Марен Мод - Сальто ангела

• Название: Сальто ангела
• Автор: Марен Мод
• Издательство: Новости
• Жанр: Современная проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7020-0914-2

Жестокие нравы парижского дна, мира проституции; рэкет, насилие, презрение общества, равнодушие чиновников, произвол полиции. Наконец, операция по изменению пола и снова борьба Жана, признанного при рождении ребенком мужского пола, за официальное признание его женщиной.

Чрезвычайно эмоциональная, откровенная автобиографическая драма с элементами детектива.

Выход во Франции знаменитой книги-исповеди транссексуала вызвал общественный шок. В ней Мод Марен рассказала настоящую историю своей жизни-борьбы за официальное изменение пола: разрыв с семьей, всеобщее презрение, отлучение от службы, проституция, унижения, и, наконец, операция по изменению пола.

Сейчас Мод Марен работает адвокатом по защите прав транссексуалов.

Перевод с французского: Н. А. Егорова, А. В. Ятлова

Литературная обработка Марии-Терезы Кюни.

Marin Maud. Le saut de l'ange

---

«Шевроле» проезжает по авеню Франклина Рузвельта, мимо проносятся деревья и несколько машин.

Кричать? Конечно, нет. Сделать движение? Я не способна шевельнуть даже пальцем, и потом, этот страх, он держит меня как в тисках. Я чувствую резь в глазах, я не могу отвести взгляда от светлого затылка шофера.

Гран-Пале, площадь Согласия. Париж остается безразличным к этой машине смерти, уносящей меня в неизвестность. Наконец главный заговаривает, у него неприятный вульгарный акцент:

— Ну, что? Работаешь на Елисейских полях? А монпелиец добавляет:

— К тому же он еще и травести!

Я стараюсь защищаться, но это детский лепет, в горле пересохло, язык распух, и я невнятно бормочу о том, что должна была выступать в кабаре, но у меня нет контракта, и я подыхаю с голоду. Патрон резко меня обрывает:

— Я спросил: работаешь на Елисейских полях? Он ждет, чтобы я созналась. Я пытаюсь найти хоть какую-нибудь лазейку:

— Я «повязана».

Единственный довод, который может меня спасти. В принципе, в этой среде уважают собственность сутенеров, а в том, что я попала в лапы сутенеров, у меня нет никаких сомнений. Я слышала, что в подобных случаях бывают только два конца: либо они тебя убивают, либо подвергают унизительному суду и заставляют платить штраф. Теперь я повторяю чуть громче:

— Я «повязана».

— Хорошо, посмотрим.

Он роется в моей сумке, вытряхивает содержимое и начинает нервничать.

— Деньги! Где деньги?

— Я не работала этой ночью.

— Ты что, вздумала смеяться надо мной? Уже час ночи, и ты еще никого не подцепила? Вы слышите, коллеги? Чем же ты, интересно, занималась?

— У меня было… свидание с подружкой в одном баре.

— Посмотрите на нее — «с подружкой»! Вместо того чтобы работать, они развлекаются. По-моему, транссексуалы подают плохой пример нашим девочкам.

Мы выезжаем на набережную около Аустерлицкого моста. Там дежурят двое полицейских на мотоциклах.

— Ни звука или убью на месте.

Дуло револьвера больно упирается мне в бок. Они разговаривают между собой, но я не понимаю, о чем. Они общаются на странном языке, смеси какого-то диалекта и блатного жаргона, — ни французский, ни корсиканский. Машина продолжает путь по набережной, покидает город, пересекает Шарантон. Я ужасно боюсь Венсенского леса. Если они не повезут меня туда, значит, не собираются меня убивать. Умереть сейчас? В это невозможно поверить, это невозможно вообразить. Только не я, почему я? Чего они хотят? Да, я осмелилась сказать, что не дам денег сутенерам. И умереть только из-за этого?

Машина пересекла Марну. Теперь мы едем по ее левому берегу. С одной стороны река, с другой — богатые загородные виллы. Я стараюсь запомнить дорогу. Они везут меня в какой-то дом, они хотят каких-то объяснений по поводу того, кем же я «повязана», но на самом деле у меня никого нет. Мне необходимо имя, имя, которое произвело бы впечатление, имя, которое могло бы защитить, хоть на время. А если, например, старик Симон? Я знаю только его, но мне известно, что в этой среде его уважают, он позволил мне переехать в Нейи. Может быть, они поверят. Это мой единственный шанс. Итак, старик Симон будет моим «дружком», моим «мужем». Переезжаем мост, по проселочной дороге въезжаем под арку. Машина останавливается. С дороги ее не видно, ее скрывают заросли на самом берегу реки. Нет, в Венсенском лесу больше не убивают, слишком рискованно, но здесь, в заброшенном месте… Меня выволакивают из машины. Главарь достает еще один револьвер, П-38, и сует его прямо мне в лицо.

— Тащи ее.

Сценарий известен, его людям не нужны никакие объяснения, они хорошо знают свое дело. Меня ставят на колени возле самой реки. Кровь приливает к лицу, и я с трудом, будто сквозь красный туман, разбираю голоса.

— Кто твой дружок?

— Один корсиканец. Страшный удар.

— Кто это?

— Один корсиканец. Большой авторитет. Он очень пожилой, его все знают.

Монпелиец приходит в бешенство:

— Я у тебя спрашиваю, кто он! Дрянь ты е…

Дулом пистолета они бьют меня по затылку, заставляют еще ниже склониться над черной водой. Меня охватывает дрожь, и я перестаю себя контролировать. Спазмы и головокружение… Я сейчас умру, я чувствую, как приближаются смерть и пустота. Внезапно меня грубо поднимают и ставят на ноги.

— Так кто же это?

— Старик Симон.

— Не знаем такого. Где он живет, твой старый хрен?

— Возле заставы Шампере.

— Ну ладно, сейчас поедем, найдем его… и поговорим.

Я перевожу дыхание, и у меня появляется слабая надежда. Однако это еще не конец.

— Где у тебя было свидание с твоей подружкой? Я называю бар — там я встречала Симона. Они должны знать это место. Они действительно знают.

— Ты совсем дура, что болтаешься с чековой книжкой?

Крупный промах с моей стороны. Проститутки никогда не носят с собой чековые книжки. Но как раз сегодня мне надо было заплатить за квартиру и сделать взнос в агентство недвижимости.

— Сколько у тебя на счете?

— Я точно не знаю.

Страшная пощечина сбивает меня с ног.

— А надо бы знать — это в твоих интересах. Ко мне подходят остальные. Патрон приказывает:

— Отвезите ее на хазу в Сен-Жерменский лес.

Хаза, лес — все это может означать только смерть. Мне не раз говорили, что из Сен-Жерменского леса живыми не возвращаются.

Снова меня заталкивают в машину. Если бы я не так боялась, возможно, я бы почувствовала, что здесь больше желания произвести впечатление, припугнуть. Если бы была опытной, то знала бы, как поступают с чересчур упрямыми проститутками. Запугать, избить, морально и физически унизить, превратить в жалкое насекомое.

Ни хазы, ни леса, мы переезжаем мост Шарантон и направляемся в Париж по другой дороге. Я узнаю бульвар Вольтера. Нас обгоняет полицейская машина, дуло револьвера сильнее упирается мне в бедро. Я — потерпевшая кораблекрушение в океане, меня не заметят спасательные корабля, и я их тоже не вижу. Невозможно хоть как-то привлечь внимание или закричать.

Я узнаю Монмартр. Монпелиец завязывает мне глаза. Я не должна видеть, где мы остановимся. Меня вытаскивают из машины, толкают вперед, по-прежнему угрожают револьвером.

— Не споткнись! Вперед! Стой! Вперед!

Лифт, открывается дверь. Мне развязывают глаза.

У комнаты вполне уютный вид. Так живут французы среднего достатка. Квартира определенно принадлежит женщине. Кресла, телевизор, на столике разложены модные журналы. Мужчины садятся, я же стою. И все начинается заново.

— Кто он, твой дружок?

— Старик Симон, корсиканец.

— Первый раз слышу. Его настоящее имя?

— Не знаю.

— Сколько ты ему отстегиваешь?

— Сколько могу, по-разному…

— Ты что, издеваешься надо мной? Ты говоришь, что «повязана», и отстегиваешь, сколько захочешь? Живешь где?

— В гостинице на улице Сосюр.

Я не хочу давать адрес в Нейи, да к тому же я там пока и не живу. Мне повезло, может, они еще потеряют мой след.

— В эту гостиницу ночью можно войти? У тебя есть драгоценности?

На оба вопроса я отвечаю отрицательно, но они мне не верят.

— Ты работаешь, у тебя есть дружок, но нет ни драгоценностей, ни денег. И ты хочешь, чтобы этому поверили? Ты смеешься над нами? А ну-ка раздевайся, побыстрей, догола.

Мой Бог, чего же они от меня хотят, зачем мне раздеваться?

— Быстрей!

Я скидываю пальто, платье, белье, теперь я стою голая перед этими подонками. Сейчас начнется дрессировка… Я все поняла. Вот что значит «спускаться в погреб». Я новенькая, к тому же работаю не по правилам, они меня сейчас «повяжут».

— Сколько у тебя на счете?

— Я, правда, не знаю… Семь или восемь тысяч, не больше.

— В твоих интересах вспомнить, потому что мы снимем твои деньги, и нам нужна точная цифра. Не вздумай выдать нам недействительный чек. Отсюда ты живой не выберешься, пока мы не получим денег. Соображаешь?

— О, не делайте этого, пожалуйста, сжальтесь, не делайте этого…

— Сколько?

— Ну, может быть, восемь тысяч двести… по-моему…

— Без всяких «может быть», ты сейчас это точно напишешь.

Меня голую тащат в кухню, я вся дрожу, они сажают меня на стул, дают ручку и мою чековую книжку.

— Никаких трюков с подписью, иначе тебе конец. Выписывай четыре чека по две тысячи франков, на предъявителя.

Я, словно в тумане, пишу правой рукой, но она дрожит, и мне все время хочется взять ручку в левую.

— Поаккуратней! Ты что, левша?

— Нет, месье.

Они отбирают у меня все, все мои надежды на будущее, все, что я сэкономила для операции. А ведь за этим были ночи и ночи, отвратительные встречи, усталость, приводы в полицию и недели работы… Все. Я закончила писать и расписалась. Я дрожу от холода, и вдруг у меня схватывает желудок со страху. Я умоляю, чтобы меня отпустили в туалет. Один из них вызвался меня сопровождать. Я подчиняюсь, иду, голая, не чувствуя ни унижения, ни даже страха, точно животное, которое от ужаса уже нечувствительно к боли.