Леопольд Инфельд - Эварист Галуа (Избранник богов)

• Название: Эварист Галуа (Избранник богов)
• Автор: Леопольд Инфельд
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

Книга Леопольда Инфельда рассказывает удивительную историю Эвариста Галуа, который в возрасте двадцати лет отдал жизнь за Французскую республику. В ночь накануне гибели он написал несколько страниц алгебраических уравнений, сделавших его одним из величайших математиков всех времен.

Короткая жизнь Галуа была полна героизма, страданий и обманутых надежд. Его почти дерзкая уверенность в собственном необычайном математическом даровании стала причиной того, что преподаватели преследовали его, а ученые игнорировали. Исключенный из школы за свой неукротимый республиканский дух, он был затем брошен в тюрьму и, наконец, стал жертвой дуэли, подстроенной его политическими противниками.

Когда Галуа умер, он был известен только как неистовый республиканец, ненавидевший тиранию и боровшийся за Францию и свободу. Но бессмертия Галуа достиг тем, что успел написать за тринадцать часов до смерти и что ныне ученые исследуют как «группу Галуа», «поле Галуа», «теорию Галуа».

С биографией Галуа искусно переплетается рассказ о Франции XIX века — Франции после поражения Наполеона, во время реставрации Бурбонов; Франции Гюго, Дюма, Делакруа; рассказ о бурных днях июльской революции 1830 года, в которой Эварист Галуа сыграл столь трагическую роль.

Книга адресована самому широкому кругу читателей, но и математик найдет в ней для себя много интересного.

---

Живя среди людей, которые их ненавидели, они платили тем же.

Два батальона швейцарцев защищали Лувр. Один был размещен вдоль окон картинной галереи и за колоннадой. Яркая форма служила стрелкам отличной мишенью. Но швейцарцы искусно и решительно отстреливались, отбивая все попытки взять Лувр штурмом. Второй батальон спокойно дожидался своей очереди во дворе. Тем временем мосье де Гиз доставил французу — командиру швейцарцев — приказ герцога перебросить один батальон из Лувра на Вандомскую площадь. Для защиты Лувра, по мнению герцога, хватит и одного.

Командир, которому предстояло выполнить этот приказ, решил послать на Вандомскую площадь батальон, защищающий Лувр. Солдаты устали, им нужна разрядка. Их сменит резервный батальон, стоящий во дворе. Свой план командир предполагал осуществить в два приема: сначала снять с линии огня батальон, стоявший на защите Лувра, построить его во дворце и отправить на Вандомскую, потом послать на линию огня резервный батальон.

Собравшаяся перед Лувром толпа внезапно увидела, что швейцарцы отходят, что красные мундиры исчезли. Без команды, без заранее намеченного плана люди бросились на Лувр. Двери взломали топорами. Через несколько секунд они рассыпались по опустевшим залам и открыли из окон стрельбу по красным мундирам, собиравшимся во дворе. Один за другим послышались выстрелы.

Изумление, мгновенно сменившееся страхом и смятением, охватило швейцарцев. Они обратились в беспорядочное бегство. В спешке натыкались друг на друга, не пытаясь даже ответить на косивший их огонь. Сломя голову бежали они через дверь, ведущую на площадь Карусели, подгоняемые страхом, в панике топтали друг друга.

Увидев, как бегут его последние защитники, герцог Рагузский с криком: «Стой! Остановитесь, черт бы вас взял! По местам!» — бросился в их гущу.

Но мало кто из швейцарцев знал французский язык. Ими владел лишь страх. Они удирали так же рьяно, как прежде воевали. Они бежали через площадь Карусели, потом — через Тюильрийскую площадь. Бросая оружие, срывая с себя красные мундиры, швыряя их на землю, они разбежались во все стороны, наивно думая, что народ ненавидит и презирает не их, а красные мундиры. Они промчались, как ураган, увлекая за собой кирасир, улан, полицию. Они гнали перед собой остатки королевской армии, врассыпную удиравшей через Елисейские поля.

Лувр был взят! Взята Вандомская площадь! Взят Тюильрийский дворец! Над королевским дворцом веяло трехцветное знамя.

По длинным галереям музея народ спешил к Тюильрийскому дворцу. Всему Парижу открылись двери роскошных королевских покоев.

В вестибюле стояли статуи королей. Первая волна народа разбила их на куски; на долю второй досталось только топтать осколки.

В тронном зале на троне стоял дюжий рабочий с окровавленной, обвязанной куском материи головой.

— Теперь вместо этого выродка короля здесь я! — кричал он.

Плюнув на трон, он спрыгнул вниз.

— Освободите место!

Бесцеремонно раскачивая свою ношу во все стороны, четверо внесли в зал тело солдата-швейцарца в запачканном кровью красном мундире.

— Он защищал короля. Предоставьте ему трон в награду.

Труп посадили на трон и, чтобы заставить держать голову прямо, ударили кулаком под подбородок.

Из тронного зала люди хлынули в кабинет короля. Тут обшарили все ящики королевского стола и выбросили из окна бумаги. Тысячи листков запорхали над садами Тюильри.

Больше всего народу собралось в королевской опочивальне. Люди тесно окружили большое парадное ложе. Взглянуть хотелось каждому. Веселились, громко смеялись, бросали замечания по адресу двух мужчин, жеманно изображавших влюбленную пару. При этом пылкий любовник в клочья рвал великолепное серебристое платье своей дамы, и глазам зрителей открывались лохмотья, в которые был одет обладатель наряда.

В картинной галерее, где висели портреты маршалов, шла стрельба. Самой популярной мишенью служил портрет герцога Рагузского. Одна пуля пробила ему голову, две пронзили сердце, четвертая не попала в цель, продырявив задний план картины. Потом кто-то взобрался на плечи товарищей, вырезал портрет в форме медальона и продел сквозь него штык.

В саду под писк дудки и пиликанье скрипки отплясывали бешеный канкан. Мужчины нарядились в шляпы с перьями и придворные платья герцогинь Ангулемской и Беррийской. Один накинул поверх лохмотьев кашемировую шаль. Танец заключился неистовым финалом: и шаль и платья баснословной цены были разорваны в клочья. Единственным желанием веселившихся было уничтожить все предметы роскоши, которые попадались им под руку.

Когда войска в беспорядке бежали из Лувра, на углу улиц Риволи и Сен-Флорентин раскрылось окно. С противоположного конца великолепной комнаты донесся надтреснутый старческий голос:

— Боже великий! Что за мысль, мосье Кейзер, — открыть окно! Добьетесь, что наш дом разграбят.

— Не тревожьтесь, — возразил мосье Кейзер. — Войска бегут без оглядки, но люди заняты только преследованием и не помышляют о грабеже.

— Вот как, — произнес князь Талейран. Хромая, он подошел к стенным часам и торжественным голосом сказал: — Запишите, мосье Кейзер: двадцать девятого июля тысяча восемьсот тридцатого года, в пять минут после полудня, царствование старшей ветви Бурбонов во Франции прекратилось.

Во второй половине дня студенты и преподаватели Подготовительной школы собрались в актовом зале. Ждали мосье Гиньо.

Открылась дверь. Чопорный и прямой, торжественно появился директор. Лицо его сияло. В петлице — трехцветная лента.

— Да здравствует мосье Гиньо!

— Да здравствует Франция!

Улыбающийся директор протянул вперед руки, чтобы унять волны воодушевления и преданности, с такой силой бушующие у подножия сцены. Сначала спокойно, понемногу со все большим подъемом он заговорил по всем правилам красноречия, в котором был так искусен и которым так мастерски воспользовался и на этот раз.

— Профессора, коллеги и студенты Подготовительной школы!

Этот день, двадцать девятого июля тысяча восемьсот тридцатого года, надолго войдет в историю Франции и всего цивилизованного мира. Над Парижем развевается трехцветное знамя — французский флаг. Он развевается над Лувром, над Собором Парижской богоматери, имена которых так дороги сердцу каждого француза. Мы должны не только носить эти цвета, но хранить их в мыслях, лелеять любовь к ним в сердцах.

Раздались и утихли аплодисменты. Директор торжественно продолжал:

— Профессора, коллеги и студенты Подготовительной школы! От имени всех вас, от имени нашей школы заявляю о верности временному правительству генерала Лафайета, генерала Жерара и герцога Шуазельского!

Бешеные аплодисменты. Зал подхватил возглас директора:

— Да здравствует генерал Лафайет!

— Да здравствует мосье Гиньо!

— Да здравствует наше знамя!

— Да здравствует Франция!

Директор долго и терпеливо ждал, пока воцарилась тишина.

— Попытаемся теперь вернуться к обычной жизни. Это задача всей Франции и, в частности, наша. Приближается конец учебного года, а с ним — экзамены. Будем надеяться, что правительство вернет нашей школе законное положение Нормальной школы Франции и возродит ее былые достоинство и престиж.

Это были заключительные слова.

Теперь мосье Гиньо оставалось только подождать, пока смолкнут крики одобрения, и надлежащим образом удалиться. Он посмотрел на студентов. Треугольное лицо с глазами, глядевшими сквозь директора, как будто он был прозрачный, привлекло его внимание. Но взгляд их быстро скользнул с головы директора на трехцветную ленту. Значение этого взгляда было совершенно ясно. Он говорил: «Люди, подобные вам, оскверняют наше знамя».

Народ сражался и умирал. На его костях было построено новое шахматное поле, на котором опытные руки уже вели прежнюю игру.

Когда сражающийся Париж был на улицах, Париж политиканов, Париж множества ничтожных, алчных и немногих благородных и дальновидных людей собрался во дворце мосье Лаффита. Дом богатого, вкрадчивого банкира был центром политических хитросплетений. Здесь замышляли планы политические деятели, здесь принимались делегации, здесь постоянно собирались заседания палаты. Здесь, окруженный тысячами зрителей, был политический центр революции. Оперативного центра, штаба военных действий у революции не было, зато был штаб политический — во дворце Лаффита. Нет, это не был штаб революции; это был штаб буржуазии, той самой, которая раньше раздувала гнев и возмущение народа, а теперь, во дворце Лаффита, тайно замышляла создать собственное королевство.

Из дома Лаффита в этот четверг вышел Лафайет и отправился в Ратушу принять командование вооруженными силами Парижа. Народ любил генерала