Сигурд Хёль - Моя вина

• Название: Моя вина
• Автор: Сигурд Хёль
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1966

«Моя вина» — это роман о годах оккупации Норвегии гитлеровской Германией, о норвежском движении Сопротивления. Роман вышел в 1947 г., став одним из первых произведений в норвежской литературе, посвящённым оккупации. Самым интересным в романе является то, что остро и прямо ставится вопрос: как случилось, что те или иные норвежцы стали предателями и фашистами? В какой степени каждый человек несет за это ответственность? Как глубоко проник в людей фашизм?

---

Оценила меня и нашла, что я не гожусь, — так я подумал. Как часто я так думал в те времена… Спрятаться в самый темный угол! Лететь на огонь и опалить крылышки! Счастливая, пора юности… Я почувствовал, как у меня потеют ладони в предчувствии моего позора.

Она снова взглянула на меня. Думаю, это длилось секунду, но мне она показалась вечностью. Я заставил себя взглянуть ей в глаза, заставил себя улыбнуться, понял, что я дрожу, понял, что я покраснел до корней волос. Она улыбнулась в ответ. Едва заметной улыбкой.

— Конечно, это вас припасли для меня?.. — Голос у нее был мягкий, и теплый, и мелодичный. Я подумал: еще и это! Я почувствовал бы себя уверенней, если б хоть голос у нее не был так хорош. Так нет же!

Я пробормотал что-то, но голос мне не подчинялся, в горле застрял комок. Как часто это со мной бывало, когда я говорил с женщинами! Я немел и деревенел от трепета. Ведь слишком ясно, чего я хочу. Мне было стыдно этого и того, что по моему лицу и поведению все заметно. Я тогда еще не познал той простой истины, что ни одна женщина не может оскорбиться тем, что мужчина желает ее. И я немел или почти немел. А женщинам всегда нужны слова. Просто удивительно, для чего им нужны слова! Ну, и действия, конечно. Но прежде всего слова, слова прежде всего…

Полагаю, что мужчина, парализованный от шеи и ниже, но сохранивший в отличном состоянии свои голосовые связки, смог бы ублажить великое множество женщин, повторяя им на все лады "Я люблю тебя!" до тех пор, пока голова у них не закружится в сладкой истоме.

А я этого не умел. В случае необходимости я мог, наверное, выдавить из своей крестьянской глотки: "Ты мне нравишься…"

Я глядел на нее и думал: что-то будет!

Вина и закуски заказывал Хейденрейх. Он разбирался в сладостях — скотина! — и стол посреди комнаты ломился от пирожных, круглых и плоских бутылок и бокалов разнообразной величины. Мы запаслись вином и сластями, и Хейденрейх — своим сёрланнским голосом, звучавшим к тому же несколько в нос, скомандовал:

— Разойдись!

Мне с моей дамой досталась кушетка в уголке. Мы ели пирожные и пили сладкий ликер. Ее рюмка пустела немыслимо быстро, и я то и дело должен был бегать к столу за бутылкой.

— Лучше оставим ее тут! — сказала она на третий раз. — Если кому нужно, пусть подходят сюда. Но, кажется, только мы из нее и пьем. Хейденрейх счел, что пора наступила.

— Что-то мне свет режет глаза! — сказал он. И спокойно выключил верхний свет. Потом подошел к окну и поднял шторы. В комнату падал неверный луч уличного фонаря. Хейденрейх выключил и настольные лампы и как ни в чем не бывало вернулся на свое место.

Никто из девушек не издал ни звука протеста. В просторной комнате было тихо. "Низкий подлец!" — думал я, сжимая в руке рюмку.

Потом я почувствовал руки на своей шее, теплое дыханье, рот, прижавшийся к моему рту, грудь — к моей груди, и глаза мои уперлись в два полуприкрытых глаза. Поцелуй, который — нет, не могу объяснить… Сейчас, через двадцать лет я его помню. Не знаю, было ли в комнате по-прежнему тихо — в ушах у меня шумело. Она снова сидела подле меня, спокойно стряхнула пепел с сигареты в свою рюмку, сказала:

— Так, хорошо! — и выпила все до дна. Потом глянула мне в глаза и сказала очень тихо: — Поцелуй меня!

Дальше не буду рассказывать. Мы сидели еще два часа, может быть, больше.

Я был взбудоражен, поглощен, оглушен — и испуган. Мои предки — все до единого пуритане-благоче-стивцы, хаугианцы[12] и бог знает еще кто — осуждающе смотрели на меня со своих холодных небес. Как смотрели на меня те, кто был со мной вместе в комнате, я узнал на другой день от Хейденрейха.

Девушки были глубоко задеты и оскорблены. Мужчины — тоже, потому что девушки только и делали, что глядели на нас. Меня они не очень осуждали, эти девушки, но безгранично возмущались ею, своей подружкой. "Подумать только! Ведь в первый раз его увидала!" — так выразилась одна из них.

Хейденрейх тоже был оскорблен в лучших чувствах. Вечер, который обошелся ему чуть ли не в пятьдесят крон, лично для него оказался совершенно пропащим.

— А пирожные! — ахал он. — Пирожные по семь пятьдесят! — и с преувеличенным отчаянием всплескивал руками.

— А ликер! — причитал он, и тут отчаяние его было неподдельное. — Неужели нельзя вести себя тактичнее, когда тебя приглашают в гости! Но она-то, она-то, бывалая штучка оказалась! Да, тебе досталась прожженная бестия, детка!

Я слышал и не слышал. У меня шумело в голове. Из-за нее. Это сделалось… — о, от этого некуда было деваться! — это сделалось неизбежно. И в тот же вечер.

Наступило удивительное время. Через день, вечером, она обязательно приходила ко мне и оставалась на два часа, иногда на три.

Я молился, чтоб мне послали любовь. Вот я и влюблен — а может, нет? Так или иначе, она заполонила меня, захватила меня — все мои мысли, мои сны были заняты ею.

Но радости не было. А уверенность в себе, неизменное следствие счастливой любви (ведь мне же выпала счастливая любовь? Потому что девушка, которую я любил, принадлежала мне), где же, где была моя уверенность в себе?

Она принадлежала мне. Через день, вечером, она ко мне приходила.

Я немного беспокоился. Не полагался на скромность хозяйки. Но Гунвор сказала:

— Подумаешь! Скажи, что я твоя сестра! Наверное, я выглядел еще более глупо, чем обычно. Она засмеялась.

— А я ведь и правда вполне могла бы сойти за твою сестру. Поди-ка сюда, погляди в зеркало.

Мы расположились рядышком перед потемневшим зеркалом. Сестра! Я подумал о моих настоящих сестрах. На них она ничуть не была похожа. Но когда мы вот так стояли перед зеркалом, я заметил, я заметил что-то… может быть, в глазах? Да, наверное, в глазах. Или рот? Наверное, и рот тоже. Лоб? Тут тоже было что-то общее. А в целом? Она была скорее маленькая, а я длинный; она хрупкая, а у меня кость широкая, у нее волосы были светлые и вились, а у меня черные, гладкие. Но когда она это сказала, я заметил действительно что-то странное, какое-то сходство, хоть мы и были такие разные.

И тут же я заметил, что она и правда похожа на одну из двух моих сестер. Не знаю, обрадовало ли меня это открытие. Мои сестры… Мои сестры — дело другое… За свою жизнь я отвечаю сам. А сестры… Кажется, мысль о них в тот момент не доставила мне удовольствия.

— А ты, кстати, похож на моего брата! — сказала она. — Да и — как странно! — ну, в общем на одного моего знакомого.

Ну вот. Я сказал хозяйке, что это моя сестра, что в городе она проездом. Я немного страшился того, что одна из моих сестер может ненароком заявиться в Осло. Но… волков бояться — в лес не ходить. Так, кажется, говорится? Увы, я не умел пользоваться этим ценным жизненным правилом. Не умел тогда, да и сейчас еще, кажется, не умею…

Я тревожился, но все сошло благополучно. Сестра не явилась. Но она являлась и оставалась у меня по два часа, иногда по три.

Мы мало разговаривали. Я прибегнул к помощи одного приятеля-медика, у которого, в свою очередь, был знакомый фармацевт, и через него раздобыл несколько бутылок ликера (то были времена сухого закона). Она быстро выпивала несколько рюмок. Выкуривала несколько сигарет — тоже быстро. И любила стряхивать пепел в рюмку.

— Ну, иди же ко мне, — шептала она.

Я слушался. И потом провожал ее домой — по весенним улицам, поздно, но всегда — до полуночи. И брел домой один.

Я должен бы быть счастлив, правда? Но я не был счастлив. Что-то такое… Я сам не знал, что мешало мне. Может, то, что она так мало говорила со мной. Или… Не знаю, отчего мне пришло это в голову, но я думал: не тебя ей надо. Она просто хочет забыть что-то другое с твоей помощью. Ей нужно забыть, заглушить…

— Ну, иди же ко мне, — говорила она.

Она почти никогда не смотрела на меня, она смотрела в сторону. А когда она даже смотрела на меня, мне казалось, что взгляд ее устремляется сквозь меня, дальше.

Она не любила говорить о себе. О чем угодно, только не о себе. Я знал, как ее зовут, знал, что она живет с родителями, что она работает в конторе, знал, где эта контора. Это было почти все. Что она такое? Что думает, чего хочет, о чем мечтает? Чего боится? Что радует ее, что печалит?

Родители у нее были набожные, строгих правил — это мне удалось узнать. Потому-то она всегда спешила домой до полуночи. Даже лучше до одиннадцати. А в двенадцать отец встает — он никогда не засыпает до ее прихода — и закрывает дверь на цепочку. И она уже не может попасть домой.

И как же, так бывало? О да, несколько раз.

И как же?

— Ну, пошла к подруге, конечно, — сказала она небрежно, не глядя мне в глаза.

О своей помолвке она ни разу не упомянула. Я узнал это, как уже говорил, от Хейденрейха, а тот слыхал от ее подруги. Разрыв состоялся недели за две до того, как мы с ней познакомились. Она была ужасно влюблена в того парня. Это в какой-то мере оправдывает ее поведение тогда, у Хейденрейха, хотя вообще-то такому оправданий нет: подумать только — с первого раза!