Вячеслав Козляков - Лжедмитрий I

• Название: Лжедмитрий I
• Автор: Вячеслав Козляков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03270-5

Этот человек имел несколько имен. В разное время его знали то как Юшку Отрепьева, то как чернеца Григория, то как царевича, а затем царя и великого князя Дмитрия Ивановича, сына и наследника Ивана Грозного, то как «Расстригу» и «Самозванца», лишенного даже имени и изверженного из мира. Летописи как минимум трижды сообщают о его смерти, и всякий раз смерть эта влекла за собой беды и потрясения для Московского государства. Не имевший шансов даже приблизиться к вершинам власти, он занял в конце концов престол московских государей и был венчан и помазан на царство православными иерархами с соблюдением всех священных обрядов. То, что произошло с ним, не имеет прецедентов в русской истории. Одни видели в нем исчадие ада, другие — реформатора, едва не предвосхитившего будущие петровские преобразования. Так кем же был этот человек и что таило в себе его недолгое пребывание на троне? Об этом рассказывает в своей новой книге постоянный автор серии «Жизнь замечательных людей» известный историк Вячеслав Николаевич Козляков.

---

Возвращение в Самбор

Душа Дмитрия должна была стремиться в Самбор, где оставалась Марина Мнишек. Он уже достиг того, чем мог бы удовлетвориться обычный авантюрист, сменив монашескую рясу на платье московского «царевича». Однако приживальство в домах знати не было его уделом, он не отступал от своего замысла «возвращения» трона, не останавливаясь перед любыми опасностями и препятствиями. Всех он смог сагитировать и убедить с помощью одних слов, кроме своего главного помощника и советника — воеводы Юрия Мнишка, только ждавшего своего часа.

Со времен древних князей и королей главным способом заключения военного союза была свадьба сыновей и дочерей, гарантировавшая нерушимость клятв. Этому примеру решил последовать и Дмитрий, назвавшийся сыном Ивана Грозного, с воеводой Юрием Мнишком, сыном Николая «из Великих Кончиц». «Рюрикович» должен был породниться с потомками самого Карла Великого (легенда о родстве с этим императором хранилась в роду Мнишков). Иначе стали воспринимать «Дмитрия» и окружающие, отдавая должное его статусу наследника трона соседней державы. 4 мая 1604 года он присутствовал в качестве почетного гостя на заседании суда в Саноке80, где познакомился со своими будущими родственниками, семьей саноцкого старосты Станислава Мнишка, брата Марины.

Единственное, что не удавалось ни Дмитрию, ни его покровителю, — так это переломить мнение о «господарчике» канцлера Яна Замойского. Он настойчиво говорил о необходимости отложить все дело до решения сейма и не удостаивал Дмитрия личным ответом. Еще одна попытка переубедить канцлера была сделана 10–11 мая 1604 года. Воевода Юрий Мнишек и Лжедмитрий написали из Самбора новые письма Яну Замойскому.

Торопливость Дмитрия, с самого начала стремившегося быстрее устроить свои дела в Речи Посполитой, овладела и Мнишком, почувствовавшим вкус прежней причастности к делам высшей власти. Сандомирский воевода в первых строках пишет о реакции своего подопечного на молчание канцлера: «Царевич не был доволен высказанными причинами, из-за которых вы ему не ответили. Однако же трудно было не передать ему мнения, какое вы изволили выразить об его деле…» Единственная цель Юрия Мнишка, по его словам, — оправдать свое (и «царевича») стремление скорее начать поход на Москву. Юрий Мнишек писал, что «царевич… опасается только, чтоб при проволочке, терпеливостью своею не причинить себе затруднений»81. Сандомирскому воеводе казалось, что в правах на престол его протеже «нет никакого сомнения», но понимал он и слабость своих аргументов. Все, что он мог видеть до сих пор, — это приезд к Дмитрию «нескольких десятков москвитян», а среди них, как вынужден был признавать сам воевода, не было «людей знатных фамилий». Единственной гарантией успеха всего предприятия оставалась ненависть к «тирану» Борису. Поэтому воевода Юрий Мнишек не без доли цинизма замечал, что если бы и были сомнения в правах царевича на престол, «то по известиям из Москвы, там его признают за истинного государя и ждут его с большим к нему доброжелательством»82.

Стороннему наблюдателю, каким был канцлер Ян Замойский, такая непоследовательность показалась легкомысленной, что и вызвало в ответ язвительное упоминание об «игре в кости».

Лжедмитрий безуспешно добивался от Замойского получения хотя бы какого-то знака внимания. Письмо самозванца представляет собой странную смесь выспренности и одновременно унижения. Однако охотник, искусно расставляющий ловушки соблазна, здесь — «Дмитрий», защищенный обретенным им титулом наследника московской державы. Он опять рассказывает не о себе, а о своей и чужой ненависти к Борису Годунову. Акцент делается на богатствах казны московских царей, присвоенной Борисом Годуновым вместе с правами «Дмитрия»: «Что касается могущества Бориса и сокровищ, я утверждаю, что у него их находится немалое количество…» Нет, «Дмитрий» нигде прямо не говорит канцлеру Яну Замойскому о том, что он готов расплатиться за оказанную поддержку. Он пишет только о своем «чистосердечном желании всяких благ» Речи Посполитой, признавая и уважая ее интересы. Но этого должно было оказаться достаточным…

Еще одна политическая ловушка содержалась в обвинениях Борису Годунову в том, что тот «хочет уже брататься и с нехристями», думая «привлечь к себе царя Татарского». Крымцы всегда играли на противоречиях между Московским государством и Речью Посполитой, поэтому такую угрозу канцлер не должен был пропустить. Уместно, с долей трезвой оценки своей «слабости», «царевич» говорил, что уповает во всем на Промысел Божий (ведь эти слова произносил католик, вверивший свое дело в руки папского престола). Ссылался «Дмитрий» и на затруднения в отношении своего титула, так как никто, кроме воеводы Юрия Мнишка, не называл его «царевичем»83. Только гордое молчание Замойского избавило Лжедмитрия от того, чтобы он услышал настоящую оценку своего титула и всей разыгранной им комедии, высказанную канцлером на сейме в следующем, 1605 году.

По иронии судьбы не получил Лжедмитрий ответа и на другое свое послание, отосланное князьям Вишневецким после возвращения из Кракова. Они-то как раз были теми, кого, наоборот, должно было обрадовать признание королем Сигизмундом III «справедливости» прав «Дмитрия», а следовательно, дальновидности самих князей Вишневецких. 19 мая 1604 года, находясь во Львове, наследник московской короны Лжедмитрий обратился с повторным письмом к кому-то из князей Вишневецких (то ли князю Константину, то ли князю Адаму). Он снова подтверждал, что чувствует себя обязанным за поддержку своих дел, и обещал на будущее отплатить тем же. Письмо князю Вишневецкому примечательно тем, что в нем обыгрывалось двойное значение слова «powinny» в польском языке84. Вставляя его после обычного «доброжелательный друг», Лжедмитрий мог еще раз говорить о том, как он обязан адресату, а мог и намекнуть ему на то, что на этот раз обращается к князю Вишневецкому как свойственник.

Основанием для этого стали договоренности о женитьбе «царевича Дмитрия» на Марине Мнишек. Когда начались разговоры об этом и кто был их инициатором, неизвестно. Сохранилась только «ассекурация» (обеспечительный договор), заключенная Лжедмитрием в Самборе 25 мая 1604 года. Весь документ написан рукой воеводы Юрия Мнишка и содержит перечень обязательств «царевича Дмитрия Ивановича», которые он должен был исполнить по достижении им престола. На это дополнительное условие обычно обращается мало внимания. Но сложись все по-другому с делом «царевича», никто и никогда бы не узнал о существовании компрометирующего Юрия Мнишка и его семью документа.

Обещаний было выдано немало, но главным пунктом ассекурации Лжедмитрия становилась его женитьба на Марине Мнишек, о чем от имени «царевича» было заявлено в первых строках:

«Мы, Дмитрей Иванович, Божиею милостию, царевич Великой Русии, Углетцкий, Дмитровский и иных, князь от колена предков своих, и всех государств московских государь и дедич.

Разсуждая о будущем состоянии жития нашего не толко по примеру иных монархов и предков наших, но и всех христиански живущих, за призрением Господа Бога всемогущаго, от которого живет начало и конец, а жена и смерть бывает от негож, усмотрили есмя и улюбили себе, будучи в королевстве в Полском, в дому честнем, великого роду, житья честного и побожного приятеля и товарыща, с которым бы мне, за помочью Божиею, в милости и в любви непременяемой житие свое провадити, ясневелеможную панну Марину с Великих Кончиц Мнишковну, воеводенку Сендомирскую, старостенку Лвовскую, Самборскую, Меденицкую и проч., дочь ясновелеможного пана Юрья Мнишка с Великих Кончиц, воеводы Сендомирскаго, Лвовскаго, Самборскаго, Меденицкаго и проч. старосты, жуп русских жупника[7], котораго мы испытавши честность, любовь и доброжелательство (для чего мы взяли его себе за отца); и о том мы убедительно его просили, для большаго утверждения взаимной нашей любви, чтобы вышереченную дочь свою панну Марину за нас выдал в замужство. А что тепере мы есть не на государствах своих, и то тепере до часу: а как даст Бог буду на своих государствах жити, и ему б попомнити слово свое прямое, вместе с панною Мариною, за присягою; а яз помню свою присягу, и нам бы то прямо обема здержати, и любовь бы была меж нас, а на том мы писаньем своим укрепляемся»85.

После произошедшего переворота в мае 1606 года новый царь Василий Шуйский захватит эту ценную бумагу «у розстриги в хоромех» и, сделав перевод, использует договоры с Юрием Мнишком для обличения свергнутого самозванца.

Памятник изощренной интриге и алчности воеводы Юрия Мнишка, не остановившегося перед тем, чтобы поставить на карту судьбу одной из своих дочерей, действительно получился убедительный. Вот что было вписано им в ассекурацию Дмитрия:

«А вперед, во имя Пресвятые Троицы, даю ему слово свое прямое царское, что оженюсь на панне Марине; а не женюся, и яз проклятство на себя даю, утверждая сие следующими условиями.