Сборник Сборник - Никогда не забудем

• Название: Никогда не забудем
• Автор: Сборник Сборник
• Издательство: Юнацтва
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Рассказы белорусских детей о днях Великой Отечественной войны.

Работа по созданию этой книги началась вскоре после войны. 3 апреля 1946 года в газете «Пiянер Беларусi» было напечатано письмо пионеров 37-й минской школы, в котором они обратились ко всем школьникам республики с предложением написать коллективную книгу об участии белорусских детей в Великой Отечественной войне. За два года было собрано около 400 рассказов. Часть из них и вошла в книгу, которая впервые увидела свет на белорусском языке в 1948 году.

Для младшего школьного возраста.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Когда отец узнал, где я, он пришел и принес мне одеяло, а потом привел партизанского врача Римшу, который был сам из деревни Бабуничи. Врач бранился, что мне положили льняное семя. Он снял с ноги мертвую кожу. Было очень больно, но я не плакала. Перевязал мне ногу. Утром сменил повязку и уехал, оставив мне бинт и лекарство для промывания. Он был очень хороший человек.

Папа решил взять меня с собой, потому что на Михедовичи часто нападали немцы. Сперва хотел нести на плечах, но я была тяжелая. Тогда он посадил меня на санки. Отъехав немного, мы узнали, что в Селючичах (это наша деревня) немцы. Отец вернулся. Я все думала о Мише.

Потом мы узнали, что немцы забрали всех людей нашей деревни и погнали в Капцевичи. Мишу наши люди несли на руках, а там передали тетке. Потом приехала из Бринева мамина сестра и взяла его к себе.

Папа вернулся в свой лес. Я осталась у дедушки. Нога моя болела, от раны неприятно пахло, лекарств не было. Лечила я ее так: папа принес дубовой коры, я делала навар и этой водой промывала. Ногу очень щипало.

Дедушка со своей семьей ушел в лес, а меня оставили в доме. Мне говорили:

— Останься здесь, а то опять застудишь ногу.

Мне было очень обидно, что меня оставили одну. Я боялась, что придут немцы и сожгут меня. Очень страшно было. Я ходила на одной ноге. Есть ходила к людям. Однажды вернулась домой и не нашла своего одеяла. Ничего другого у меня не было.

Близилась весна. Таял снег. Было страшно, когда начиналась тревога: все бегут, а я не могу. Нога очень болела, пальцы отпали — сначала большой, потом маленький и все остальные.

Меня забрал к себе чужой дядя Сергей. У него были дети, и я их нянчила. Он вырыл в лесу землянку, и мы там жили. Наступало лето. Я понемногу начала ходить, но стоило только зацепить ногой что-либо, как лилась кровь, особенно, когда нам приходилось бежать. А когда бежишь, вроде ничего не чувствуешь.

Утром я подымалась, собирала грибы, потом мы их варили…

Однажды услышали, что немцы идут на Михедовичи. Мы отъехали дальше от землянок. Немцы сожгли деревню, двух стариков и одну бабушку. Вся молодежь была в лесу.

Началась осень. Дошли слухи — немцы устраивают облаву. Мы собрались и уехали за реку Орессу. Приехали в деревню Белый Переезд, потом заехали в деревню Замостье, слышим — немцы в Белом Переезде. Не отдыхая, ночью мы поехали дальше, в деревню Наличии. Там прожили несколько недель и опять услышали, что немцы идут на нас. Мы перебрались в лес. Нехорошо было в чужом, незнакомом лесу, и мы подались в нашу сторону, но другой дорогой, окольной. Много дней ехали через разные деревни, потом вместе с партизанами опять подъехали к реке Орессе. Моста на ней не было — только две перекладины высоко, метра на три над водой. Была ночь, людей собралось много, каждый старался перейти быстрее, потому что немцы с дороги часто нас обстреливали.

Дядя Сергей понес одежду, а я ползла за ним. Было темно, я очень боялась упасть в воду. Коров и коней перегоняли вплавь.

Мы ехали дни и ночи через леса и болота.

Наконец вернулись в Михедовичи, в наши землянки. Там жила наша соседка. Она сказала, что немцы близко от нас, и мы перебрались в другой лес. Там и пробыли до весны.

Весной немцы опять пошли на нас облавой. Нас гнали из лесу. Вокруг стреляли. Наконец всех нас поймали, привели на какой-то остров и стали пускать красные ракеты. Потом повели на железную дорогу. Как заметила я рельсы, горько заплакала: думала, что повезут в Германию. Все были голодные, есть было нечего, дети плакали.

Под вечер нас погрузили на платформу и повезли. Везли в ту сторону, где были наши землянки и где я летом собирала грибы. Так захотелось спрыгнуть с платформы — ведь лучше погибнуть, чем быть рабом немца.

На переезде нас высадили и погнали в деревню Грабов. Люди устали. Кто останавливался, того били прикладами. В Грабов пришли ночью. Нас построили в ряд и стали считать. Потом дали какой-то бурды — бак на двести человек. Есть было нечем. В темноте мы стали искать банки, черепки.

Нам отвели три подвала, втолкнули нас туда и около каждого подвала поставили часового. На следующий день нас отвезли в Белый Переезд и разместили в домах, по пять семей.

Через несколько дней немцы согнали всех людей на собрание. Я думала, что они нас сожгут, но они сказали:

— Кто хочет ехать в Германию, тому будет хорошо.

Никто не согласился. А на второй день в деревне не оказалось ни одного немца. Мы поехали домой.

Я узнала, что папу моего убили немцы. Они поймали его в лесу, повели в деревню Бринев, где был наш Миша, мучили, допрашивали, а потом расстреляли.

Я очень плакала и все думала, что скоро придут наши и отомстят за мучения. Однажды мы сидели в лесу около шоссе и увидели, что немцы бегут, бросая все на ходу. А потом появились наши. Нам казалось, что это сон. Все бежали навстречу и кричали:

— Наши! Наши! Ура!

Я рассказала дорогим освободителям, как я отморозила ногу, как умерли мама и маленький братик, как и за что убили отца.

Хочу еще сказать о тех полицаях-предателях. Один из них, Горошка, как услыхал, что идут наши, повесился. А его брат Антон ехал на машине, и его убили партизаны из засады. Машука Василия партизаны убили в кровати, когда он спал. Пусть собаки лежат в земле!

Женя Евстратова (1933 г.)

В Бресте

Мелькают поля, леса, вагон дрожит. Я прислушиваюсь к стуку колес и поглядываю в окно. Вдруг какой-то большущий человек тормошит меня за плечо и кричит: «Лерочка, подымайся!»

С трудом открываю глаза — и ничего не могу понять. Что-то гудит, воет, дом весь дрожит. Что это — буря, землетрясение или продолжение сна?

Папа берет меня под мышки и ставит на пол. Вокруг ужасный грохот, звон разбитого стекла. Оторвалась и упала внутренняя ставня.

— Быстро одевайтесь и идите в подвал, — говорит отец, — а я пойду в паровозное депо.

В подвале я узнала, что немцы перешли границу и напали на нас.

Так началась для нас война.

В пять часов утра бомбежка прекратилась. Мы вернулись в свою квартиру. Отца дома не было.

В шесть часов на улице затрещали мотоциклы, и вскоре к нам ворвался немецкий офицер с солдатами.

— Советские?.. Муж?.. Оружие?.. — кричал офицер.

Десятитысячная моя сестричка Инночка спала на моей кровати. Офицер закричал, затопал ногами, подбежал к кровати, схватил матрац за угол и вместе с сестричкой рванул на пол. Под матрацем лежал ремень, конец которого немец принял за портупею.

Пнув сапогом маму, которая бросилась к Инночке, офицер с солдатами вышел.

Сестричка сильно ушиблась падая и недели через две умерла… Сосед, который служил у немцев, приказал нам говорить всем, что она умерла от дизентерии, и даже прислал дезинфектора.

Больше всех немцы преследовали в Бресте тех советских людей, которые переехали сюда с 1939 года. Поэтому к нам они приходили почти каждый день. Стало невозможно жить, и мы переехали на окраину, где нас никто не знал. Туда пришел и отец: до этого времени он где-то прятался. Отец скрывал, что он машинист, и когда некуда было деваться, шел на работу чернорабочим. Мама достала справку, что она инвалид, и таким образом уклонилась от работы на немцев.

В нашей квартире под кухней был хороший бетонированный подвал. Окно, что выходило во двор, отец замуровал и засыпал землей. Когда в городе появилось электричество, папа пробил дыру в углу за печью и под обоями провел в подвал провод. Там установили радиоприемник. Крышку подвала наглухо забили, а вместо нее в сенях под бочкой с водой оставили три незакрепленные доски. К нам приходили товарищи отца слушать радио.

Папа принялся делать ведра, паять кастрюли, и к нам начали приходить заказчики, но почему-то все одни и те же. Мама стала шить, но заказы брала только от своих и часто возвращала заказы неоконченными. Люди уносили от нас радиосообщения из Москвы.

Однажды, осенью 1942 года, мы долго ждали маму.

Было девять часов вечера. Позже этого часа ходить не разрешалось, но мамы все не было. Наконец, в десять часов, шатаясь, бледная, в намокшей одежде пришла мама. Она сказала, что была у соседей, напротив, и, испугавшись собаки, упала в грязь. Я помогла ей раздеться и увидела, что у нее повреждены ноги, плечо опухло.

Уже потом, когда я стала помогать маме в подпольной работе, она мне рассказала, что тогда на конспиративной квартире их застали немцы, и она выпрыгнула через окно со второго этажа.

Весной 1943 года арестовали много молодежи. Была арестована и дочь маминой подруги, Вера Кравцова, из 10 класса. Она была у нас пионервожатой. Вместе с ней арестовали секретаря комсомольской организации Бориса Аноткина. Их расстреляли. Мне было очень тяжело: ведь я их хорошо знала.

Однажды мама сказала мне, что ей у одних знакомых надо взять свертки, но идти туда нельзя. Я сказала, что пойду сама. Мама взяла мою руку и сказала: