Сергей Павлюченков - Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа

• Название: Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа
• Автор: Сергей Павлюченков
• Издательство: Русское книгоиздательское товарищество
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: 5-86554-011-4

---

Истек май, шел июнь, на пороге стоял еще более тяжелый июль. Потоки якобинского красноречия и декретирования в Москве пока еще никак не сказывались на изменении ситуации. По официальным данным, общее выполнение хлебных нарядов за май равнялось 8 % по отношению к плану[120]. А. Г. Шляпников, направленный Совнаркомом во главе отряда за продовольствием на Северный Кавказ, 9 июня телеграфировал с дороги:

«Проезжаем Борисоглебск, на всем пути ни одного товарного продовольственного навстречу. Дорога до сих пор в порядке».

10 июня — «Козлов проехали в воскресенье, в 10 утра, в пути не встретили ни единого товарного поезда… едем дальше»[121]. Они ехали дальше и на втором месяце продовольственной диктатуры нигде по пути не обнаружили признаков активного продвижения хлебного богатства с Юга в Центр. В Царицыне они застали процветание свободной торговли и после непродолжительного скандала с местными властями двинулись на Екатеринодар.

Впоследствии, возвратившись в Москву, в сентябре на пленуме Моссовета Шляпников рассказывал, что на Кубани они оказались в краю изобилия продовольствия, но нужда здесь в промышленных изделиях невероятная. Пикантные детали:

«Я видел лично сам такие картины, когда женщины убирают хлеба почти нагими».

«Я уверен, что никому не пришлось бы применять ни одной винтовки для получения хлеба. Достаточно нам было подвезти вагон мануфактуры, как мы получали завал хлебных предложений». Шляпникову удалось отправить несколько сот вагонов с продовольствием, но, «помните знаменитую речь Ленина о завоевании хлебного края, — спрашивал Шляпников у аудитории, — контрреволюционеры постарались скомбинировать эту речь так… будто мы, мой отряд, приехали с оружием в руках отобрать у кулаков хлеб».

В некоторых местах благодаря этому удалось поднять казаков[122]. Не только действия, но и безответственные выступления серьезно влияли на отношения с деревней и усугубляли продовольственный кризис.

Такая тьмутаракань, как Архангельская губерния, с самого Октябрьского переворота вообще ничего не получала. Грузы, изредка направлявшиеся в ее адрес, перехватывались по дороге другими губерниями или просто расхищались населением в порядке обыкновенного разбоя. Так, например, голодающие крестьяне Тихвинского уезда давно уже жили исключительно разбоями на железной дороге. Есть описание очевидца, как это происходило. Огромная толпа крестьян нескольких окрестных деревень засела в лесу в ожидании поезда. Когда поезд показался, раздалась беспорядочная стрельба, во время которой 10 человек было убито и ранено. Захватив поезд, крестьяне отцепили 9 вагонов с мукой и тут же начали ее делить. При дележе произошла новая свалка, новые жертвы. В результате ограбленная мука в количестве до 3000 пудов почти вся была рассыпана по путям[123].

В саму Москву в конце мая прибытие продовольственных грузов совершенно прекратилось. 29 мая был издан декрет СНК о введении военного положения в столице, и правда, некоторые уголки Москвы в это время были похожи на передовую. Красноармейцы глушили гранатами рыбу в прудах, устраивали стрельбу по голубям и воронам. Штатские пасли скот на парковых газонах. ВСНХ разрабатывал проект Института питания во главе с известным профессором А. В. Леонтовичем для изыскания «новых» средств питания — продовольственных суррогатов и утилизации пищевых отбросов. Повсеместно в рабочих центрах росло недовольство.

Симптоматичный митинг состоялся 23 мая в Костроме. В два часа прекратили работу фабрики, вечером во дворе Дворянского собрания сошлись около 5 тысяч человек. Обсуждали вопросы об Учредительном собрании, о свободе хлебной торговли и т. п. Большевистским ораторам выступать не дали. После бурных прений, затянувшихся до ночи, была принята резолюция о возбуждении перед Совнаркомом вопроса о разрешении свободной торговли под контролем общенародной, небольшевистской власти. «Настроение в городе повышенное, особенно в связи с известиями о тревожном настроении в Рыбинске и Ярославле»[124], — сообщал корреспондент. Мягко сказано. По сведениям из Ярославля, на улицах города уже шли бои между Красной армией и еще не расформированной Красной гвардией с применением винтовок и пулеметов[125]. Голод разыгрывал прелюдию к известным июльским мятежам в верховье Волги.

Майско-июньское законодательство 1918 года и перенос центра тяжести классовой борьбы из города в деревню, что явилось логическим следствием и продолжением всей политики предшествующего этапа, наиболее решительно продвинули общество в сторону развития гражданской войны и военного коммунизма. Провозгласив продовольственную диктатуру, государство было вынуждено приводить в соответствие с ней и остальные отрасли народного хозяйства. 28 июня был принят декрет о национализации всей крупной и части средней промышленности. Не менее закономерным явилось и другое важнейшее событие этого периода. В конце мая вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса, который стал сигналом и опорой для объединения и выступления всех антисоветских сил на востоке страны и положил начало регулярной гражданской войне с образованием фронтов и вовлечением в военные действия широких масс населения.

«Само по себе восстание иноземных отрядов, заброшенных на огромном протяжении России, не представляло бы для нас столь серьезной опасности, — писал в докладе ВЦИКу, СНК и ЦК РКП (б) председатель Высшей военной инспекции Н. И. Подвойский, — если бы не сплетение сложных местных условий, которые были разумно использованы людьми, руководящими чехословацким движением. Испытанные в бою, прекрасно организованные и спаянные единым национальным духом, чехословацкие отряды дали возможность различным контрреволюционным элементам, от правых эсеров до черносотенцев, сгруппироваться вокруг себя, пополняя свои ряды. Вожди чехословаков сумели снискать к себе большое сочувствие среди крестьянского и мещанского городского населения…

Рабочие и крестьяне, принимавшие самое непосредственное участие в Октябрьской революции, не разобравшись в ее историческом значении, думали использовать ее для удовлетворения своих непосредственных нужд. Настроенные максималистски с анархо-синдикалистским уклоном, крестьяне шли за нами в период разрушительной полосы Октябрьской революции, ни в чем не проявляя расхождений с ее вождями. В период созидательной полосы, они естественно должны были разойтись с нашей теорией и методом»[126].

Не совсем ясно, что подразумевал Подвойский, говоря о «созидательной полосе», тем не менее выдержки из его достаточно откровенного и объективного доклада красноречиво свидетельствуют о сложившихся политических настроениях в России в результате шестимесячной власти большевиков.

Первые шесть месяцев насыщены примерами поразительной самоуверенности обладателей истинной теории. Еще 19 марта Троцкий на заседании Моссовета негодовал по поводу того, что буржуазные газеты почти всех стран лживо заявляют, будто на Сибирской железной дороге находится до 20 тысяч враждебно настроенных по отношению к революции, хорошо организованных военнопленных. Источником этих провокационных сообщений, по его мнению, является японский генеральный штаб, который распространяет слухи, чтобы иметь повод для оккупации Владивостока и Сибири. Так Троцкий поразил в самое сердце коварный замысел японской военщины, что, впрочем, не помешало ему через некоторое время ничтоже сумняшеся в той же аудитории потрясать кулаками и призывать на борьбу с чехословацким мятежом.

На своем пути чехи не встречали особого сопротивления. Противоречия между центральной властью и местными Советами привели к тому, что некоторые Советы, например в Сызрани, пропускали их беспрепятственно. В. К. Вольский, председатель Самарского комитета членов Учредительного собрания, образовавшегося после взятия Самары чехословаками, вспоминал, что

«Самарский совет решил не пропускать их дальнейшего прохождения, несмотря на то, что рабочие отнеслись к этому решению с большим сомнением и отрицанием»[127].

«Оно потерпело поражение со стороны 2-х диктатур»[128], — так резюмировал сам Вольский опыт реанимации Учредительного собрания в Поволжье летом и осенью 1918 года. Тем не менее история Самарского Комуча представляет интерес с той точки зрения, что она стала кратковременным экспериментом демократической, насколько это было возможно в военных условиях, альтернативы большевистской диктатуре. Любопытно, что над зданием Комитета в Самаре развевалось красное знамя, причем в официальном разъяснении говорилось, что этим знаменем не предрешена форма национального знамени и что оно есть лишь эмблема революционной борьбы за народное государство. В области социальной политики Комуч придерживался незыблемости законов Всероссийского Учредительного собрания об уничтожении частной собственности на землю, об охране труда и прав рабочих, запрещении локаутов, свободы коалиций и т. п. По свидетельству того же Вольского, Комитет считал бессмысленным возврат к законам Временного правительства и «вышвыривание вместе с большевистской властью того социально ценного, что имелось в ее декретах». Декреты были просматриваемы, и некоторые из них, например о страховых присутствиях, подверглись лишь ничтожным исправлениям.