Фредерик Дар - Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций).

• Название: Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций).
• Автор: Фредерик Дар
• Издательство: СП Соваминко совместно с издательством Русский Медведь
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1992
• ISBN: 5-85300-038-1

Книга известного французского писателя Сан-Антонио (настоящая фамилия Фредерик Дар), автора многочисленных детективных романов, повествует о расследовании двух случаев самоубийства в школе полиции Сен-Сир - на Золотой горе, которое проводят комиссар полиции Сан-Антонио и главный инспектор Александр-Бенуа Берюрье.

В целях конспирации Берюрье зачисляется в штат этой школы на должность преподавателя правил хорошего тона и факультативно читает курс лекций, используя в качестве базового пособия "Энциклопедию светских правил" 1913 года издания. Он вносит в эту энциклопедию свои коррективы, которые подсказывает ему его простая и щедрая натура, и дополняет ее интимными подробностями из своей жизни. Рассудительный и грубоватый Берюрье совершенствует правила хорошего тона, отодвигает границы приличия, отбрасывает условности, одним словом, помогает современному человеку освободиться от буржуазных предрассудков и светских правил.

---

Я ищу ширинку, и тут входит мадам Ляфиг. Она смотрит на меня и хохочет. А я шарю рукой по брюкам и никак не могу найти эту проклятую ширинку. «Ты как царь Горох, Сандр, — говорит она мне, а сама еще пуще хохочет, — ты, паренек, панталоны-то надел другой стороной». Это было на самом деле так. Я потому и не мог застегнуть ширинку, что она была сзади, как у Чаплина. А я, как кретин, искал ее. Я смотрел, как она смеется всей грудью, а у самого, парни, дрожь по спине пробегала. Надо сказать, что одета она была по-домашнему: что-то вроде халатика, простенькое и совсем легкое. От хохота поплавки у нее надувались, как будто их подкачивали ножным насосом.

«Чего же ты мучаешься со своей ширинкой, раз она с другой стороны, Сандр? — наконец вымолвила она. — Сними брюки и одень, как надо, мужчина ты мой!»

И продолжая разговаривать, она в шутку потянула брюки и .. выпустила на волю моего вздыбившегося вороного. От этого зрелища она лишилась дара речи. Я не знал, как успокоить это стихийное бедствие. А у нее, у портнихи, уже глаза лезли на лоб. Да так и остановились. Она оцепенела, стала, как окаменелая.

«Да что с тобой происходит, Сандр, малыш мой?» — запричитала пампушка, позабыв снять наперсток с пальца. Мои глаза что-то бормотали, а колени издавали крики «браво». Мы оба остолбенели. Мы взирали на эту колдовскую штуковину и не знали, что с ней делать. Ничего не приходило нам в голову, ни ей, ни мне, честное слово! Как будто мы нашли ее на дороге и не понимали, на что это может сгодиться!

«Да что с тобой, Сандрик! Ведь в твоем возрасте это ненормально!» продолжала мадам Ляфиг.

Я что-то промямлил в ответ. А она добавила: «Я ничего подобного не видела в жизни!» Я думаю, что от этих лестных слов я вспомнил правила хорошего тона.

«Я вас люблю, мадам Ляфиг», — выпалил я напропалую.

Она не ожидала этого.

«Ты шутишь!»

«Нет, нет», — ответил я. И подошел к ней. Она страшно перепугалась и попятилась назад. Она уверяла, что это невозможно. Она продолжала пятиться и повалилась на кровать. А сверху с осуждением взирали на меня из своей рамки беззубые родители мужа госпожи Ляфиг. У них было очень паршивое настроение — ведь их сыну наставлял рога какой-то сопливый пятнадцатилетний пацан. Я был еще неопытный в таких делах и путался в крючках ее причиндалов. Тогда она сама помогла мне. Она стала совсем покорной. Она громко охала и говорила, что это неразумно. Я был полностью с нею согласен, но ничего не мог с собой поделать.

Хотите верьте, хотите нет, но когда я брал приступом мамашину портниху, я думал не о том, что я делаю, а о том, что разглядывал у нее раньше, когда она, стоя на коленях, подрубала подол платья моей маман в нашей кухне. Мне сильно хотелось именно этих моментов. Не того, что я сейчас переживал с ней, а тех мгновений, когда я тайком подглядывал за ней, распластавшись на животе на пыльном полу. А все ж странные люди — эти мальчишки, правда? Всегда им хочется чего-нибудь этакого в дополнение к программе.

Толстый вытирает платком игривые воспоминания, которые струйками пота текут по его красивому лицу соблазнителя.

— Я еще раз повторяю, что лучше всего могут заняться воспитанием чувств молодых людей и помочь им сделать первые шаги в жизни подруги их матерей. Именно поэтому, граждане, если ваши супружницы являются подругами матерей молодых ребят, которые исходят от переполняющих их желаний в одном месте, то может случиться так, что им придется учить их уму-разуму. Но вы не ревнуйте, это просто акт милосердия и ничего больше! Удар ятагана по якорному канату, чтобы одномачтовик мог выйти в открытое море. После того, как молодой человек завалил зрелую даму, он чувствует себя сильным. Он освобождается от комплексов и надувается от тщеславия, как петух на навозной куче. Он становится хозяином жизни. И будет распоследней та женщина, которая осмелится отвергнуть поползновения юного повесы.

Выразив таким образом свою убежденность. Толстый продолжает:

— А теперь, как я уже рассмотрел вопрос о любви у молодых людей, давайте поговорим об остальном. Вот как, согласно мне, должен вести себя парень по отношению к своим предкам. С матерью надо быть любезным и услужливым. Мать, парни, это святое дело на всю жизнь и после. Почему, уже отдавая концы, столетний старик шепчет из последних сил «маман», а?

Это, в своем роде, красноречиво! Мать, по моему мнению, это то, что делает смерть терпимой. Так же, как она учит вас жить, она вас учит и умирать, потому что одновременно с жизнью дает вам смерть. И если она это делает, значит так надо, доверьтесь ей. А когда наступит момент испустить дух, не дергайтесь, сохраняйте спокойствие и думайте о вашей старушке. Вспоминайте о зимних рассветах, когда она вам запихивала в пасть большую ложку рыбьего жира! Он казался противным, но ведь это делалось для вашего блага.

Он на мгновение задумывается, внезапно озаренный ярким, идущим изнутри пламенем.

— Я помню, когда умерла моя мать, — шепчет он. — С ней случился первый приступ, и я приехал навестить ее в больницу. Я видел ее первый раз в такого рода заведении. Маман чувствовала себя не в своей тарелке, она вела себя, как в гостях, и всего стеснялась. Когда сестра ставила ей градусник или давала микстуру, она смущенно улыбалась и всем своим видом как бы говорила «не сердитесь на меня». Она походила на испуганную девчонку. Когда она увидела, что я вхожу в палату, у нее было такое выражение, какое я ни за что больше не встречу ни у кого на лице.

«Зачем ты беспокоишься, Сандрик», — с трудом вымолвила она. — Ни к чему было тебе ехать в такую даль из Парижа, мне уже лучше".

Я обнял ее и ничего не сказал. Я был потрясен. Я говорил себе, почему и как я смог бросить ее на долгие годы и подавал о себе весточки лишь открытками: на рождество или из отпуска. На ее скулах играл румянец как на калифорнийских яблоках.

«Как же ты нас напугала», — выдавил я из себя.

«И не говори, Сандрик, я и сама уж было подумала, что я отхожу».

А я с любопытством спрашиваю:

«И что же ты почувствовала?»

«То, что чувствуют, когда умирают», — ответила она мне, как будто ей уже приходилось раньше умирать, так же как и мне, будто мы оба знаем, что ощущаешь в этот момент.

«Ты, наверное, напугалась?» — спросил я ее.

«Нет, нет, нисколько! Я думала о тебе и твоем отце. Я отдалась на волю судьбы… Ощущение было даже приятное».

Берю снимает свою шляпу и кладет ее перед собой с таким видом, будто это жаркое с гарниром, которое он собирается отведать. Дрожь в голосе, сухость в глазах, смиренное выражение на лице.

— Она умерла через неделю после очередного приступа. Меня в тот момент с ней не было. Узнав о случившемся, я еще раз подумал о нашем разговоре. Я понял, что в этом гнусном мире, ребята, ничего не случается просто так. Если моя мать провела что-то вроде репетиции перед тем, как умереть, значит она хотела меня подбодрить. Сказать мне, прежде чем уйти в иной мир, что не стоит страшиться отдать концы, что все идет как надо! Теперь я это знаю. Только, чтобы это просечь, надо быть хорошим сыном, вы понимаете? Надо, чтобы в сердце сохранялся контакт, всегда, всегда…

Он встает со стула, подходит к окну, открывает его и всей грудью вдыхает порывы ветра, стегающие листья деревьев.

Он смотрит на часы и говорит, не поворачивая головы:

— Время идет, а я знаю, что у вас сегодня вечером свободное время. Если вы хотите прервать нашу лекцию, можете не стесняться и сказать мне об этом.

В ответ ни звука. Тогда он поворачивает к нам лицо и вглядывается в нас своими большими повлажневшими глазами.

Потом закрывает окно, возвращается за стол и, облокотившись на него, произносит:

— Я вижу, что вы с интересом слушаете мою лекцию, ребята. Я поздравляю вас. В общем, если не считать сломанного стула, то вы отменные ученики.

Он встряхивается, как после купания, надевает картуз и продолжает лекцию:

— А с отцом надо поддерживать дружбу. Чтобы оба стали приятелями. Предок никогда толком не знает, как надо вести себя со своим отпрыском. В глубине души он даже побаивается своего пацана. Да, он имеет право отвесить ему пару подзатыльников и поддать пинков под зад, но не может влезть в душу своего шпингалета. Как бы он этого ни хотел.

Хотя его чадо и говорит ему приятные слова и оказывает ему знаки внимания, он не знает, то ли это идет от чистого сердца, то ли, наоборот, тот ломает комедию. Сколько пацанов говорят своему предку «милый папулечка», а на самом деле думают: «катился бы ты ко всем чертям, старый хрен…» А сколько таких, кто подает ему его трубку или комнатные тапочки, а сам мечтает о том, чтобы трахнуть его по черепку стенными часами, висящими в гостиной! Сколько таких, кто обещает ему, что когда он станет большим, то заработает ему кучу денег, а сам думает про себя: «Да чтоб ты сдох и во рту у тебя было полно красных муравьев!»