Анатолий Голубев - Умрем, как жили

• Название: Умрем, как жили
• Автор: Анатолий Голубев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детектив
• Год: 1981

В основу романа положены события, происшедшие в одном из городов Центральной России в грозный год прихода фашистских захватчиков на нашу землю. Герои книги — молодежь, участники подполья.

---

Значит, вы, говоря прежде что незнакомы с Сизовым, давали ложные показания?

— Да, давал ложные показания. Не могу отрицать, что именно этот свидетель является тем лицом, которое было арестовано в качестве участника подпольной патриотической организации в марте 1942 года и с которым я был на очной ставке в немецкой комендатуре.

Сизов что-то хотел сказать, Нагибин поднятой ладонью остановил его.

— И вы знакомы, Сизов?

— Конечно! На том допросе я узнал его, как гнусную личность и предателя. До этого мы были знакомы, но скорее как собутыльники, чем добрые приятели.

— Вы утверждаете, Караваев, что именно Сизов пригласил вас на вечеринку, во время которой началось формирование руководящего ядра организации?

— Нет. Меня пригласил и познакомил с Токиным Александр Кармин, с которым мы познакомились в парной Бонифация Карно.

Мне показалось, что Сизов облегченно вздохнул, словно долгие-долгие годы ждал именно этих слов.

— Расскажите о вашей роли во время допросов арестованных.

— Я уже показывал, что аресты были проведены по моим данным, которые удалось собрать, пробравшись в штаб организации. Я присутствовал на многих очных ставках во время следствия и помогал уличать арестованных в антинемецких настроениях и действиях.

— Делал ли это же свидетель Сизов?

— Нет. После первой очной ставки он был по моей просьбе отпущен, так как я считал, что после разгрома организации мне будут нужны люди, которые смогут подтвердить, если понадобится, что я честно выполнил свой долг подпольщика.

— Что заставило вас после стольких лет существования под другой фамилией признаться в предательстве организации?

Караваев говорил, как маньяк. Во всяком случае, в его голосе я не уловил ни нотки страха или раскаяния, не заметил ни малейшего желания выгородить себя.

— Будучи уличен свидетелем Сизовым, я решил признаться следствию, что действительно предавал участников подпольной организации, то есть тех, которые были на допросах и очных ставках со мной в немецкой комендатуре и которых я уличал в конкретных фактах подрывной деятельности против немцев.

— Как и почему ваша фамилия оказалась в официальных списках расстрелянных?

— Это естественно, — сказал Караваев. — Я боялся возмездия. Наилучшим способом было скрыться под видом расстрелянного. Представится случай, всегда можно сказать, что чудом удалось избежать расстрела и выдать себя за героя. Я был уверен, что никто не избежит смерти, с кем встречался в комендатуре. Такова была договоренность с Молем.

— Что вас толкнуло на предательство?

— Я был и остаюсь человеком, не принимающим Советской власти. Отец мой был репрессирован. Наша большая семья потеряла все — и дома, и земли, и ценные бумаги, которыми располагала до революции. Я воспитывался в духе ненависти ко всему советскому.

— Вы и сейчас не изменили своего отношения к советскому строю?

— Не изменил. — Караваев сказал это твердо, будто давал внутреннюю клятву.

Сизов, очевидно, не ожидал такой твердости от Караваева, он сделал даже попытку отодвинуться, насколько позволял стул, от сидевшего напротив.

— Вы, Сизов, почему решили так поздно рассказать о предателе и что вас к этому побудило?

— Я боялся. Многие годы пытался добиться исключительно справедливого отношения к организации.

— О том, чего вы добивались, давайте сейчас говорить не будем…

— Слушаюсь, товарищ полковник. Я боялся, что следственным органам не удастся справедливо во всем разобраться, — опять сказал Суслик и осекся. Но Нагибин не сделал ему замечания.

— А теперь страх у вас прошел?

Сизов повернулся ко мне, будто отвечая не на вопрос Нагибина, а на свой внутренний вопрос и мой тоже.

— Нынче я делаю признание тоже из страха. Но другого. Этот молодой человек очень долго и тщательно распутывал дело. Как никто, с кем мне доводилось видеться. Он сразу же, не знаю почему, не принял мою версию, и я почувствовал, что рано или поздно он найдет Караваева, и тогда…

— И тогда вас обвинят как его укрывателя и сообщника?

— Именно так, — Сизов несколько раз поспешно кивнул головой.

Я смотрел на Караваева. Тот сидел спокойно, словно присутствовал лишь в качестве резонера на неинтересном, давно надоевшем спектакле.

— И последнее к вам, Караваев. Вы подтверждаете, что во время оккупации Старого Гужа, примерно с ноября месяца по март, там действовала подпольная молодежная организация, которую возглавлял бывший центр нападения команды «Локомотив» Юрий Токин?

— Подтверждаю. И сроки подтверждаю.

— Учтите, Караваев, этим вы признаете себя изменником Родины, виновником гибели Старогужского молодежного подполья.

— Учитываю и тем не менее подтверждаю. Как бы меня ни наказали, я сделал то, что сделал.

«Итак, — думал я, когда закончилась очная ставка, — я добился своего. Дождался, когда могу сказать, что организация была, сказать всем, кто долгие годы не верил или не хотел верить. Пусть сделано мной далеко не основное, но я внес свою посильную лепту. А что двигало мной, что заставляло искать? Неужели только желание утвердить собственное «я»? Или меня вело стремление написать ту, единственную книгу, которая бы заставила поверить в свое призвание?»

Голос Нагибина вывел меня из задумчивости:

— Ну, Андрей, довольны?

Я пожал плечами.

— Для меня, журналиста, это лишь начало. Судьба Караваева как таковая малоинтересна. Выродок.

— Согласен, — Нагибин встал и прошелся по кабинету. — Главное сейчас — отдать должное людям, погибшим геройски. Правду о событиях той ночи не знает никто… — неуверенно подытожил Нагибин. — А жаль! Там, наверно, было немало прекрасных и трагических минут мужества.

Дмитрий Алексеевич закурил.

— Думаю, что теперь вы напишете о ребятах.

— Бесспорно.

— Можете сослаться на нашу полную поддержку. Имею «добро» своего руководства.

Он как-то странно посмотрел на меня.

— А хотите, я вас немножко попугаю?

— Возможно ли это после всего виденного и слышанного?

— Еще как! Знаете ли вы, что ваш липецкий визит показался Караваеву очень подозрительным? Наши товарищи, давно следившие за Караваевым-Тороповым, сделали несколько неосторожных шагов. И он принял вас за работника нашего ведомства. Приготовил все к побегу, но решил поговорить с вами, выяснить, как далеко зашла слежка, а при необходимости — убрать…

— Глупости, мы договорились встретиться на стенде.

— Именно там это и удобно сделать. Несчастный случай! Новичок, дескать, неосторожно и неумело обращался с ружьем…

Сильной ладонью Нагибин захватил мою шею и пригнул к себе.

— Ну, Джек Лондон, буду с нетерпением ждать книги. Кстати, я распорядился, чтобы подготовили все материалы, которые удалось собрать в нашем Центральном архиве. Кое-что из Старогужского управления, но много нового. До встречи.

Я написал шесть больших очерков в газету и получил два чемодана писем: возмущенных, официальных, человеческих, восторженных, обеспокоенных за судьбы, еще не выявленные…

В одном лежала десятирублевка, а к письму была сделана короткая приписка, что деньги посылаются на памятник старогужским ребятам.

До сбора денег на памятник было еще далеко, но газета направила официальное прошение в Президиум Верховного Совета СССР об учреждении мемориала на Коломенском кладбище и награждении многих из расстрелянных, чьи конкретные дела в подполье удалось установить. Токин был представлен к ордену боевого Красного Знамени.

Да, дни после старогужских публикаций я буду помнить всегда. Я стал нужен сотням и сотням доселе мне незнакомых людей. Где-то в суете телефонных звонков прозвучал теплый бас директора издательства, доброго и трогательного Юрия Николаевича, поздравившего с удачей и сказавшего, что договор, если я не передумал, остается в силе.

Оксана тихо радовалась моим успехам, а я, конечно, как порядочный негодяй, совсем не думал о цене, которой и она заплатила за сегодняшний успех, — и одиночеством командировочных ночей, и возней с дочкой, и смирением с моей ничем не оправданной раздражительностью. Но что-то в деле Старогужского подполья оставалось для меня незаконченным.

Почти каждый день я звонил в наградной отдел Президиума Верховного Совета СССР, справляясь об Указе по Токину. Наконец обычно мило отвечавшая женщина не выдержала:

— Послушайте. Не умрет ваш Токин без ордена. У нас ведь тысячи дел. Надо иметь терпение и уважение к работающим здесь людям тоже…

Я узнал номер комнаты, где сидит эта женщина, и пошел к ней. Она действительно была милой и пожилой, заваленной сотнями голубоватых папочек, стопками бесконечных списков, сколотых одинаковыми гулливеровскими скрепками.