Александра Соколова - Просто мы научились жить (2010-2012)

• Название: Просто мы научились жить (2010-2012)
• Автор: Александра Соколова
• Издательство: © Александра Витальевна Соколова 2010-2012
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2012

От автора: До сих пор поверить не могу, что я это делаю. Но что-то в глубине души говорит, что всё должно закончиться там же, где и началось.

Не знаю, остались ли здесь еще те люди, с которыми мы бок о бок шли вдоль написания предыдущих двух книг. Буду рада, если да.

Но, так или иначе, закончится всё тут, где началось однажды много лет назад. Где одна юная девушка встретила в залитой комнате светом другую. И эта встреча изменила не только их жизни, но и мою тоже.

Пожелаем им удачи. И посмотрим, что из этого выйдет.

Текст взят: http://www.rxwp.ru/include/phpBB/viewtopic.php?f=28&t=12464

---

– Почему?

– Потому что если ты доверяешь ему, если любишь, то будешь заботиться о том, куда он ушел, кто ждет его там, будет ли ему там хорошо, а почему… Какая разница, почему?

– Но я хочу знать, – выдохнула Инна.

– Зачем?

– Чтобы понять, что я сделала не так.

Господи, ну вот она уже и винит себя… Ищет ошибки, знаки, указания, которые могли бы, могли бы предотвратить беду. И она сейчас полжизни отдаст за такой знак. Лишь бы еще хоть ненадолго ощутить надежду.

– Милая, не ищи ошибок. Ты всё сделала так, как хотела сделать. И всё было правильно.

– Тогда почему она ушла?

Он дернулся, как от удара – впервые в жизни дочь повысила на него голос. Господи, как же ей больно, должно быть, сейчас!

– Инчонок, послушай меня. Ты была собой всё это время. Ты не притворялась, не играла, не носила масок. И было время, пока Лиза тебя любила. Но ничего не стоит на месте, малыш, все мы меняемся, и ты, и она. И новая Лиза однажды не смогла любить новую Инну. Не потому что она плоха, а просто потому что она – другая.

– Нет.

Она замотала головой, затряслись руки, заходила туда-сюда голова, и слова, вылетающие изо рта, стали вдруг хриплыми и натужными.

– Нет, папа. Так не может быть. Невозможно вчера любить, а сегодня вдруг не любить. Просто я стала другая, да… Я сделала что-то не так. И поэтому она не смогла больше жить со мной. Но я верну. Я разберусь, в чем ошибка, и верну.

– Инчонок, подожди…

– Нет, папа, – она вскочила на ноги – худая, всклокоченная словно воробей, с огромными глазами и искаженным дрожью ртом, – молчи, ничего не говори. Я найду, я пойму, я справлюсь, и она вернется, и всё будет как раньше.

Острая боль сжала его сердце. И это говорит его дочь? Его умная, светлая девочка, которая всегда знала, что есть добро, что зло, а что справедливость? Что сделала с ней эта ведьма, как она смогла сделать это с его ребенком?

– Доченька, послушай меня…

– Нет! Не буду слушать. Я верну её. Я пойду домой, сяду и буду думать. И я пойму, что я сделала не так. И я… я…

И он не выдержал.

– И что ты сделаешь? Станешь такой, какая её устроит?

Инна открыла рот, чтобы ответить, и… осеклась. Но отец не остановился. Он встал рядом, нависая над ней всем телом, и лицо его скривилось от отвращения.

– Вот что ты решила сделать со своей жизнью, доченька? Если она не любит тебя настоящую – стать той, которую она любить сможет? Это – твой выбор?

Слова, летящие в неё, были жесткими, болючими, они впивались в душу и отец видел, как инстинктивно Инна пытается уклониться от них, слегка поворачивая корпус при каждой новой фразе.

– Но если она сможет полюбить то, что ты ей покажешь, что тебе толку с того? Ведь любить она будет не тебя, а то, что ты создашь для неё.

Любитьбудетнетебя, любитьбудетнетебя, любитьбудетнетебя.

Рухнула надежда, погребенная под могильной плитой реальности. Разорвались на куски стены, пол, потолок, всё закачалось-закачалось-закачалось, и крик, застывший в горле вырвался наружу слезами.

– Нет! Нет! – слезы хлынули единым потоком, не останавливаясь, заливая подбородок и щеки, капая на футболку. – Нет!

– Да. Она не любит тебя, Инна. Прими это. Это правда и ты не сможешь этого изменить. Можно заставить влюбиться, можно заставить дружить, можно даже заставить ненавидеть, но заставить любить – нельзя.

– Я ненавижу тебя, – она подняла глаза, и в этих залитых болью зрачках он наконец увидел свою дочь: растоптанную, убитую, уничтоженную, но – не опустившую рук. В этих голубых, ясных от слез глазах, было всё – и боль, и ненависть, и любовь, и стыд, и весь спектр разнообразных чувств, которым наконец нашелся выход наружу.

– Я ненавижу тебя. Это ты научил меня, ты сделал меня такой. Если бы я жила как все, не зная, не умея, я бы могла притвориться и еще немножко побыть счастливой. А теперь… А теперь я не могу. Она не любит меня, папа. И из-за тебя мне придется с этим жить.

Он не стал ничего отвечать – молча смотрел, как она уходит из комнаты, слушал, как умывается в ванной, как захлопывает за собой входную дверь. И пошевелился только когда в комнату вошла встревоженная, растерянная, заплаканная мать.

– Зачем ты это сделал? – Тихо спросила она, обнимая его и прижимаясь щекой к плечу.

Он погладил её по спине и вздохнул.

– Ей нужно сейчас где-то разместить свою злость. На Лизу она пока злиться не может, а на себя, к счастью, не умеет. Так что пусть пока злится на меня.

Мать кивнула и прижалась к нему еще крепче.

Что ж, пусть пока так.

Глава 10.

…и даже если оно не вернется мне никогда,

и даже если ты мне никогда и письма не напишешь,

я нереально люблю наше прошлое… слышишь, да?

я знаю, что слышишь. точнее – я верю, что слышишь.

М. Яковлева.

Чух-чух поезд, чух-чух. Светлеет за окном, то тут, то там возятся сонные пассажиры плацкартного вагона. И Питер всё ближе и ближе, ближе и ближе. И одуряющая тоска сминает сердце в кулак воспоминаниями о прошлом, и никуда от них не деться, не спрятаться – рассвет их время.

И сопротивляться уже не хочется, а хочется растворяться в картинках из прошлого, которые словно кинохроника пролетают в глазах и улыбаются, а порой и плачут, и грустят, и не дают вздохнуть.

Странная штука – прошлое. Не хочет оставаться там, за горизонтом, одиноко ему там, и потому то и дело пытается пролезть в настоящее, прикоснуться к нему, слиться с ним и заставить идти по-своему, по-прошлому.

Да святится имя твое…

Надпись, нацарапанная на стенке туалета ржавым гвоздем. Религиозным фанатиком, или фанатом Куприна? Или просто разочарованным во всем на свете мальчиком-студентом, которому просто не во что больше верить, кроме как в эту, чудовищную в своей простоте, фразу.

Кто он такой, ваш бог? Да и верила ли она в него когда-нибудь на самом деле? Вот Олеся – да. Верила.

И понеслись, понеслись картинки, кадры, новые и новые, горькие и светлые, родные и удивительно ясные.

Да святится имя твое…

Вот она сидит на корточках в грязном переходе московского метро, смотрит ясными, открытыми и светлыми глазами, и улыбается навстречу хмурой Жене.

– Бог внутри, Женька! Даже если тебе кажется, что его нет, он всё равно внутри тебя, и даже если ты в него не веришь – он-то в тебя точно верит.

Да святится имя твое…

А вот её руки перебинтовывают Женины раны, ласково промывают, прилепливают пластырь, а губы – дрожащие, все в каплях от слез, шепчут:

– Женечка, всё будет хорошо, маленькая моя. Я с тобой, я рядышком, моя хорошая. Ранки пройдут, заживут, и мы поедем с тобой на море, будем купаться в волнах, играть в мяч и загорать под солнышком.

И Женя – верит. Лежит, скрюченная от боли – знатно били, сволочи – и верит каждому произнесенному слову. И чувствует, как омывается сердце свежей кровью и начинает снова, впервые за много месяцев, потихоньку биться.

Да святится имя твое…

Они смотрят друг на друга, стоя в глухом лесу – худые, голодные, уставшие и почти потерявшие мужество, и им не нужно говорить ни единого слова – и без того ясно, что если будет нужно, если возникнет необходимость, – жизни будет не жаль. Лишь бы билось. Лишь бы продолжало биться.

Да святится имя твое…

Олеся спит на полке плацкартного вагона, а Женька не может спать – она лежит и охраняет её сон. Рассматривает дорогое лицо – на нем морщинки появились, а раньше не было вовсе. Да и у самой первая седина в висках. Одеяло сбилось, и Олеся прижимает его к себе белокожей ладошкой, и кажется сейчас, что нет на свете дороже этой маленькой ладошки, так крепко и так настойчиво сжимающей шерстяной кусок тепла. Первый за много дней.

Да святится имя твое…

Питер, большой дом, мягкая постель. Они спят вместе, вжавшись друг в друга, и безопасность и любовь окутывают их с ног до головы.

Да святится имя твое…

– У тебя есть сигареты? – Женя спрыгнула с полки и нагнулась к розовой ото сна Марине.

– Ты же не куришь, – удивленно ответила та.

– Плевать. Дай сигарету.

Не обращая внимания на испуганные Маринины глаза, выхватила пачку Вога, и убежала в тамбур. Дышала часто, тяжело, неумело закуривая – за прошедшие годы отвыкла совсем.

Горький дым обжег гортань и растворился в легких. Женя закашлялась, на лоб упали непослушные пряди волос. Она курила молча, остервенело, резко сжимая губы и резко выдыхая дым. И, докурив одну сигарету, тут же закурила другую.

– А ты не такая уж сильная, Ковалева, – сказала она своему отражению в стекле двери, – уже сейчас готова рассыпаться, а что же будет дальше?

Может, ну её к черту, эту авантюру? Выйти на московском вокзале, и не сделать с него ни шага? Купить билет на поезд до Ростова, и сегодня же уехать назад, домой, в безопасное тепло родного дома, к любимой дочке, к своей, нормальной жизни?

Но кто говорил, что будет легко? И разве кто-то надеялся на легкость? Нет. Она с самого начала знала, что будет сложно. Что будет рваться на части сердце, и удастся ли собрать эти части снова – большой вопрос.