Виктор Пушкин - Самая крупная победа

• Название: Самая крупная победа
• Автор: Виктор Пушкин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1978

Повесть о том, как осуществилась мечта мальчика стать боксером, о роли спорта в воспитании воли, настойчивости, в становлении характера.

---

— Ага! — сказал Мишка.

А я незаметно подтолкнул его, когда Комаров отстал шнурок завязать, чтобы и он отошел, и сразу же рассказал Борису о Мишкиной беде.

— Так чего же до сих пор молчали! — возмутился он и, обернувшись, крикнул: — Это правда?

Мишка опустил голову.

— Эх, ты! — упрекнул Борис. — Надо было сразу же говорить. Приноси в следующий раз свои учебники, ясно?

— Ладно! — обрадовался Мишка.

Потом оказалось, что они живут не так уж далеко друг от друга. И Борис сказал, что можно к нему завтра приехать.

Я прямо был готов обнять его за это. Все-таки жалко, если бы Мишку выгнали.

Когда мы пришли во дворец, поднялись в раздевалку и начали готовиться к тренировке, вошел Вадим Вадимыч, сел и стал разговаривать с Борисом сначала о каком-то боксере, потом о соревнованиях и вдруг — как мне показалось, специально для меня — заговорил о храбрости и твердости характера; все новички так и впились в него глазами.

— Да, да, уже давно доказано, что храбрость — дело наживное. Воля так же, как и сила мышц или выносливость, постепенно вытренировывается. И нужно только очень пожелать быть храбрым! («Правильно, и отец так же говорил!») И вы не думайте, пожалуйста, что храбр тот, кто ничего не боится. Это вовсе никакая не храбрость…

— Как же так? — удивился Мишка и недоуменно огляделся.

— А вот так. Муха садится слону на хобот и кусает его. Она храбрая?

— Ну-у, муха! Так она же ничего не понимает!

— Правильно. И тот, кто ничего не боится, тоже ничего не понимает, и поэтому-то он вовсе и не храбрый. По-настоящему же храбр тот, кто боится, но, преодолевая страх, идет и идет к намеченной цели, крепко держа себя при этом в руках, понятно?

«У-у, так-то и отец говорил, — разочарованно подумал я. — Будто это очень легко — бояться, а все-таки идти!» С завистью покосился на Верблюда и Ерему. Они посматривали на всех с усмешечкой. Сразу было видно, что уж им-то об этом и говорить нечего, они и без того ничего не боятся.

Прямой левый в туловище оказался гораздо легче, чем в голову. Требовалось только под конец резко нагнуться в пояснице, чтобы достать до противника и сделать удар полновеснее.

Но вот когда я вышел на ринг, то опять обо всем забыл. И устал опять страшно. «Да как же это они боксируют по два, по три раунда?» — удивлялся, глядя потом, как без устали крутились по рингу старенькие.

Когда мы все помылись и собрались в раздевалке, будто невзначай зашел в тренерскую комнату и Вадим Вадимыч. Он достал из столика фотоальбом, пригласил всех подсесть поближе, раскрыл его. И я увидел стареньких, какими они были год, два и даже три назад.

Все выглядели абсолютно по-другому. И дело было вовсе не в том, что тогда это были худенькие, узкоплечие, неуверенные в себе мальчишки. Нет, я уловил в выражении их глаз, лиц, фигур то, что со стыдом видел у себя, Мишки и других новичков.

Вот боксирует в учебном бою Борис. Снимок сделан явно неожиданно, и шутливая подпись, брошенная наискосок, как нельзя лучше выражает суть происходящего: «Не бойся, я сам боюсь!»

У обоих искаженные от страха, перепуганные лица, зад оттопырен, а вес тела — на левой ноге, чтобы можно было немедленно удрать.

— Вот это их первый учебный бой, — улыбаясь, пояснил Вадим Вадимыч.

Я невольно посмотрел на участников этого поединка, которые только что храбро и красиво боксировали, и подумал: «Так, значит, и они когда-то не меньше моего дрейфили?»

По дороге домой Мишка сказал:

— Ну уж пусть мне теперь кто-нибудь похвалится, что никогда ничего не боялся! Чепуха, все боятся!

— Правильно, — подтвердил Комаров. А Борис добавил:

— Только вот некоторые со временем преодолевают это, а другие падают духом и сдаются.

Я вспыхнул и опустил голову. Ведь чуть было не сделал такую глупость.

В этот вечер я сам пошел к Севе и для начала смял две газеты одной рукой; правда, под конец незаметно помогал и другой. Сева тоже попробовал, но даже и одну до конца не домял, сказал: «Ладно, после, сейчас что-то не хочется», — а я-то видел, что он устал, но сделал вид, будто не понял его хитрости, и хотел начать объяснять, что такое настоящая храбрость, да прибежала его сестренка, плакса Лидка, увидела измятые газеты и сразу же пообещалась папе сказать. Оказывается, он их еще не читал.

— Что же ты новые-то дал! — возмутился я.

— Да ладно, не обращай на нее внимания! — махнул рукой Сева. — Дальше, дальше-то что?

— Ну что? — делаясь строгим и вспоминая, что нам говорил Вадим Вадимыч, сказал я. — В общем, запомни: храбрый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто боится…

— Как же это? — не дослушав, удивился Сева. — Значит, если наша Лидка мышей боится, так она самая храбрая?

— Да ты подожди! — рассердился я. — Я ж не договорил: кто боится, но все равно идет и идет вперед, ясно?

— А Лидка твоя, конечно, трусиха. Но вот если бы она боялась мышей и все равно шла бы на них, тогда бы она считалась храброй. Понял?

— Угу. Ну, а как же вот теперь… другим-то эту самую храбрость воспитывать? Нет, ты, пожалуйста, не думай, что у меня ее нету. Но все-таки — как?

— Ну как. Очень просто, — ответил я, будто все только от меня зависело. — Ну вот ты чего, например, больше всего боишься?

— Пенки в молоке!

— Это не то. Что-нибудь другое, настоящее.

— Тогда… — задумался Сева, — тогда в темноте на кухню выходить.

— Вот это подходяще. Так, значит, ты боишься?

— Угу, — кивнул Сева.

— А ты все равно иди туда, понял?

Лидка крикнула из соседней комнаты, что я и сам-то, наверно, всего боюсь, только зря других научаю.

— Ты вот сам попробуй. Сходи-ка на чердак! Сходи! — кричала она. — Пусть тебя там нога схватит!

Ух ты! Об этом я даже и думать не решался. Как же теперь быть?

Проглотив слюни, я крикнул:

— Ну и что, и пойду! — и покосился на Севу. (У него даже рот от удивления раскрылся.) И пойду! — еще громче крикнул я и, сам ужасаясь своей решимости, шагнул к двери.

— Постой, — крикнул Сева, — не ходи!

— Почему? Думаешь, там правда нога? Эх ты, суеверный! — презрительно сказал я и почувствовал, что теперь куда угодно готов залезть, не только на чердак. Однако на полутемной площадке я вдруг ощутил, как вся моя храбрость улетучилась, и в нерешительности остановился.

За спиной тонко скрипнула дверь. Это Сева с Лидкой подсматривают. Я заставил себя шагнуть на едва видную в полутьме крутую лестницу. Она громко и страшно заскрипела.

— Ой-ой-ой! — закричала Лидка и захлопнула дверь. Мне стало совсем жутко. И в то же самое время я понимал, что спускаться обратно нельзя: Лидка засмеет, по всему двору разнесет, ославит… Чтобы подбодрить себя, я крикнул:

— Чего же вы, испугались?

— Да нет, что ты! — возмутился из-за двери Сева и снова ее слегка приотворил.

— Да ты выходи, будешь снизу смотреть, — как бы заботясь исключительно об удобствах приятеля, посоветовал я.

— А нам и отсюда видно! — ехидно крикнула Лидка. — Иди, иди! Что, забоялся, да?

Я понял, что они, конечно, не выйдут и мне придется идти на подвиг в одиночестве. Набрав в легкие побольше воздуха, точно собирался нырять, пугаясь скрипа ступенек и замирая от ужаса, я полез выше, в темноту. А вот и черная дыра — вход на чердак. — Не надо, слезай обратно! Верим! — завизжала и затопала вдруг внизу ногами Лидка.

Я хотел уже было сказать: «А, сдрейфили!» — и небрежно спуститься вниз, но что-то более сильное, чем страх, подтолкнуло к черной дыре.

— Ну нет уж, уговор дороже денег! — И я, готовый ко всему, сунулся в бархатистую темноту, где густо пахло пылью и печными трубами.

Но в следующую секунду, весь похолодев, отпрянул, крепко стукнувшись о какую-то доску затылком: из-под самых моих ног что-то выскочило и с писком кинулось в сторону… Уж потом сообразил: мышь.

Для храбрости топнул на нее ногой, отчего еще сильнее запахло пылью, и снова замер, не отвечая тревожно кричавшим снизу Севе и Лидке. Из угла кто-то, не мигая, упорно смотрел прямо на меня зеленым глазом.

От страха я чуть с лестницы не скатился. Но, вспомнив, что храбрый тот, кто боится, а все равно идет и идет вперед, осторожно шагнул к этому страшному глазу и чуть не взвыл: по волосам скользнуло что-то мягкое и омерзительное! Вскинул руку — пальцы наткнулись на пушистую от пыли бельевую веревку.

— Ге-на! Ге-на! — кричали снизу Сева и Лидка. — Слезай! Верим! Слезай!

А потом вдруг ужасно заскрипела лестница, весь чердак осветился, и раздался бас Севиного папы:

— Ты что это здесь делаешь? Спускайся сейчас же! Я обернулся и, зажмурившись от света карманного фонарика, ответил:

— Да так, — и оглянулся на то место, откуда только что смотрел страшный глаз.

Там лежала обыкновенная пивная бутылка, на которую падал свет луны в щель забитого слухового окна.