Николай Лосский - Условия абсолютного добра

• Название: Условия абсолютного добра
• Автор: Николай Лосский
• Жанр: Религиоведение

УСЛОВИЯ

АБСОЛЮТНОГО

ДОБРА

Москва

Издательство

политической

литературы

1991

ББК   87.7

           Л79

Вступительная статья доктора философских наук,

профессора А. И. Титаренко

РЕДКОЛЛЕГИЯ  СЕРИИ:

А. А. Гусейнов (председатель), Р. Г. Апресян, Ю. Н. Давыдов,

В. Г. Иванов, Л. В. Коновалова, В. В. Соколов,

Э. Ю. Соловьев, М. Т. Степанянц

   Лосский Н. О.

Л79                Условия абсолютного добра: Основы  этики; Характер русского народа.-М.: Политиздат, 1991.-368  с.-(Б-ка  этич. мысли).

ISBN 5-250-01492-5

Книга  включает  оригинальные  этические сочинения  русского философа Н. О. Лосского (1870-1965), написанные им в эмиграции. В них он с позиций религиозного персонализма  («мистического эмпиризма»), исходя  из положения о личности как центральном онтологическом элементе мира, рассматривает основные проблемы  этики: нравственность и ее категории, действие нравственного закона жизни, характер нравственного прогресса и др. («Условия абсолютного добра»), размышляет   о  нравственно-психологических особенностях русского народа и его исторических судьбах («Характер русского народа»).

Рассчитана на читателей, интересующихся философско-этической проблемати-

кой

---

Рассматривая поведение со стороны его психологического состава, Спенсер утверждает, что конечная цель всех поступков индивидуума есть удовольствие. Чье удовольствие? В начале эволюции, по Спенсеру, это удовольствие индивидуума, совершающего поступок. Следовательно, вначале все поведение индивидуума имеет насквозь эгоистический или, по крайней мере, эгоцентрический характер. Однако на той ступени развития, когда появляются подлинно нравственные поступки, конечной целью их служит удовольствие того лица, в пользу которого совершается поступок. Таким образом, биологическая эволюция совершает чудо: порождение альтруизма из чистого эгоизма или эгоцентризма. Спенсер понимает, что говорить о чистом альтруизме, о вполне бескорыстном поступке можно только в том случае, когда мотивом, побуждающим к нему, не служит искание своего удовольствия. Он признает различие «между альтруизмом, к которому побуждает человека ожидание приятного чувствования, достигаемого через его посредство, и тем альтруизмом, который хотя тоже достигает этого приятного чувствования, однако же не имеет его прямо в виду и не делает из него своего побудительного мотива» (§80). «Хотя альтруистические удовольствия таким образом организованных натур и будут оказываться всегда эгоистичными, в видоизмененном смысле этого слова, однако они не будут преследуемы эгоистическим путем, т. е. они не будут

37

преследуемы из эгоистических побуждений. Хотя доставление удовольствий другим и будет доставлять удовольствие самому, однако сознание человека не будет занято мыслью о получении этого симпатического удовольствия, но только мыслью о доставлении удовольствия другому» (§ 95) Он сравнивает такое бескорыстное поведение с поведением скряги, который так сосредоточен на добывании денег, что забывает об удовольствиях: «Он думает только о деньгах и средствах добыть их; а удовольствие, проистекающее из обладания, испытывается им как бы случайно, так сказать, по пути, без заранее составленного намерения» (§ 95).

Если подлинная конечная цель, по Спенсеру, есть искание своего удовольствия, то отвлечение от нее может быть только случайным и временным: в конце концов эта цель, мое удовольствие, ярко обрисовывается в сознании. Во многих местах своей этики Спенсер говорит об этом, обрисовывая альтруистическое поведение. Так, говоря о родительском пожертвовании собой на пользу детенышей, он указывает на то, что эволюция закрепила этот вид поведения даже среди многих видов животных, так что «альтруистические труды родителей на пользу своих детенышей выполняются здесь просто ради удовлетворения своих собственных родительских инстинктов» (§ 92). Со временем, думает Спенсер, и общественный альтруизм укоренится в человеке так же глубоко, как родительский: «Низшие эгоистические удовольствия будут постоянно подчиняться этому более высокому эгоистическому удовольствию, но не в силу какого‑либо усилия над собой с целью такого подчинения, а просто в силу предпочтения этого более высокого эгоистического удовольствия всем другим и в силу простого желания насладиться им всякий раз, когда это окажется возможным» (§ 92). «С самого начала, - говорит Спенсер, - у всех творений создалась и развивалась дальше, принимая все более высокие формы, такая организация, благодаря которой выполнение альтруистических актов сопровождалось эгоистическим удовольствием» (§ 110–б). В результате эволюции получается «органический альтруизм»: «Эгоизм и альтруизм сливаются в одно, так как альтруистическое удовольствие выражается «эгоистически» (Там же). Высшая ступень такого «органического альтруизма» уже достигнута в общественной жизни муравьев и пчел: у них «для общего блага затрачивается такое количество энергии, которое не только мешает затрате ее на личную пользу, но может подавить последнюю настолько, чтобы оставить индивидууму ровно такую долю личного благосостояния, какая необходима для поддержания жизни». «Эти примеры показывают нам не только возможность почти полного отождествления эгоизма с альтруизмом, но также и то, что это отождествление является следствием удовольствия, сопровождающего альтруистические поступки и ставшего, в сущности, удовольствием эгоистическим» (Там же).

У Спенсера можно найти даже проблески мысли, что бес корыстное поведение так же первоначально, как и эгоцентрическое.

38

«с самого начала, — говорит он, — альтруизм был единосущен эгоизмом в такой степени, что непрерывное из поколения поколение проявление эгоизма возможно было только при «средстве того альтруизма, благодаря которому каждое поколение жертвовало физически или иным путем долей своей жизни в пользу следующего за ним поколения» (§ 110–б). Последователь но развить это учение можно не иначе как на основе философии, усматривающей интимную связь всех существ друг с другом, возможную потому, что бытие каждого индивидуума не сводится только к разобщенным в пространстве объемам и раздробленным по времени процессам, а содержит в себе еще и более глубокую, сверхвременную и сверхпространственную сторону, которая придает миру характер органического целого. Поскольку Спенсер агностик, а не материалист, поскольку он вовсе не считает пространственно–временное бытие абсолютно первоначальным, у него была возможность принять учение о первичном сосуществовании эгоцентрического и неэгоцентрического поведения. Однако предрассудки так называемой «научности» заставили его при вы работке учения о строении мира сосредоточить внимание только на пространственно–временном бытии и понять живые существа только как разобщенные в пространстве тела, живущие каждое своим обособленным, замкнутым в себе психофизическим процессом своего организма. Поэтому ему приходится во имя «научности» признать первичность эгоизма и поставить себе неосуществимую логически последовательно задачу — доказать, что естественная эволюция создает из эгоизма альтруизм. Противоречивость этой задачи обнаруживается у самого Спенсера, например, в таком заявлении его: «Если мы определим альтруизм как совокупность всех тех действий, которые, при нормальном ходе вещей, идут на пользу не себе, а другим, то в таком случае найдем, что с самого рассвета жизни альтруизм играл не менее существенную роль, чем эгоизм. Хотя первично альтруизм зависит от эгоизма, но вторично сам эгоизм зависит от альтруизма» (§75).

Рассмотрим теперь в деталях натяжки и противоречия, присущие натуралистическому эволюционизму в этике Спенсера. Конечной целью поведения Спенсер считает с субъективной стороны счастье, именно возможно большее количество удовольствий и отсутствие страданий, а с объективной стороны — самосохранение организма, достигаемое путем все усложняющихся физиологических процессов, приспособленных точно к среде. Ошибочность учения эвдемонистов и гедонистов о счастье и удовольствии уже рассмотрена выше: они, и вместе с ними Спенсер, считают высшей ценностью и конечной целью переживание удовлетворения, которое в действительности имеет второстепенную ценность, именно служит только субъективной отметкою того, что объективная цель достигнута. Такие духовные страсти, как честолюбие, свободолюбие, любовь к истине, к нравственному добру, оказываются у Спенсера только средством для достижения удовольствия, с субъективной стороны, и для самосохранения организма,

39

с объективной стороны. Непосредственное сознание открывает с абсолютной достоверностью, что это неверно: свобода, истина красота, нравственное добро суть не средства, а самоценности. Они могут быть использованы иногда как средства для биологических целей, т. е. для самосохранения организма, но по рангу своему они стоят выше биологических ценностей, и реализация их образует сверхбиологическую сторону жизни человека, более ценную, чем биологическая; поэтому понятно и естественно, что в случае столкновения ценностей человек нередко жертвует своей физиологической жизнью, обрекает себя на телесную смерть ради реализации этих духовных ценностей. Таким образом, с точки зрения философа, развивающего учение о ценностях на основании данных внутреннего опыта, а не предпосылок биологии. Спенсер в своей этике впал в две противоположные ошибки: во–первых, отметку достижения цели, чувство удовольствия, он принял за конечную цель; во–вторых, подлинно высшие цели он низвел на степень средства.

Если духовные деятельности суть только средства для сохранения и развития телесной жизни, то обречение себя на смерть в борьбе за духовные ценности есть бессмыслица или какое‑то странное извращение. И в самом деле. Спенсер приравнивает такие поступки к поведению скряги, начавшего копить деньги для удовлетворения голода и кончившего смертью от голода на сундуке с деньгами; иными словами, в поведении, жертвующем биологическими потребностями ради духовных, он видит, подобно Миллю и многим другим мыслителям, один из случаев превращения средства в цель и не замечает, как эта теория компрометирует всю его систему этики. Во–первых, превращения средства в цель вследствие одного лишь переноса ассоциированных воспоминаний с цели на средства не бывает; во–вторых, если бы ассоциации превращали средства в цели, эти изменения поведения были бы такою нелепостью, что сознание их вело бы не к упрочению их, а к попыткам возвратить первоначальное правильное соотношение средств и целей, т. е. в данном случае «рациональная» этика вызывала бы стремление вернуться к эгоизму. Рас смотрим подробнее эти два положения. Возможно ли, чтобы ассоциации изменяли для субъекта ту ценность какого‑либо предмета, которая внутренне присуща ему согласно его природе? Спенсер приводит следующие примеры: «Известный сорт варенья, постоянно дававшийся нам в детстве для заедания лекарства, может быть сделано, в силу простой ассоциации чувствований, до такой степени противным для нас, что мы не будем в состоянии переносить его во всю последующую жизнь»; и наоборот, «карканье грачей не есть само по себе приятный звук; с музыкальной точки зрения скорее можно было бы утверждать обратное», однако обыкновенно оно вызывает приятные чувствования вследствие ассоциированных с ним воспоминаний о прогулках, каникулах и т. п. Эти примеры не доказывают того, что нужно Спенсеру (Основания психологии. § 519).