Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]

• Название: Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]
• Автор: Татьяна Рожнова
• Издательство: Вита Нова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-93898-005-4

Цель данной книги — рассказать о малоизвестном периоде жизни Натальи Николаевны после гибели Пушкина. Увидеть ее уже не женой, а вдовой поэта, противостоящей злословию света, матерью малолетних детей, по существу, одинокой среди родственников и друзей. Судьба потомков Натальи Николаевны, которым посвящена вторая часть книги, также до сих пор оставалась белым пятном.

Авторы определяют свой жанр как документально-художественное повествование. Они не навязывают своего мнения — просто выстраивают в хронологическую цепочку факты, документы, письма, фотографии, которые в таком сочетании говорят сами за себя.

Книга содержит более 600 портретов и фотографий, большая часть которых публикуется впервые, а также неизвестные до сих пор материалы из личных архивов потомков Натальи Николаевны.

Реальная жизнь реальных людей захватывает, ведет за собою и не отпускает от начала и до самого конца книги. С ее страниц встает сама эпоха. Пушкинская эпоха. И эпоха ПОСЛЕ Пушкина.

---

Прощайте, старый друг, молодой отец и счастливый муж… Вчера были именины Екатерины Андреевны (Карамзиной. — Авт.), от них не имею ни весточки, Сонюшке нет времени писать, ей надо болтать в красной гостиной, и отсутствующие друзья для нее не существуют.

Ваша от души А. Смирнова»{762}.

13 декабря 1842 года

Князь Вяземский по-прежнему не обходил Наталью Николаевну своим навязчивым вниманием и продолжал «нежничать» и одаривать ее своими «отеческими» советами, в частности, по поводу салона Карамзиных:

«…Вы знаете, что в этом доме спешат разгласить на всех перекрестках не только то, что происходит в гостиной, но еще и то, что происходит и не происходит в самых сокровенных тайниках души и сердца. Семейные шутки предаются нескромной гласности, а следовательно, пересуживаются сплетницами и недоброжелателями. Я не понимаю, почему вы позволяете в вашем трудном положении, которому вы сумели придать достоинство и характер святости своим поведением, спокойным и осторожным, в полном соответствии с вашим положением, — почему вы позволяете без всякой надобности примешивать ваше имя к пересудам, которые, несмотря на всю их не значимость, всегда более или менее компрометирующи… Все ваши так называемые друзья, с их советами, проектами и шутками — ваши самые жестокие и самые ярые враги. Я мог бы многое сказать вам по этому поводу, привести вам много доказательств и фактов, назвать многих лиц, чтобы убедить вас, что я не фантазер, и не помеха веселью, или просто сказать собака которая, перед сеном лежит, сама не ест, и другим не дает. Но признаюсь вам, что любовь, которую я к вам питаю, сурова, подозрительна, деспотична даже, по крайней мере пытается быть такой»{763}.

И снова П. А. Вяземский — Наталье Николаевне: «Вы мое солнце, мой воздух, моя музыка, моя поэзия».

И в другом письме: «Спешу, нет времени, а потому могу сказать только два слова, нет три: я вас обожаю! нет четыре: я вас обожаю по-прежнему!»

«Мерзавка, каналья, пакостница» — но это уже в другой адрес, а именно — своей жены Веры Федоровны, за то, что она, ревнуя, роется в его бумагах, в поисках любовных писем. Судя по расточительным излияниям князя, она имела на то основания.

Пытаясь оградить Наталью Николаевну от «ярых врагов», «сплетниц» и «недоброжелателей» салона Карамзиных, Вяземский словно забывает, что его постоянными посетителями были и его дочь Мария Валуева с мужем Петром Александровичем, и жена Вера Федоровна, и дети его сводной сестры Екатерины Андреевны, хозяйки дома.

«Рекамье[143] этого салона была С. Н. Карамзина», — утверждал И. И. Панаев.

Иные, напротив, считали А. О. Смирнову (Россет) «северной Рекамье».

|

Сама же Александра Осиповна в мемуарах подробно характеризует этот салон в разные периоды его существования. Так, много лет спустя она приводит свой диалог с Ю. Ф. Самариным, относящийся к 1830-м гг.:

«…Он спросил меня, правда ли, что мой муж уехал играть во время моих родов, зная, что следует этого ожидать. Я сказала, что это правда, но что я нисколько на него не в обиде, что, в сущности, не могу жаловаться на своего мужа, что у него есть слабости, но есть и большие достоинства, что я его уважаю и очень недовольна Софи Карамзиной, позволившей себе при людях обсуждать наши отношения, что я пожаловалась госпоже Карамзиной, сделавшей серьезное внушение Софи, но эта бедная Сонюшка неисправима»{764}.

Десятью годами ранее Смирновой отмечены события, приводимые ниже: «<…> У Карамзиных, с возвращения их из Дерпта, собирался весьма тесный кружок молодых людей; рекрутский набор лежал на Софье Николаевне, которую мы прозвали „бедная Сонюшка“: она летом и зимой рыскала по городу в черных атласных изорванных башмаках, вечером рассказывала свои сны, ездила верхом и так серьезно принимала участие в героинях английских романов, что иногда останавливала лошадь и кричала (своей младшей сводной сестре. — Авт.): „Лиза, это точно как тот пейзаж, которым Камилла восхищалась в замке, и т. д.“

Софья Николаевна делала тартины с ситным хлебом, Екатерина Андреевна разливала чай, а Волоша его подавал. Убранство комнат было самое незатейливое: мебели по стенкам с неизбежным овальным столом, окна с шторами, но без занавесок. Общество… было ограниченное; но дух Карамзина как будто группировал их вокруг своей семьи»{765}.

Так было в конце 1820-х годов, после кончины историографа.

Во времена посещения этого салона Пушкиным и Натальей Николаевной, то есть в 1830-х годах, распорядителем в нем стала Софи, которую друзья в шутку прозвали «Самовар-пашою», поскольку теперь уже в ее обязанности входило разливать чай. Однажды ей пришлось налить 138 чашек подряд. «Мне чуть-чуть не стало дурно!» — признавалась она в конце ноября 1836 г. брату Андрею в письме в Баден-Баден.

«Эта милая болтунья», как назвала ее А. О. Смирнова, доводила «умение обходиться в обществе до степени искусства и почти добродетели». «Общительность была ее страстью <…> Она никогда не была хорошенькой, но под этой некрасивой оболочкой… скрывалась… грация мотылька; грация мотылька чувствовалась и в ее уме»{766}, — характеризовала ее Анна Федоровна Тютчева.

В марте 1842 года этому «мотыльку» исполнилось 40 лет. Она по-прежнему была не замужем, недавно пережив очередное увлечение. На сей раз — Львом Пушкиным.

Надо полагать, что к тому времени влияние салона столь распространялось на многих, что Вяземский хотел «уговорить мадам Карамзину» уехать на зиму в Ревель, а Наталье Николаевне «лучше посещать казармы», чем салон Карамзиных.

Продолжая одаривать вдову Пушкина, Вяземский заказал ее портрет придворному художнику, и в конце 1842 года она вновь позирует Вольдемару Гау.

«Очень жалею, что не смог сегодня прийти полюбоваться оригиналом и копией, на копию с которой, скажу к слову, я претендую»{767}, — замысловато шутил Вяземский.

Портрет был написан в том же году. На нем Наталья Николаевна изображена в открытом бальном платье и бархатной шляпке со страусовым пером.

Желая иметь этот портрет, Вяземский просил художника выполнить с него копию.

Князь П. А. Вяземский — Наталье Николаевне:

«Сделайте милость, пришлите мне мой маленький портрет.

…Принесите эту жертву и утешьтесь тем, что подлинник еще лучше, и он Вам принадлежит»{768}.

В этом случае князь, как и прежде, велеречив, подразумевая под подлинником саму Наталью Николаевну.

Надо заметить, что этот ее парадный портрет считается одним из лучших, дошедших до нас.

|

* * * 1843 год * 5 января 1843 года

Иногда проявления «внимания» ко вдове Поэта были чрезмерными и скорее назойливыми, чем сочувствующими. К числу подобных, несомненно, относятся суждения «обосновавшейся в Вене на зиму» Екатерины Дантес, писавшей брату Дмитрию:

«Вена, 5 января 1843 г.

Я начну с того, дорогой и добрейший друг, что пожелаю тебе хорошего и счастливого во всех отношениях нового года. <…>

Уже целую вечность я не получала вестей о вас, напиши мне о себе, о жене и детях. Видел ли ты Ваню, как здоровье Мари? Я давно жду от них писем. Как живет несчастный Сережа и его фурия?

Я имею иногда вести о сестрах через Нату Фризенгоф, которая их получает от тетушки Местр. Они здоровы, но я узнаю с сожалением, что более чем когда-либо они погрязли в обществе, которое Натали должна была бы упрекать во многих несчастьях и которое и теперь для нее может быть только чрезвычайно пагубным. Это не только мое мнение, но и мнение многих людей, искренне к ним привязанных. Смерть тетушки Катерины несчастье для них, потому что она отстраняла их, как только могла, от этого отвратительного общества Карамзиных, Вяземских, Валуевых, и она хорошо знала — почему.

Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным; здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа. Я каждый день встречаюсь с Фризенгофами, мы очень дружны с ними. Ната очень милая, занимательная, очень веселая и добрая женщина. Она много бывает в свете и придает большое значение тому, чтобы занимать там хорошее положение; она права, так как в конце концов она австрийка, обожает Вену, как я Францию!

Мой муж уехал в Эльзас 23 числа прошлого месяца. Он был вынужден туда поехать, потому что недавно он был избран членом Генерального совета департамента Верхнего Рейна, вместо отца, ушедшего в отставку. Этот внезапный отъезд меня очень огорчил; отсутствие Жоржа не будет длиться и трех недель, но нам обоим кажется, что это ужасно долго, и мы считаем часы и минуты. Но через несколько дней этому конец! Вот как думают и говорят супруги через шесть лет после того, как они поженились. Барон просит передать тебе привет, а я целую вас от всего сердца, тебя и всех твоих»{769}.