Василий Шаталов - О дереве судят по плодам

• Название: О дереве судят по плодам
• Автор: Василий Шаталов
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Имя автора этого сборника уже известно широкому кругу читателей по его книгам «Долина ветров», «Тайны морского залива», «Пеликаны остаются в Каракумах», «30 тысяч поединков» и другим. Новая книга писателя — это книга странствий, многочисленных встреч с людьми разных судеб. Это — лирическое повествование о красоте родной земли.

В сборник включена также «Повесть о башлыке». В ней рассказывается о нелегкой, полной столкновений судьбе человека, руководителя крупного хозяйства, смело взявшегося за трудное дело, которое до него многим казалось не по плечу.

---

— От работы лошади дохнут, — с вызовом ответил узкоглазый.

— А от безделья они дохнут еще быстрее! — молниеносно парировал председатель. — Наукой доказано! — Итак, когда на работу? — спросил Ораков парня с заплывшими глазами. Но тот, опустив косматую голову, медлил с ответом.

Тогда этот же вопрос Бегенч задал каждому из сидевших за дастарханом. Некоторые пытались отшучиваться или сослаться на какие-то «объективные» причины, якобы мешающие им заняться трудоустройством. У других вопрос председателя вызвал наигранное недовольство и возмущение.

— Да кто вы такой, — говорили они Оракову, — и по какому такому праву вы учите, что нам делать и как нам жить? Мы люди свободные. Когда захотим, тогда и устроимся!..

— Слишком долго заставляете ждать, — спокойно возразил башлык. — А едите и пьете каждый день. Да еще вон как роскошно!.. Коньяк, водка, плов… Даю вам месяц сроку. Постарайтесь за это время найти себе работу. Между прочим, люди у нас везде нужны…

Считая, что сказано все самое главное, Ораков поднялся и, не притронувшись к еде, вышел из дома.

С тех пор тунеядцев на селе не стало. Не было слышно и об их сборищах. Только один из них по прозвищу «Доходяга», доведенный пристрастием к алкоголю до крайней степени изнемождения и хилости, наведался как-то к председателю и попросил, чтобы зачислили его в чабанскую бригаду на самую дальнюю ферму. Башлыка он клятвенно заверил, что «готов взяться за ум» и поэтому хочет находиться как можно дальше от прежних своих дружков. Ораков уважил его просьбу и сам отвез в пустыню на чабанский кош.

После того, как из села исчезли тунеядцы, Оракову стало легче. Словно гора с плеч. Прекратились в его адрес угрозы и сплетни. «Теперь только и работать!» — думал Бегенч. И взялся за дело с удвоенной энергией. Еще больше укрепил дисциплину в колхозе. Много сил отдавал тому, чтобы еще выше поднять урожайность овощных, продуктивность животноводства и других отраслей хозяйства. Развернул освоение тысячи гектаров под виноградники в местечке Овадан-Депе. Правда, кое-кому из областных и районных руководителей почин башлыка из колхоза «Октябрь» показался чересчур смелым: «Ишь, как размахнулся… На тысячу гектаров! Если каждый колхоз будет осваивать по тысяче гектаров под виноград, то скоро хлопок поливать будет нечем».

Не вступая ни с кем в споры, Ораков решил, что надо хоть раз обратиться за помощью в директивный орган, чтобы защитить интересы колхоза, и попросился на прием к Аполлону Ивановичу Громову.

Аполлон Иванович радушно принял Бегенча, долго с ним беседовал и горячо одобрил инициативу относительно развития виноградарства.

— Отрасль очень нужная, — говорил Громов. — Именно с таким размахом и надо браться… А воду для нее найдем.

Несколько тысяч гектаров целины были отведены колхозу в Гяурской степи, на участке Гаплан. Здесь на голом ветровом просторе и на древних, полузасыпанных песком землях урочища Овадан-Депе Ораков развернул строительство двух современных поселков.

Не забывал и о центральной усадьбе, той самой, что находилась за полотном железной дороги, напротив полукруглых корпусов цементного завода. Теперь она застраивалась только кирпичными домами — прочными, уютными… У каждого дома — сад, виноградник, огород.

По улицам лег асфальт. Пылинки не найдешь, хотя под боком села — сыпучие пески необъятной пустыни. Каждой весной и осенью вдоль сельских улиц вставали все новые и новые ряды саженцев тутовника, карагача, маклюры, туи. Со временем деревья так разрослись, так плотно сомкнули свои кроны, что наглухо закрыли фасады домов на целые кварталы. И сельские улицы стали похожими на длинные лесные просеки или парковые аллеи.

Здесь же, на центральной усадьбе, были и другие новостройки: магазины, школа, клуб, музей. И разве можно было пройти или проехать мимо них, не поговорив с прорабом, с рабочими, не узнав, как идут дела, в чем нужда, что тормозит, мешает работе?

Нельзя пройти мимо дома, где свадебное веселье. За последнее время свадеб в селе стало особенно много. Бегенч от приглашения на свадьбу не отказывался. Ему нравились шумное застолье, песни и танцы молодежи, музыка. Здесь ему невольно вспоминалась и своя молодость, и своя свадьба, которая теперь так далеко уже отодвинулась в прошлое… Прежде чем уйти со свадьбы Ораков горячо поздравлял молодых со вступлением в супружескую жизнь и желал им самого долгого и самого светлого счастья.

Никогда не пройдет председатель и мимо дома, где случилось несчастье. Священным долгом он считает зайти в этот дом и выразить родственникам покойного добрые и теплые, идущие из самой глубины сердца дружеские слова утешения.

По-прежнему бесконечными были разъезды. Все, что делалось на колхозной территории — большое или малое — Ораков любил увидеть сам, — так легче оказать помощь, исправить допущенную ошибку. Такими же бесконечными были и стихийно возникавшие совещания по вопросам, требующим безотлагательного решения, вызовы в райком, в обком, встречи с отдельными людьми.

Домой возвращался поздно. Чаше всего — за полночь. Усталости не знал. Видимо, все еще был крепок и вынослив. Дети в это время уже спали. Так что виделся с ними редко.

И так — на протяжении многих лет!

И каждый вечер его возвращения нетерпеливо ждала жена. До приезда мужа — ни минуты на отдых, все суетилась по дому. То обед готовила, то стирала, то гладила, то мыла полы. И расставалась с этими делами лишь поздно ночью, когда к дому подъезжала машина. Наргуль мчалась встречать мужа. А он, ступая по скрипучим ступенькам веранды, поднимался ей навстречу. Бегенч снимал с себя китель, подходил к умывальнику, и с удовольствием долго умывался. Потом вешал полотенце на гвоздик и бодро входил в столовую. Наргуль быстро накрывала на стол, садилась напротив мужа и вместе принимались за еду. Во время ужина Наргуль незаметно поглядывала на мужа и все старалась понять, как прошел у него день: не огорчил ли кто, не поскандалил ли с кем, все ли у него в порядке?

Убедившись, что муж в добром настроении, что радостный блеск его глаз не погашен печалью, тяжелой думой или раздражением, Наргуль спрашивала:

— Устал, наверно?

— Нет, не очень, — отвечал он коротко и замолкал. Но долго не молчали.

— Тогда расскажи, чем ты занимался, — просила Наргуль и приветливо улыбалась, чтобы поддержать у мужа хорошее настроение.

— Разве обо всем расскажешь! — уклончиво отвечал Ораков. — Думаю, до утра времени не хватит… Да и надо ли?..

— Ну, хотя бы о самом главном. Ну, пожалуйста… — настаивала Наргуль.

Ел Бегенч неторопливо, слегка склонившись над столом, и не спеша вел рассказ. Жене нравился его тихий, «домашний» голос и доверительный тон. Она внимательно слушала его, и все, о чем он говорил, возбуждало в Наргуль живой интерес и любопытство. Она многое знала о его заботах, о том, какие вопросы приходится ему решать повседневно и как они важны, эти вопросы, с какими людьми встречается, где бывает — и всегда поражалась, как он может управляться с такой массой всяческих дел? Если же у него случались неприятности, то не показывал виду, что расстроен или чем-то огорчен.

Но жена!.. Разве можно скрыть от нее хоть что-нибудь! Ей достаточно одного взгляда на мужа, чтобы понять, что у него на душе. И если он в самом деле бывал не в духе, то напрасно доказывал бы жене, что у него все в порядке, что он в хорошем настроении. Заметив по виду, что муж хмуроват, чем-то недоволен, она обычно говорила:

— Ты что-то не весел. У тебя неприятности?

— Да нет… ничего особенного.

— Ну, как же ничего? Ведь я же вижу…

— Да ничего ты не видишь. Давай-ка лучше ужинать, — миролюбиво и немного грустно предлагал Бегенч.

— Пока не скажешь, ужина не получишь, — улыбалась Наргуль, бегая из кухни в столовую и обратно. — Говори чем расстроен?

— Ну, вот заладила… чем да чем, — делая вид, что сердится, говорил Бегенч. — А мне по штату положено огорчаться. Да. По штату. И ты тут вовсе ни при чем.

— Как это ни при чем? — сердилась жена. — Разве мы — не единое целое? Разве я тебе чужая?

— Вот поэтому, Наргуль, я и не хочу, чтобы ты печалилась. Хватит меня одного.

— Нет, ты сперва расскажи, все как было, — настаивала Наргуль. — Все-таки когда мы тяжесть твою поделим пополам, тебе легче станет. Вот увидишь.

Посопротивлявшись еще немного, Бегенч рассказывал о неприятном случае и ждал, что скажет жена. Ждал и улыбался, потому что заранее знал все, что скажет она.

— Ах, милый! Да это же пустяки, — обычно говорила Наргуль. — Понимаешь? Пус-тя-ки! — И ласково заглядывала мужу в глаза. — Ты явно преувеличил свою обиду и только поэтому придаешь ей такое большое значение.

В другой раз разобравшись в рассказанном случае, она говорила, опять с той же женской хитростью, чтобы уменьшить впечатление от обиды, что во всем он виноват сам. И поэтому особенно глупо носить в сердце на кого-то обиду. Проходило несколько минут, и Бегенч снова обретал душевное равновесие, светлел лицом, улыбался.