Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна

• Название: Вторая весна
• Автор: Михаил Зуев-Ордынец
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

В повести «Вторая весна» рассказывается о первых покорителях целинных земель, об их жизни в казахстанских степях весной 1955 года.

Это одно из лучших произведений об освоении целины в Казахстане. В апреле 1957 года писатель по бездорожью отправился на целину. Вернулся он с богатым материалом. В книгу вложил всю свою душу, любовь к людям, смело идущим на преодоление трудностей. Автор повести был удостоен медали «За освоение целинных и залежных земель».

---

— А вот у папуасов южных морей есть интересный обычай, — сказал вдруг Воронков. — Когда папуас садится кушать, он до трех раз кричит об этом. Кто ни услышит, приходи и садись к его котлу. Очень даже свободно!

— Смотри пожалуйста, какой хороший народ! — с радостным удивлением обвел всех взглядом Ипат. И вдруг заозорничал, подталкивая жену под локоть. — А ну-ка, Дуня, встань, встань! И гукни на громкой волне: Млат Михайлович Крохалев ужимает, мол, и у кого аппетит есть — подходи! Давай, давай, Дуня!

— Старенек ты для шуточек, Ипат, поудержался бы. И не до шуток сейчас. Впору выть, — жалобно шмыгнула носом Крохалева.

— Ты чего, чудовища, нюни распускаешь? — начал сердиться муж. — Все дитенков своих жалеешь? А чего жалеть? На целину едут, всего и делов. Они на ней, может, счастье найдут. Не пустыня — обыкновенная земля.

— Верно, папаня, — солидно поддержал отца Виктор. — Обыкновенная земля, только в тысячу раз труднее. Болты срываются, пружины натяжения рвутся, прицепные серьги летят!

— Суетишься небось, крутые повороты делаешь, рывки, — вот и летят.

— Ну, папаня, ваша критика не к месту, — обиделся Виктор. — Все-таки учились чему-нибудь. Сопротивление почвы называется. — В глазах его плясали огоньки костра. — Если бы не направили меня из школы на целину, кажись, пешком пошел бы ее искать. До чего же интересно взнуздать ее, брыкливую! Ничего, вздерем, поубавим и пласт на дно борозды перевернем.

— Красиво как говорит, — засияли голубые глаза Лиды.

А Тоня нервно дернула плечом:

— Вот вам, пожалуйста! Витька целину взнуздать хочет, Илюша бураны ищет, а я чего здесь ищу, а вы чего ищете, родители дорогие?

— Непотерянное — ищем, вот чего! — всхлипнула мать и часто заморгала глазами.

— А кто вас тащил сюда? — рассердился наконец Ипат и обратился к Марфе: —Дело, видите ли, так получилось. Витюшку направили из школы на целину, а я подумал-подумал, да и решил: неужели я хуже сына?

— А все-таки как вы это спланировали? — полюбопытствовала Башмакова. — Вам ведь и в колхозе небось жилось не худо?

Ипат взял бороду в горсть, и глаза его заиграли весело:

— Густых кровей во мне много, видите ли, Марфа Матвеевна. Всегда я жадный был, что до баб, что до новых мест, что до настоящего дела. А тут обширность! — широко повел он рукой.

— Будет тебе дурачка-то валять! И так на него похож, — обиделась жена на слова о «бабах». — Постыдился бы детей, такие слова говорить!

— Во-во, видишь? — захохотал Ипат, указывая на жену. — Побоялась меня одного пустить и потащилась за мной. А тебя никто и не звал, — посмотрел он на дочь. — Оставалась бы в колхозе.

— И дура, что не осталась! — запальчиво ответила Антонина. — Жила как человек. Работа чистая, спокойная. Самые модные дамские прически освоила: и «Лошадиный хвост» и «Юность мира». Кругом культура. На пианине хотела учиться. Бальзака начала читать.

— Разумница ты моя! — умилилась мать.

— Вы себе как хотите с вашей целиной, а я сама по себе! Сама себе буду жизнь строить! Я свою жизнь как на ладоньке видела и ломать ее не буду, не позволю! — Она протягивала руки ладонями вверх, а белые тонкие с ярким маникюром пальцы ее, сжимаясь, когтили кого-то.

Виктор, шевеливший костер палкой, не заметил, как она загорелась и огонек добрался до руки. Он бросил палку и зашипел, не то от ожога, не то от возмущения:

— Ч-черт!.. Это что ж за чин такой — «сама по себе?» На ладошке, вишь, ее жизнь умещалась! Не велика, видать, жизненка у тебя была.

— Витька, бесстыжие твои глаза, перестань! — закричала мать. — Вечно он Тоне нервы треплет, озорник!

— Витька-то ваш правду говорит, мамаша, — строго свела брови Марфа. — Велика ли твоя жизнь, девушка, коли ты ее на ладони уместила? Этак и упустить жизнь недолго.

— А я считаю, у тебя, Виктор, явный перехлест наблюдается, а это политически неверно, — солидно вмешался в спор Воронков. — Давайте поговорим по душам, Тонечка. Заверяю вас, что вы будете в совхозе и Бальзака читать, и, в общей сложности, по своей специальности работать. Перманент, маникюр и все прочее в таком разрезе. Но на первых порах придется поработать и на других участках нашего целинного фронта.

— Уши вы прожужжали своим целинным фронтом! — отмахнулась Тоня и начала нервно заправлять под платок высокий зачес.

— Называется, по душам поговорили, — фыркнул Виктор.

Мать, не сходя с места, шлепнула его полотенцем. Он опрокинулся, дурачась, на спину и захохотал. Лида вторила ему тоненьким, звонким смехом.

А Ипат, заметно было, не слышал семейной перепалки. Заложив ладони под мышки, он пристально смотрел в костер. Там со звоном рассыпалась на угольки головешка, и тогда он, подняв голову, поискал глазами Воронкова.

— Слышь, товарищ Воронков, человек ты политически развитой. Скажи ты мне, как по-твоему, можно добиться, ну само собой, при науке и технике, чтобы хлеба и вообще продуктов было сколько хочешь? Все равно как воздуху? Всем едокам вдоволь и еще останется? Как по-твоему?

— По-моему… — начал было Илья и смущенно смолк.

Но на него все смотрели пристально, ожидающе, даже мать и Тоня.

— По-моему, — опять начал он и решительно, гордо вскинул голову, а высокий тенорок его зазвенел, — это от нас зависит! Я считаю, что это только от нас зависит!

— Вот! Слышите? — улыбнулся Илат широко и облегченно. — А ведь это что? Ведь это называется коммунизм!

— Изобилие — это материальный базис, формула перехода, — раздельно сказал Воронков тоном учителя, поправляющего ученика.

— Пускай формула! — радостно согласился Ипат и с наивной торжественностью поднял руку. — И тогда мы, как твой папуас, встанем и крикнем до трех раз на всю планету: «Кто голодный на земле, иди к нам кушать!» О всей планете думать надо, а то как же иначе?

— Господи, о планете думать будем! Как маленькие дети, ей-богу! — зло, по-кошачьи фыркнула Тоня.

Ей никто не ответил. Все смотрели в огонь и улыбались. Шептал сонно догорающий костер, сопел и чавкал заснувший Помидорчик, и вдруг где-то рядом звонко закричал петух.

— Тьфу, чтоб тебя разорвало! — вздрогнул Ипат. — Напугал, окаянный!

— С собой везете? — кивнул Воронков на машину, где пел петух. — Птицеферма местного значения?

— Все с собой привезли: и праздничное, и будничное, и мелкое, и глубокое. А может, все бросить здесь придется, — жалобно запрыгали морщинки на лице матери, и по щекам ее покатились слезы.

Антонина взглянула испуганно на плачущую мать и, вскочив со стула, закричала плачущим, визгливым голосом:

— Всю жизнь изломали в щепки! И куда мы едем, куда уезжаем? Не поймешь, на какой точке географии находишься! Завезли, спасибо вам, дорогие родители!..

Платок свалился с ее головы, растрепался высокий модный зачес.

Помидорчик вскочил с чемодана и обвел всех ошалелым, испуганным взглядом. Ипат крякнул и уставился в землю. На скулах Виктора туго двигался мускул.

Воронков посмотрел пристально на кричавшую девушку и накрыл своей большой ладонью ее крепко, зло стиснутый кулачок.

— Напрасно вы, Тоня, так ставите вопрос. Пройдут ваши молодые годы, и чем большим вспомните вы молодость? Главное-то и не сделаете. Короче говоря, давайте пройдемся. Мне вам много чего нужно сказать, — опасливо обнял он девушку за плечи.

Антонина рывком освободилась от руки Ильи и как была, простоволосая, пошла от костра в степь. Илья догнал ее и пошел рядом. Низкая луна обливала их красным светом.

— Этот сагитирует! — с тихим смешком сказал Виктор.

— Хлебный баланс разъяснит! — в тон ему подхватил отец.

Они пересмеивались, перешучивались, оба головастые, плечистые, оба с бочковатой грудью и веселыми глазами.

Марфа проводила долгим взглядом уходившую в степь пару и поднялась со вздохом:

— Пойдем и мы, Лидуша. Спать пойдем. Ну ее, эту ночь! Обманывает только… Спасибо за тепло, за беседу, — поклонилась она.

Уходили они молча, без песни. До костра долетел громкий, тоскующий голос Марфы:

— Что это со мной? И все будто кого-то нет, и все будто жду кого-то…

— И сюда любовь свою притащили, — презрительно скривил губы Виктор. — Смешно, ей-богу!

— Смотри, пробросаешься! — хитро прищурился отец. — Седина в бороду грянет, и пошел бы с какой-нибудь ласковой в степь песни петь, ан поздно.

— Больно надо! — заносчиво ответил Виктор.

— Погоди-ка, — остановил его отец. — Бежит сюда кто-то. Двое! Наш Пашка бежит, и Бармаш с ним. Чего это они?

— Где Воронков? Он же здесь был, — спросил запыхавшись подбежавший Полупанов.

— Только что ушел. Крикнуть можно. А что случилось?

Полупанов, не ответив, сложил руки рупором и крикнул:

— Воронков!.. Сюда!.. Живо!..

Через минуту послышался топот бегущего человека, и у костра появился Воронков.