Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]

• Название: Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]
• Автор: Татьяна Рожнова
• Издательство: Вита Нова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-93898-005-4

Цель данной книги — рассказать о малоизвестном периоде жизни Натальи Николаевны после гибели Пушкина. Увидеть ее уже не женой, а вдовой поэта, противостоящей злословию света, матерью малолетних детей, по существу, одинокой среди родственников и друзей. Судьба потомков Натальи Николаевны, которым посвящена вторая часть книги, также до сих пор оставалась белым пятном.

Авторы определяют свой жанр как документально-художественное повествование. Они не навязывают своего мнения — просто выстраивают в хронологическую цепочку факты, документы, письма, фотографии, которые в таком сочетании говорят сами за себя.

Книга содержит более 600 портретов и фотографий, большая часть которых публикуется впервые, а также неизвестные до сих пор материалы из личных архивов потомков Натальи Николаевны.

Реальная жизнь реальных людей захватывает, ведет за собою и не отпускает от начала и до самого конца книги. С ее страниц встает сама эпоха. Пушкинская эпоха. И эпоха ПОСЛЕ Пушкина.

---

Муж А. О. Россет, Николай Михайлович Смирнов, в своих «Памятных записках» свидетельствовал:

«…Дантес был предан военному суду и разжалован в солдаты. На его плечи накинули солдатскую шинель, и фельдъегерь отвез его за границу как подданного нерусского. Барон Геккерен, голландский посланник, должен был оставить свое место. Государь отказал ему в обыкновенной последней аудиенции, и семь осьмых общества прервали с ним тотчас знакомство. Сия неожиданная развязка убила в нем его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество: перед отъездом он опубликовал о продаже всей своей движимости, и его дом превратился в магазин, среди которого он сидел, продавая сам вещи и записывая продажу. Многие воспользовались сим случаем, чтобы сделать ему оскорбления.

Например, он сидел на стуле, на котором выставлена была цена, один офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул и взял его из-под него. <…>»{379}.

Князь Петр Андреевич Вяземский в письме А. Я. Булгакову отмечал: «…под конец одна графиня Нессельроде осталась при нем (при „старике Геккерне“. — Авт.), но все-таки не могла вынести его, хотя и плечиста, и грудиста, и брюшиста…»{380}.

Меж тем барону Луи-Борхарду де Геккерну было чем утешиться в столь трудный для него час…

Из письма Геккерна Дантесу:

«Два слова, мой возлюбленный Жорж!

Приехал Геверс. Я жду только прощальной аудиенции, чтобы отправиться, еще немного терпения, и мы свидимся. Письма, привезенные Геверсом, не дают мне надежды на новое место. Я ничего не сказал об этом твоей жене, чтобы не огорчать ее. Я полон бодрости и самоотвержения, и от тебя жду того же. Останемся вместе, и мы будем еще счастливы… Твоя жена чувствовала себя очень хорошо утром и жаловалась только на голову… Доктор уверил меня, что путешествие не будет для нее вредно, но я беру с собой до Берлина горничную. Строганов написал мне великолепное письмо, мне и тебе…»{381}.

Геккерн не скрывал своей горячей любви к Дантесу, проявляя ее на правах приемного отца, и все же в обществе по этому поводу многие недоумевали.

Княгиня Вера Федоровна Вяземская рассказывала, что когда еще была жива мать Дантеса, то «отец и мать Геккерна (Дантеса. — Авт.) жили в Страсбурге вполне согласно и никакого не было подозрения, чтобы молодой Геккерн был чей-нибудь незаконный сын. Один из чиновников голландского посольства Геверс открыто говорил, что посланник их лжет, давая в обществе знать, будто молодой человек его незаконный сын»{382}.

Это же подтверждал и принц Вильгельм Оранский в своем письме Николаю I: «<…> Здесь никто не поймет, что должно было значить и какую истинную цель преследовало усыновление Дантеса Геккерном, особенно потому, что Геккерн подтверждает, что они не связаны никакими кровными узами. <…>».

Недоуменные вопросы столь высоких лиц, как и двора в целом, естественны, ибо сам Геккерн тому причиной, поскольку был, откровенно говоря, недостаточно правдив в таком сомнительном деле, как усыновление 24-летнего Дантеса при живом отце. Каждый из его адресатов получил от него, кто устно, кто в письмах, ту версию, которая была удобна Геккерну в данный момент, а не подлинную.

Но дело не в усыновлении и даже не в январской трагедии. Карьера Геккерна была обречена на провал еще раньше, до дуэли, ибо дипломат позволил себе вольные рассуждения о семейных делах Николая I в своих депешах в Гаагу[68], а этого в России не прощают.

Покидая страну, Екатерине Геккерн некого было обнять на прощание, потому что никто из семьи Гончаровых не приехал с нею проститься, а «тетку Загряжскую» она сама от себя оттолкнула с благословения «отца» Геккерна.

Не оставив ничего за спиной, она двинулась в неизвестное, убежденная, что едет навстречу своему счастью. Правда, в свете существовали и другие мнения по поводу ее безоблачного счастья с Дантесом.

«Мне жаль Дантеса, нужно было бы помешать этому браку — он будет несчастием для них обоих»{383}, — писала императрица Александра Федоровна одной из своих любимых фрейлин, Екатерине Тизенгаузен, старшей дочери Е. М. Хитрово.

По настоянию Луи Геккерна, со дня возвращения Е. И. Загряжской в Петербург и до отъезда Екатерины Николаевны из России они не только не виделись, но и прервали переписку.

30 марта 1837 года

30 марта 1837 года саксонский посланник при российском дворе барон Карл Люцероде сообщил письмом статс-секретарю Зешау:

«<…> молодой барон Геккерен-Дантес был приговорен к лишению звания офицера и русского дворянина и был вывезен жандармами за пределы империи с запрещением когда-либо возвращаться в нее. Его супруга вскоре последует за ним»{384}.

1 апреля 1837 года

1 апреля 1837 года Екатерина Николаевна и барон Луи Геккерн, поневоле разделив судьбу Дантеса, навсегда покинули Россию.

В «Санкт-Петербургских ведомостях» одно за другим прошли два сообщения об отъезде за границу «баронессы Екатерины Николаевны Геккерен, французской подданной; спросить на Невском пр. в доме генерал-лейтенанта Влодека под № 51» и «барона фон Геккерен, Чрезвычайного посла и полномочного министра короля Нидерландов»{385}.

А всего два месяца назад, накануне дуэли, посылая вызов Пушкину, Луи Геккерн писал: «…Я сумею <…> Милостивый Государь, научить вас уважению к званию, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может. <…>»{386}.

«Благородный пафос» сего послания не был услышан, так как, по словам князя Вяземского, «Пушкин его не читал, но принял вызов». Просчитанное, продуманное коварство дипломата было разоблачено и наказано. И если Геккерн за свою «выходку» поплатился карьерой в России, лишившись и «звания», и «уважения», то Пушкин заплатил жизнью, чтобы (цитируя того же Геккерна) «покончить с этим чудовищным собранием гнусностей».

Итак, российский император Николай I, не без участия нидерландского принца Оранского, выдворил за пределы России барона Луи Геккерна и его «приемного сына».

Однако дипломатический корпус и после их отъезда активно обсуждал события, связанные с дуэлью и отставкой посланника.

2 апреля 1837 года

«Петербург, 2 апреля 1837 года.

Барон Геккерен, министр голландский, отправился вчера с тем, чтобы больше не возвращаться. Сын его, убийца г. Пушкина, разжалован и отправлен на границу с фельдъегерем»{387}, — извещал депешею в итальянское министерство иностранных дел неаполитанский посланник в России князь ди Бутера.

3 апреля 1837 года

Из донесения баварского посланника в Петербурге графа Максимилиана Лерхенфельда:

«…Голландский посол г. Геккерен выехал третьего дня, получив оскорбление в виде отказа в прощальной аудиенции у их императорских величеств и получив теперь же прощальную табакерку, несмотря на то, что он не представил отзывных грамот и формально заявил графу Нессельроде, что его величество король Голландский не отозвал его, а только разрешил ему отпуск на неопределенное время.

По этой причине присылка табакерки вместе с отказом в обычной аудиенции явились настоящим ударом для г. Геккерена, вызванным, по-видимому, какою-нибудь особою причиной, что император, по всей вероятности, и объяснит королю Голландии»{388}.

3 апреля 1837 года.

Г. Геверс — барону Верстолку в Гаагу.

«…На другой день после моего приезда барон Геккерен ходатайствовал о прощальной аудиенции у царской фамилии, но государь передал через Нессельроде, что он желает избежать объяснений, которые могут быть только тягостными. Он предпочел не видеть г. Геккерена и приказал по этому случаю пожаловать, как доказательство своего благоволения, бриллиантовую табакерку, украшенную портретом его величества. Не имея с этого мгновения никаких препятствий к оправданию, г. Геккерен закончил необходимые приготовления к отъезду и выехал в Гаагу третьего дня днем, сдав мне архив и бумаги посольства.

Геверс»{389}.

Сардинский посланник в С.-Петербурге граф Симонетти сообщал своему министру в Турин:

«3 апреля 1837 года. Петербург.

Г. Геверс, о котором я упоминал в моей последней депеше, прибыл в С.-Петербург неделю тому назад, чтобы остаться здесь в качестве поверенного Нидерландов, а барон Геккерен выехал третьего дня утром с супругой своего приемного сына, сестрою вдовы Пушкина. Нидерландский посол, заявивший, что он уезжает лишь в отпуск, просил, согласно обычаю, перед отъездом иметь честь повергнуть свое уважение перед его величеством, но в этой чести, которою мы обычно пользуемся в подобных обстоятельствах, ему было отказано и, сверх того, ему была вручена табакерка, украшенная портретом императора и усыпанная бриллиантами, которую по установившемуся при императорском дворе обычаю, дарят послам, покидающим свой пост окончательно, из чего явствует, что император не пожелал видеть его здесь долее и что его сюда не ждут. Это неудовольствие, которое было ему выражено, должно обусловливаться тем, что он не старался советами, которые он мог и должен был подавать своему приемному сыну, помешать дуэли, состоявшейся между свойственниками, результаты коей тем более горестны для них. — Причина дуэли есть ревность, которая возгорелась в покойном г. Пушкине к жене, вследствие поводов, которые подавал к ней молодой Геккерен. Факт тот, что многочисленные версии, существующие об этом печальном деле, о которых я не знаю, насколько они основательны и верны, отчасти ли или целиком, не говорят в пользу барона Геккерена, и что император, зная, по всей вероятности, истину, предпочел не принять его и избавить себя от разговора, который мог быть только неприятен и его величеству и нидерландскому послу Мне кажется, однако, что последний поступил не в духе своего двора, приняв табакерку, и так как ему написали, что он уедет из С.-Петербурга только после отпуска, разрешенного ему государем, то он поступил бы более согласно с видами своего правительства, отклонив в настоящую минуту принятие подарка, который дарят только, когда посол окончательно покидает свой пост, или при представлении отзывных грамот, или после отсылки последних, что касательно его в данное время не имеет места. Посол не делал прощальных визитов ни дипломатам, ни иным лицам. Он ограничился тем, что после отъезда приказал вручить свои визитные карточки с надписью p.p. conge (ухожу в отпуск. — Авт.), да он и не мог поступить иначе, так как положение его стало затруднительным и требовало быстрого отъезда. Его приемному сыну был выдан французский паспорт, из чего видно, что, несмотря на усыновление, он признается французским подданным, как признавался им, нося свое первое имя Дантеса»{390}.