Павел Мельников-Печерский - В лесах (Книга 1, часть 2)

• Название: В лесах (Книга 1, часть 2)
• Автор: Павел Мельников-Печерский
• Жанр: История

---

-Ну, матушка, хорошо смиренье в обители, а в миру иной раз никуда не годится,- взволнованным голосом сказала Марья Гавриловна, вставая из-за стола. Заложив руки за спин, быстро стала она ходить взад и вперед по горнице.

- И в миру смирение хвалы достойно,- говорила Манефа, опустив глаза и больше прежнего понизив голос.- Сказано: "Смирением мир стоит: кичение губит, смирение же пользует... Смирение есть богу угождение, уму просвещение, душе спасение, дому благословение, людям утешение...

- Нет, нет, матушка, не говорите мне этого,- с горечью ответила Марья Гавриловна, продолжая ходить взад и вперед.- Мне-то не говорите... Не терзайте душу мою... Не поминайте!..

Манефа стихла и заговорила ласкающим голосом: - Не в ту силу молвила я, сударыня, что надо совсем безответной быть, а как же отцу-то с матерью не воздать послушания? И в писании сказано: "Не поживет дней своих, еже прогневляет родителей".

- А написано ли где, матушка, чтоб родители по своим прихотям детей губили? - воскликнула Марья Гавриловна, становясь перед Манефой.- Сказано ль это в каких книгах?.. Ах, не поминайте вы мне, не поминайте!.. - продолжала она, опускаясь на стул против игуменьи. - Забыть, матушка, хочется... простить,- не поминайте же... И навзрыд заплакала Марья Гавриловна.

Фленушка с Марьюшкой вышли в другую горницу. Манефа, спустив на лоб креповую наметку, склонила голову и, перебирая лестовку, шепотом творила молитву.

- Нет, матушка.- сказала Марья Гавриловна, отнимая платок от глаз.- нет... Мало разве родителей, что из расчетов аль в угоду богатому, сильному человеку своих детей приводят на заклание?.. Счастье отнимают, в пагубу кидают их?

- Бывает,- скорбно и униженно молвила мать Манефа.

- Не бывает разве, что отец по своенравию на всю жизнь губит детей своих? - продолжала, как полотно побелевшая, Марья Гавриловна, стоя перед Манефой и опираясь рукою на стол.- Найдет, примером сказать, девушка человека по сердцу, хорошего, доброго, а родителю забредет в голову выдать ее за нужного ему человека, и начнется тиранство... девка в воду, парень в петлю... А родитель руками разводит да говорит: "Судьба такая! богу так угодно".

Слова Марьи Гавриловны болезненно отдались в самом глубоком тайнике Манефина сердца. Вспомнились ей затейные речи Якимушки, свиданья в лесочке и кулаки разъяренного родителя... Вспомнился и паломник, бродящий по белу свету... Взглянула игуменья на вошедшую Фленушку, и слезы заискрились на глазах ее.

- Нездоровится что-то, сударыня Марья Гавриловна,- сказала она, поднимаясь со стула.- И в дороге утомилась и в келарне захлопоталась - я уж пойду!.. Прощенья просим, благодарим покорно за угощение... К нам милости просим... Пойдем, Фленушка.

И, придя в келью, Манефа заперлась и стала на молитву... Но ум двоится, и не может она выжить из мыслей как из мертвых восставшего паломника. Разговор с Манефой сильно взволновал и Марью Гавриловну. Горе, что хотелось ей схоронить от людей в тиши полумонашеской жизни, переполнило ее душу, истерзанную долгими годами страданий и еще не совсем исцеленную. По уходе Манефы, оставшись одна в своем домике, долго бродила она по комнатам. То у одного окна постоит, то у другого, то присядет, то опять зачнет ходить из угла в угол. Вспоминались ей то минуты светлой радости, что быстролетной молнией мелькнули на ее житейском поприще, то длинный ряд черных годов страдальческой жизни. Ручьем катились слезы по бледным щекам, когда-то сиявшим пышной красотой, цветущим здоровьем, светлым счастьем.

* * *

На другой день по возвращении Манефы из Осиповки, нарядчик Патапа Максимыча, старик Пантелей, приехал в обитель с двумя возами усердных приношений. Сдавая припасы матери Таифе, Пантелей сказал ей, что у них в Осиповке творится что-то неладное.

- Пятнадцать лет, матушка, в доме живу,- говорил он,- кажется, все бы ихние порядки должен знать, а теперь ума не приложу, что у нас делается... После Крещенья нанял Патап Максимыч работника - токаря, деревни Поромовой, крестьянский сын. Парень молодой, взрачный такой из себя, Алексеем зовут... И как будто тут неспроста, матушка, ровно околдовал этот Алексей Патапа Максимыча: недели не прожил, а хозяин ему и токарни и красильни на весь отчет... Как покойник Савельич был, так он теперь: и обедает, и чай распивает с хозяевами, и при гостях больше все в горницах... Ровно сына родного возлюбил его Патап Максимыч. Право, нет ли уж тут какого наваждения?

- Слышала, Пантелеюшка, слышала.- ответила мать Таифа.- Фленушка вечор про то же болтала. Сказывает, однако ж, что этот Алексей умный такой и до всякого дела доточный.

- Про это что и говорить.- отвечал Пантелей - Парень - золото!.. Всем взял: и умен, и грамотей, и душа добрая... Сам я его полюбил. Вовсе не похож на других парней - худого слова аль пустошных речей от него не услышишь: годами молод, разумом стар... Только все же, сама посуди, возможно ль так приближать его? Парень холостой, а у Патапа Максимыча дочери.

- Правда твоя, правда, Пантелеюшка,- охая, подтвердила Таифа.- Молодым девицам с чужими мужчинами в одном доме жить не годится... Да не только жить, видаться-то почасту и то опасливое дело, потому человек не камень, а молодая кровь горяча... Поднеси свечу к сену, нешто не загорится?.. Так и это... Долго ль тут до греха? Недаром люди говорят: "Береги девку, что стеклянну посуду, грехом расшибешь - ввек не починишь". - Пускай до чего до худого дела не дойдет,- сказал на то Пантелей. - потому девицы они у нас разумные, до пустяков себя не доведут... Да ведь люди, матушка, кругом, народ же все непостоянный, зубоскал, только бы посудачить им да всякого пересудить... А к богатым завистливы. На глазах лебезят хозяину, а чуть за угол, и пошли его ругать да цыганить... Чего доброго, таких сплеток наплетут, таку славу распустят, что не приведи господи. Сама знаешь, каковы нынешни люди.

- Что и говорить, Пантелеюшка! - вздохнув, молвила Таифа.- Рассеял враг по людям злобу свою да неправду, гордость, зависть, человеконенавиденье! Ох-хо-хо-хо!

- Теперь у нас какое дело еще!.. Просто беда - все можем пропасть,продолжал Пантелей.- Незнаемо какой человек с Дюковым с купцом наехал. Сказывает, от епископа наслан, а на мои глаза, ровно бы какой проходимец. Сидит с ними Патап Максимыч, с этим проходимцем, да с Дюковым, замкнувшись в подклете чуть не с утра до ночи... И такие у них дела, такие затеи, что подумать страшно... Не епископом, а бесом смущать на худые дела послан к нам тот проходимец... Теперь хозяин ровно другой стал - ходит один, про что-то сам с собой бормочет, зачнет по пальцам считать, ходит, ходит, да вдруг и станет на месте как вкопанный, постоит маленько, опять зашагает... Не к добру, не к добру, к самой последней погибели!.. Боюсь я, матушка, ох как боюсь!.. Сама посуди, живу в доме пятнадцать лет, приобык, я же безродный, ни за мной, ни передо мной никого, я их заместо своих почитаю, голову готов положить за хозяина... Ну да как беда-то стрясется?.. ох ты, господи, господи, и подумать - так страшно.

- Что ж они затевают? - спросила Таифа.

- Затевают, матушка... ох затевают... А зачинщиком этот проходимец, отвечал Пантелей.

- Что ж за дело такое у них, Пантелеюшка? - выпытывала у него Таифа.

- Кто их знает?.. Понять невозможно,- отвечал Пантелей.- Только сдается, что дело нехорошее. И Алексей этот тоже целые ночи толкует с этим проходимцем, прости господи. В одной боковушке с ним и живет.

- Да кто ж такой этот человек? Откуда?.. из каких мeстов? - допытывалась мать Таифа.

- Родом будто из здешних. Так сказывается,- отвечал Пантелей. - Патапу Максимычу, слышь, сызмальства был знаем. А зовут его Яким Прохорыч, по прозванью Стуколов.

- Слыхала я про Стуколова Якима, слыхала смолоду, - молвила мать Таифа.Только тот без вести пропал, годов двадцать тому, коли не больше.

- Пропадал, а теперь объявился,- молвил Пантелей.- Про странства свои намедни рассказывал мне,- где-то, где не бывал, каких земель не видывал, коли только не врет. Я, признаться, ему больше на лоб да на скулу гляжу. Думаю, не клал ли ему палач отметин на площади...

- Ну уж ты! Епископ, говоришь, прислал? - сказала Таифа.- Пошлет разве епископ каторжного?..

- Говорит, от епископа,- отвечал Пантелей,- а может, и врет.

- А если от епископа,- заметила Таифа,- так, может, толкуют они, как ему в наши места прибыть. Дело опасное, надо тайну держать.

- Коли б насчет этого, таиться от меня бы не стали,- сказал на то Пантелей.- Попа ли привезти, другое ли что - завсегда я справлю. Нет, матушка, тут другое что-нибудь... Опять же, если б насчет приезда епископа - стали бы разве от Аксиньи Захаровны таиться , а то ведь и от нее тайком... Опять же, матушка Манефа гостила у нас, с кем же бы и советоваться, как не с ней... Так нет, она всего только раз и видела этого Стуколова... Гости два дня гостили, а он все время в боковуше сидел... Нет, матушка, тут другое, совсем другое... Ох, боюсь я, чтоб он Патапа Максимыча на недоброе не навел!.. Оборони, царю небесный!