Михаило Лалич - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Михаило Лалич
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1980

Михаило Лалич — один из крупнейших писателей современной Югославии, лауреат многих литературных премий, хорошо известен советским читателям. На русский язык переведены его романы «Свадьба», «Лелейская гора», «Облава».

Лалич посвятил свое творчество теме войны и борьбы против фашизма, прославляя героизм и мужество черногорского народа.

В книгу включены роман «Разрыв» (1955) и рассказы разных лет.

---

— Верно, не станет. Он из тех упрямцев, что живыми не отдадут то, во что вцепились. А мне-то казалось, будто у него есть мозги в башке.

— Он и теперь думает, что есть.

— Хоть бы получил от них чего… Немного власти б ему дали или что поценнее, чтоб мог другим помочь — построить что-нибудь здесь, мост там или дорогу или хотя б цистерну установить для воды в юрах, чтоб не подыхали от жажды скотина и пастухи. Но так, просто… Что он эдак-то? Командир без армии, пирог без масла.

— Разве б ему больше дали, приди он к нам?

— Он ведь только титул получил.

— Лучше что-то, чем ничего.

Осерчал Бранко и поднял голову:

— Ты нас с ними не ровняй, мы — другое! Не люблю я, когда меня с ними меряют так на эдак, они — известное дело — предатели и обыкновенные продажные души!.. Верно, мы чинов не делим. Как их делить, когда их и для себя нету. И денег нету, не ради денег мы сюда пришли. Мы людей на это не ловим — это была бы покупка и обида для человека. Но у нас есть иное, дали б мы ему нечто другое.

— Что же?

— Ну, например, чистую совесть и еще, скажем, убеждения…

— Ты считаешь, это важно?

— А как же, что такое человек без убеждений?

— Но они этого не знают и живут себе, и все идет, как идет. А что до наших убеждений, так они нам из-за них не завидуют, хотя для нас это счастье большое. Они думают, будто мы такие им назло, и не желают наши убеждения воспринимать.

— Чего это ты тут мне мелешь? — У Бранко даже голос сорвался. — Я тебе покажу за эту твою чертову болтовню!

Швырнул я ему рубаху с ветки, чтоб руки занять, пока ярость пройдет, и на всякий случай укрылся за деревом. Оделся, улыбнулся ему, чтоб он понял, что то была шутка, и пустил его идти первым. Крушье впереди краснеет от заката. Кроваво-красно блестят кое-где окна, и над двумя-тремя крышами дым вьется — вроде сплошь пожары или кузни без мехов и кузнечного перезвона. Звенят только собачьи цепи, и лай нас встречает, не сильный, разорванный, сомневающийся, — почудилось мне, это людская злоба с подозрениями и недоверием за долгую совместную жизнь перешла в собак. Мужиков нету, женщин не видно, даже детей — все по домам заперлись, чуть собаки о нас оповестили; а может, и раньше, потому что есть у них какой-то инстинкт, которым они нас заранее чуют. Одни попрятались, потому что втайне сторонники наши и хотели бы, чтоб эта тайна осталась неведомой до самой нашей полной победы; другие, напротив, не желают нас видеть, ибо ненавидят, а поскольку всякое случиться может и неизвестно, что впереди, не хотели б эту свою ненависть проявлять до нашего полнейшего поражения. Остался только Лексо Косматый — стоит у своего порога и ни с места. Должно, двери у него заперты и некуда ему бежать. Стоит себе, ждет, моргает, даже легонько так усмехается — хочет чего-то. Только я собрался сказать Бранко, чтоб он остерегался западней, которые нас тут ожидают, как Лексо на глазах стал тоньше и затянул:

— Ты ли это, Бранкулин, карабин, имя славное!.. Добро пожаловать!

Меня он не замечает, только того, кого опасается. Я не упрекаю его, не он один такой — глаза ослепило и не видит ничего. Все таковы, я к этому привык, мне и в голову не приходит волноваться. Да и причин нету волноваться — не настолько я влюблен в славу и не дано мне наслаждаться тем, что кому-то я внушаю страх.

— Я полагаю, я самый и есть, — отвечает Бранно Косматому Лексо. — А ты, ты-то как живешь?

— Да вот кое-как кручусь по дому и вокруг очага. Чистая у нас покудова совесть, да только невдомек мне, ей-богу, сколько мы еще выдержим это поганое злое время с его лиходействами повсеместными.

— Перемелется, — говорит Бралко. — Какие тебе лиходейства, какие поганости, вывернешься, всех переживешь. Чего не избежать, то не тяжко.

— Вот и я говорю. Человек терпит только то, что может вытерпеть. А ежели не может — тут ему и крышка, а тогда и вовсе терпеть не приходится.

— Как твои мельницы, валялки, прядилки, Монте-Карло и прочее?

Это Бранко осведомляется о дочерях Лексо и компании, что возле них собирается по ночам, а то и белым днем, но Косматый и бровью не повел. Мимо ушей пропустил, будто не понял, и спокойным тоном отвечает:

— Все ладно, пока здоровье есть, а будет и лучше — так говорят и с той и с этой стороны. Когда в чем-нибудь обе противоположные партии совпадают, а такое редко случается, — значит, тому и быть. Одна партия может и ошибиться или на свою сторону склонять, но чтоб обе в одном деле ошиблись — слишком жирно будет. Рад был бы я, если бы вы ко мне завернули, никогда не заглядывали — поставим отличную кашу да и горло найдется чем промочить!

— Времени нет, — заторопился я, — ждут нас…

— А картошечки не найдется? — спросил Бранко.

— Все найдется, чего гости пожелают, — ответил Лексо.

— Тогда заглянем, — сказал Бранко и толкнул меня лопатой своей ладони.

— Не стал бы я сюда заходить, — возразил я.

— Давай, давай, успеем, — и опять толкает меня перед собой.

Только трех его дочерей, да и то не из самых знаменитых, застали мы дома. Остальные куда-то разошлись, а вместо них высыпала детвора — тех двух, замужних, у которых мужья где-то или за колючей проволокой, или под землей. Как соберутся они вместе, дочки его, шестеро их или семеро, разных возрастов и на разные вкусы — потому дом столь притягателен для бездельников из Котурачи да со всей округи. Приходят сюда, чтобы взгляд насытить, а то в темноте за что-нибудь подержаться или хотя бы похвастать этим, перекинуться в карты и побахвалиться ножами, пошуметь, во хмелю затянуть песню до рассвета, словом, добиться, чтоб и о тебе молва пошла. Лексо обязан снабжать всех ракией и готовить закусь — таким образом, ему тоже кое-что перепадает, а для него это не лишнее, кормит ведь человек, помимо своей, две чужие семьи. И все это принадлежит одной партии — корчма и дом, корчмарка и дед, прислуга и дочки, гости и кавалеры, — и все могло жить в согласии, пока считалось, что та партия надежно «держит банк», то есть власть в руках; но с тех пор, как выяснилось, что у другой партии тоже есть свои загады и бригады, поколебался Лексо Косматый и задумал установить и с другой стороной связь, при случае сгодится. Я по усам его, по тому, как они подрагивают, понял, он и прежде ловил наших и самой судьбою предопределено нам быть у него первыми гостями от другой стороны.

— Машан здесь? — спрашиваю.

— Нету, — угрюмо ответил он. — Зачем тебе Машан?

— Дружба у нас с ним большая.

— Ишь ты, не знал я.

— Ясное дело, как кошка с собакой. Наверняка где-нибудь на службе.

— Видали его наверху в горах, там у него и скот и жена.

Я так и думал: не хватило бы у Лексо храбрости пригласить нас в дом, если б Машан был где-нибудь поблизости. Родные братья они, давно разделились, а живут под одной крышей и переступают через один порог. Жены у них грызутся, перешло это на кур и на коров, на всю живность — все у них цапаются, лаются и смотрят друг на друга исподлобья, трех дней в году не наберется, чтоб прошли без ссоры. Машан помоложе и покрепче силой, потому Лексо приходится прибегать к хитрости, а то и пускать в ход свои связи с властями. Однако в последнее время Машан и тут его обскакал: умеет и он подкатиться, чуть унюхает нужного человечка, — такое, видно, с годами приходит само по себе.

Одна из девушек раздула огонь и подбросила сухих веток, другая принесла котел с водой и повесила его на цепь над очагом. Третья сверкнула улыбкой и бутылью ракии на подносе, украшенном гирляндой из веток с городским пейзажем посредине. Рядом с бутылью — стопки, причем каждому своя, как в корчме и у культурных людей водится, не то чтоб всем пить из одного стакана, по-деревенски. Захмелел я от запаха ракии, еще сильнее пахнут девичьи волосы — пожалел, что не родился прожигателем жизни, тогда можно было б к Лексо почаще заглядывать. Лексо добавил к своему угощенью здравицу, полную охапку добрых пожеланий, на что Бранко ответствовал ему разъяснением договоренности между Черчиллем и Сталиным. Все покатилось гладко и в духе дружбы; так бы оно и продолжалось, если б внезапно, точно острое дыхание мороза, не появился Машан. Он не остановился у порога — вслушаться, понять, кто в доме, привык к шуму, к болтовне и крику, проходил сквозь них без лишних слов в свою часть дома. Сейчас вошел, глянул, глазам своим не поверил, побледнел и шагнул мимо не здороваясь.

— Доброго здоровья тебе, Машанага! — остановил его Бранко приветствием.

— Не хочу с вами говорить, — отрезал Машан.

— Ты смотри-ка!.. А почему же?

— Я — одно, вы — другое, — объяснил тот.

— Слава богу и всем святым, по чьей воле мы не одно и то же. Очень бы все перепуталось и даже стало бы невыносимо, будь мы одно и то же. А хуже всего, что не знал бы, куда какую голову поместить.

Машан провел рукой от затылка к шее и сказал: