отправить вещи Виктору, я дам адрес.

— Разумеется. А кто такой Виктор?

Она посмотрела на меня с жалостью. Это была другая Элис. Взгляд ее стал мрачным и тяжелым.

— Эсгар. Эсгар, послушай. Знаю, тебе нелегко, — заговорила она.

— Макс. Меня зовут Макс.

— Прекрати. Хватит!

— Элис, я — Макс!

Она взглянула на порог, где стояла зловещая сиделка с таблеткой в руках. Я кивнул и откинулся на подушку, дверь закрылась. Взгляд фокусировался лишь в центре, по бокам картинка расплывалась, покрывалась водянистой рябью, будто мы жили на каком-то дне.

— Кто такой Виктор? — тихо повторил я.

— Ну ты… Мы уже прошли через это. Виктор Рэмси. Я тебе рассказывала. Сейчас мне надо сойти вниз, прошу, останься здесь. Ты болен, ты устроишь истерику. Обещай мне.