Павел Мельников-Печерский - В лесах (Книга 2, часть 4)

• Название: В лесах (Книга 2, часть 4)
• Автор: Павел Мельников-Печерский
• Жанр: История

---

- Так-то будет вернее, да и мне спокойней,- молвила Манефа, подписав письмо.- Помру, все тебе достанется, если, на мое имя купчие совершим... Ничего не ответила Фленушка.

- Опять я к тебе с прежними советами, с теми же просьбами,- начала Манефа, садясь возле Фленушки.- Послушайся ты меня, Христа ради, прими святое иночество. Успокоилась бы я на последних днях моих, тотчас бы благословила тебя на игуменство, и все бы тогда было твое... Вспомнить не могу, как ты после меня в белицах останешься - обидят тебя, в нуждах, в недостатках станешь век доживать беззащитною... Послушайся ты меня, Фленушка, ради самого создателя, послушайся...

- Ах матушка, матушка! - вскликнула Фленушка и вдруг смолкла, задумалась.

- Для тебя же прошу, для твоей же пользы,- продолжала Манефа.- Исполнишь мое желание, довеку проживешь в довольстве и почете, не послушаешь - горька будет участь твоя. Ты уж не махонькая, разум есть в голове: обсуди, обдумай все хорошенько... Ну скажи по чистой совести, отчего не хочешь ты меня послушаться, отчего не хочешь принять иночество?

- Не снести мне, матушка!.. Молода еще я - не могу за себя поручиться,взволнованным голосом ответила Фленушка, и тревожные слезы послышались в упавшем ее голосе.

- Ну хорошо, не снесешь...- полушепотом сказала ей Манефа.- Что ж из того?.. Тайно соделанное тайно и судится; падение же очищается слезами и покаянием... Гласного соблазну только бы не было... А то,- вздохнув, прибавила Манефа,- все мы люди, все человеки, все во грехах, яко в блате, валяемся... Един бог без греха...

- Ах! Не знаю, что и сказать тебе, матушка! - с отчаяньем во взоре и с порывистым движеньем молвила Фленушка.

- Одумайся, сберись с мыслями! Говори, что у тебя на уме,- сказала Манефа. Не ответила Фленушка.

- Слушай,- вдруг пораженная новой, не приходившей дотоле ей мыслью, сказала Манефа.- Не хочешь ли в мир уйти?

Зарыдала Фленушка и припала головой к плечу игуменьи.

- По мысли кого не нашла ли? - шептала ей Манефа.

- Не разрывай ты сердца моего, матушка!..- едва слышно промолвила Фленушка.

- Господи, господи!.. Вот не ждала-то я, не чаяла,- встав с места, всплеснула руками Манефа и обратила слезящий взор свой к иконам.

Наклонив голову и закрыв лицо руками, безмолвно сидела у стола Фленушка. Горько она рыдала.

Манефа тоже села. Она была в сильном волненье. Сильная краска выступила на смугло-желтом лице.

- Ни укора, ни попрека от меня не услышишь,- сдерживая порывы волнения, она говорила.- Скажи только всю истинную правду... Все, говори все, ничего не утай... Во всем покайся... все прощу, все покрою материнской любовью!

- Матушка!.. Поверь ты мне!.. Как перед богом скажу - рыдая и ломая руки, говорила Фленушка.- Молода еще - кровь во мне ходит. Душно в обители, простору хочет душа, воли!

- Счастье не в воле, а в доле,- тихо и нежно сказала Манефа.- Неволя только крушит, а воля человека губит... Да и на что же ты ропщешь? Не в темнице живешь, за затворами за запорами?.. Разве нет тебе воли во всем?.. Говори скорей, не томи меня, всю правду скажи.Слюбилась, что ли, с кем?

Подняла Фленушка на Манефу светлый, искренний взор и сказала:

- Видит бог, что телом чиста я, как сейчас из купели.

- А душой? - спросила Манефа.

- Мутится душа, сердце горит, разрывается... Воли мне хочется!..- в сильном волненье говорила Фленушка.- Не совладать мне с собой, матушка!.

- Полюбила, что ли, кого?..- чуть слышно спросила ее Манефа, опуская на глаза креповую наметку.

Замолкла Фленушка. Долго не было от нее ответа, градом текли горькие слезы по бледному лицу девушки, и слышны были судорожные, перерывчатые рыданья.

- Нет, матушка, нет!.. Теперь никого не люблю... Нет, не люблю больше никого...- твердым голосом, но от сильного волненья перерывая почти на каждом слове речь свою, проговорила Фленушка.- Будь спокойна, матушка!..

Знаю... ты боишься, не сбежала бы я... не ушла бы уходом... Самокруткой не повенчалась бы... Не бойся!.. Позора на тебя и на обитель твою не накину!.. Не бойся, матушка, не бойся!.. Не будет того, никогда не будет!.. Никогда, никогда!.. Бог тебе свидетель!.. Не беспокой же себя... не тревожься.

- Ах, Фленушка, Фленушка! - вскликнула Манефа, горячо прижав к груди своей голову рыдавшей девушки. И слезы, давно не струившиеся из очей старицы, окропили бледное лицо Фленушки.

- Ты плачешь, матушка!..- сквозь слезы лепетала, прижимаясь к Манефе, Фленушка.- Вот какая я злая, вот какая я нехорошая!.. Огорчила матушку, до слез довела... Прости меня, глупую!.. Прости, неразумную!.. Полно же, матушка, полно!.. Утоли сердце, успокой себя... Не стану больше глупых речей заводить, никогда из воли твоей я не выйду... Вечно буду в твоем послушанье. Что ни прикажешь, все сделаю по-твоему...

- Фленушка!.. Знаю, милая, знаю, сердечный друг, каково трудно в молодые годы сердцем владать,- с тихой грустью и глубоким вздохом сказала Манефа.Откройся же мне, расскажи свои мысли, поведай о думах своих. Вместе обсудим, как лучше сделать - самой тебе легче будет, увидишь... Поведай же мне, голубка, тайные думы свои... Дорога ведь ты мне, милая моя, ненаглядная!.. Никого на свете нет к тебе ближе меня. Кому ж тебе, как не мне, довериться?

- Повремени, матушка,- отирая слезы, молвила Фленушка.- Потерпи немножко. Скоро, скоро все расскажу. Все, все. А теперь... Вон матушка Юдифа идет,прибавила она, взглянув в окошко.- Как при ней говорить... Погоди немножко, всю душу раскрою тебе...

И, поцеловав руку Манефы, тихо пошла вон из кельи. Молча глядела игуменья на уходившую Фленушку, и когда через несколько минут в келью вошла Юдифа, величавое лицо Манефы было бесстрастно. Душевного волнения ни малейших следов на нем не осталось.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Простившись с Патапом Максимычем, Василий Борисыч к Манефе пошел. Он не видался еще с нею после собора.

- Ну, что порасскажете, любезный мой Василий Борисыч? - слегка улыбнувшись, спросила его игуменья после обычного начала и метаний.- Хорошо ль отдохнули после вчерашних трудов?

- После вчерашнего не скоро отдохнешь, матушка!

- Про то поминаешь, что до солнышка-то? - усмехнулась Манефа.

- Нет, матушка, не с того похмелья у меня голова болит... Вы вечор меня употчевали,- с укором сказал ей Василий Борисыч.

- Про обед говоришь?

- Не про обед, а про то, что после обеда-то было,- сказал московский посол.- Про собранье говорю, матушка, про собранье... Таково вы меня угостили, что не знаю теперь, как в Москву и глаза показать.

- Что ж делать, любезный Василий Борисыч? - вспыхнула немного Манефа.- Сам был очевидцем, сам был и послухом. Слышал, как матери приняли ваше московское послание. У всякого свой ум в голове, Василий Борисыч, у всякого свое хотенье... Всех под свой салтык не подведешь... Так-то!

- Захотели б вы, матушка, все могли бы обделать,- сказал Василий Борисыч.Они вас во всем слушаются. Это малому даже ребенку видно. Приняли же совет ваш. Что вы сказали, то и уложили.

- А ты думаешь, так бы и послушались, если б я стала возносить вашего Антония?.. Как же!..- говорила Манефа.- Нет, Василий Борисыч, не знаешь ты наших соборов, да и людей-то здешних мало, как вижу я, знаешь. Не то что по такому великому делу, какого двести лет не бывало, по пустяшным делам, по хозяйству либо по раздаче присылок без большого шума у нас никогда не бывает. Тут, сударь, у всякой пташки свои замашки, у каждой птички свой голосок. Ум на ум не приходится, да и друг дружке покориться не хочется. Глафириных аль Игнатьевых взять, либо Нонну гордеевскую. У них на разуме: "Кто-де как хочет, а я как изволю". С такими советницами какое дело поделаешь? Грех один. И за то спасибо скажи, что наотрез не отказали тебе.

- Да разве это не отказ?- недовольным голосом сказал Василий Борисыч.

- Не отказ,- ответила Манефа.- Тебе сказали: "Повремени - подумаем". Как же ты хочешь, чтоб в таком великом деле сразу согласились? То размысли, любезный Василий Борисыч: жили мы, почитай, двести годов с бегствующими попами, еще деды и прадеды наши привыкли к беглому священству. Вот мы и век доживаем, а того же сызмальства держалися. И вдруг завелись свои архиереи, свои попы, своя иерархия!.. До кого ни доведись, всяк призадумается. Не испытавши доподлинно, кто согласится принять?..

Дело душевное, великое дело!.. Ведь если что не так в вашем архиерействе окажется - навеки души-то погубим, если, хорошенько не испытавши, примем, по приказу москвичей, епископа. Когда затевали это дело, спросились ли они нас?.. Известили ль кого из наших хоть малым писанием?.. Ну-ка, скажи.

- Как же, матушка, не спросились? - возразил Василий Борисыч.- На московском соборе от вас было двое послов: старец Илия улангерский да отец Пафнутий, керженского благовещенского монастыря строитель и настоятель.

- Несодеянные речи говоришь ты, Василий Борисыч...- молвила Манефа.Отец-от Илия без малого двадцать лет помер, да и отцу Пафнутию больше десяти годов как преставился,- молвила Манефа.

- Про тот собор говорю я, матушка, что на Рогожском кладбище был в седьмь тысящ триста сороковом году (В 1852), на другой год после первой холеры,сказал Василий Борисыч.- Тогда ото всех обителей Керженских и Чернораменских предъявлено было согласие искать архиерейство и утвердить владычный стол в коем-либо зарубежном граде.