Сергей Павлюченков - Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа

• Название: Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа
• Автор: Сергей Павлюченков
• Издательство: Русское книгоиздательское товарищество
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: 5-86554-011-4

---

«По получении норм Наркомпрода мною были введены в действие последние, невзирая на то, что если не целиком, то во всяком случае в значительной части они безусловно грабительны для сельского хозяйства, особенно животноводства… так, например, двухфунтовая норма (дневная) для лошади вряд ли вообще кем-нибудь серьезно будет защищаться. Особенно же невыносима она для Урала, где зимой (при отсутствии подножного корма) идет гужевая доставка угля, дров, сырья, фуража и пр. на многие и многие заводы. Приблизительно такое же положение с остальными нормами… [которые! уничтожают почву для нормального животноводства»[193].

Но, повторяем, несмотря на всю спорность компродовских норм, они все же, хотя бы своим существованием, учитывали интересы сельского хозяйства. Вторая форма проддиктатуры — разверстка, формально их вообще не подразумевала, но она содержала очень принципиально важный элемент, которого не было в первом варианте. А именно: изначальную заданность, определенность государственных требований, что при всем остальном ее несовершенстве было очень важным в отношениях с крестьянством. В этом смысле разверстка 1919 года явилась непосредственной переходной ступенью к процентному натуральному налогу 1921 го да. И надо сказать, в некоторых случаях разверстка достигала налогового совершенства еще до X съезда РКП (б). Вопреки стонам, несущимся из-под продовольственного пресса с юга России, северные крестьяне нередко высказывали свое одобрение системе разверстки. В конце 1920 года, на VIII Всероссийском съезде Советов, делегат из Череповецкой губернии, крестьянин, говорил, что разверстка на волость, вместо подворного учета и обложения, поощряет крестьян и понуждает к лучшей обработке земли[194].

Главное в разверстке для земледельцев заключалось в ее размерах, т. е. насколько тяжесть обложения соответствовала реальным возможностям хозяйств. Потребляющие северные губернии Наркомпрод не очень опекал, рассчитывая в лучшем случае на их самоснабжение. Губернии же, отнесенные к разряду производящих, испытали на себе, особенно в 1920 году, всю мощь продовольственного гнета.

Противоречивость разверстки порождала возможность и ее неоднозначных толкований. Например, замнаркомпрод Брюханов на I Продсовещании предупреждал, что она полностью находится в русле прежней продовольственной политики[195]. Однако это утверждение лучше отнести к разряду хороших мин при определенных обстоятельствах. Уже первые летописцы Наркомпрода признавали, что с «половины 1919 г. стало очевидно, что достигнуть полного проведения монополии невозможно. Слово „монополия“ вытесняется словом „разверстка“ с отказом от изъятия у населения всех излишков. Отчуждение у населения продуктов в пользу государства фактически принимает форму налога с осложненной коллективной ответственностью населения»[196].

Но тогда это не любили подчеркивать. Хотя, когда один раз в сложной ситуации в феврале 1920 года Цюрупа разоткровенничался на сессии ВЦИК, он прямо заявил, что «мы идем через разверстку, как бы временно отступая от монополии, и ставим ее второй целью для успешной работы, а главное для того, чтобы крестьянское население поняло, что мы не собираемся торговать хлебом (с заграницей. — С/7.), а желаем получить только необходимый минимум для того, чтобы поддержать существование голодающего центра и голодающего пролетариата… В этих целях мы ставим себе некоторое обуживание против монополии с тем, чтобы потом перейти к осуществлению монополии в полном смысле этого слова»[197].

Крестьянство, чуждое всяким премудрым словоплетениям, восприняло разверстку как налог[198]. Им было только порой непонятно, почему этот налог требует от них больше хлеба, чем его имеется в наличии. Поэтому, поддерживая сам принцип разверстки, определенную заданность обложения, крестьяне всячески требовали уменьшить ее, «скостить», требовали участия своих представителей в определении ее размеров. «В скостке» зачастую и заключалось их примитивное представление о новой экономической политике.

Крестьяне были не одиноки в своем отношении к разверстке.

«Серп и молот», издание 1-й Совтрудармии, писал, что «правильно понятая государственная разверстка представляет собой требование государства к производящему населению сдать часть его излишков»[199]. Сами компродовцы в период своей перестройки в 1921 году задним числом справедливо указывали, что «разработанный план разверстки явился подготовкой необходимых условий к переходу на продналог, к отмене монополии»[200].

На незалежной Украине, где политическая ситуация 1917 года с небольшими коррективами продолжала сохраняться вплоть до 1921 года, разверстка более откровенно, чем где бы то ни было обнаружила свою налоговую сущность. После перехода к НЭПу комиссар продовольствия Украины М. К. Владимиров, анализируя общее и особенное в налоге и в разверстке, писал, что при разверстке волости, выполнившие к определенному сроку 100 % разверстки, освобождались от продотрядов, иначе говоря, негласно санкционировалась определенная свобода в распоряжении излишками[201]. Украинские продовольственники имели полное право утверждать, что «в сущности говоря, натуральный налог лишь легализует и расширяет право крестьянина в отношении его права распоряжения продуктом собственного производства»[202], так как в 1920 году декрет Украинского СНК о продразверстке официально требовал от украинских крестьян лишь четвертую часть излишков.

Но это было на Украине, где, по свидетельству известного очевидца М. Булгакова, имелись

«сотни тысяч винтовок, закопанных в землю, упрятанных в клунях и коморах и не сданных… миллионы патронов в той же земле и трехдюймовые орудия в каждой пятой деревне и пулеметы в каждой второй».

Где с оружием было похуже, чем на Украине, там сильнее проявлялась другая сторона разверстки — стремление к монополии.

Разверстка, будучи шагом прогрессивным по сравнению с нормированием и подворным учетом, вследствие своей неопределенности (поскольку исходила из весьма растяжимого понятия «государственной потребности», куда легко укладывается и изобилие, и полуголодное существование) составила для государственных аппетитов почву столь же плодородную, как и монополия образца 1918 года. В результате, в 1920–21 продовольственном году в исконных владениях европейской России продовольственники отбирали не только излишки, но и самое необходимое для крестьянской семьи и хозяйства. И в этом отношении продразверстка оказалась для крестьян намного хуже, чем первая форма продовольственной диктатуры.

Продовольственное ведомство так и старалось трактовать разверстку, как изъятие всех излишков. Средством корректировки нарядов, не достигших этой цели с первого раза, к началу 1920/21 продовольственного года был узаконен и ранее практиковавшийся метод дополнительных разверсток на округу, где, по наблюдениям агентов, еще шевелилась свободная торговля монополизированными продуктами.

Как нет резкой грани между разверсткой и налогом, так и не было ее между первой и второй формами продовольственной диктатуры. Они взаимопроникают и сочетаются. После декрета о разверстке как минимум еще год сам Наркомпрод, наряду с разверстыванием «государственной потребности» по губерниям и уездам, продолжал устанавливать и нормы потребления. В начале кампании 1919/20 года издается распоряжение за подписью Цюрупы о нормах оставления зерна для высева, а также подтверждаются нормы душевого потребления хлеба, установленные летом прошлого года[203].

Логически разверстка и нормы потребления взаимоисключают друг друга, но на практике этими противоречивыми установлениями добивались того, чтобы путем нормирования подчистить в крестьянских амбарах то, что не смогла извлечь разверстка. Однако такие огрехи случались редко, и поэтому нормирование потребления стало бить по Наркомпроду, служа законным основанием к отказу от выполнения разверстки. Эта оплошность была вскорости исправлена распоряжениями от 29 декабря 1919 года и 17 февраля 1920 года о запрещении какого-либо подворного учета и определении каких-либо норм потребления[204].

Покровский губпродкомиссар Третьяков в секретном приказе указывал на безусловность этого запрета, так как в противном случае крестьяне прячут все и оставляют только свою норму потребления и очень охотно идут на обыски и даже просят их обыскать. После чего продработники бывают вынуждены подписать с Советом акт, что излишков хлеба нет, и уйти восвояси[205].

Но, невзирая на запреты, это «нормотворчество» продолжалось вплоть до НЭПа. В потребляющих губерниях ими пользовались продовольственники, чтобы не оставлять в руках крестьян лишнего пуда, в производящих губерниях, наоборот, за них цеплялись местные власти, чтобы не дать продовольственникам окончательно разорить земледельцев. Разверстки, накладываемые Наркомпродом на хлебные губернии, стремились охватить все излишки. Они очень хорошо учитывали «государственные потребности», но совершенно были чужды государственной же обязанности заботиться о развитии сельского хозяйства. Официальное признание получил термин «выкачка» хлеба, который идеально вмещал в себя ту небогатую гамму потребительских устремлений, которые до времени подавляюще господствовали в отношении военно-коммунистического государства к крестьянству.