Николай Лосский - Условия абсолютного добра

• Название: Условия абсолютного добра
• Автор: Николай Лосский
• Жанр: Религиоведение

УСЛОВИЯ

АБСОЛЮТНОГО

ДОБРА

Москва

Издательство

политической

литературы

1991

ББК   87.7

           Л79

Вступительная статья доктора философских наук,

профессора А. И. Титаренко

РЕДКОЛЛЕГИЯ  СЕРИИ:

А. А. Гусейнов (председатель), Р. Г. Апресян, Ю. Н. Давыдов,

В. Г. Иванов, Л. В. Коновалова, В. В. Соколов,

Э. Ю. Соловьев, М. Т. Степанянц

   Лосский Н. О.

Л79                Условия абсолютного добра: Основы  этики; Характер русского народа.-М.: Политиздат, 1991.-368  с.-(Б-ка  этич. мысли).

ISBN 5-250-01492-5

Книга  включает  оригинальные  этические сочинения  русского философа Н. О. Лосского (1870-1965), написанные им в эмиграции. В них он с позиций религиозного персонализма  («мистического эмпиризма»), исходя  из положения о личности как центральном онтологическом элементе мира, рассматривает основные проблемы  этики: нравственность и ее категории, действие нравственного закона жизни, характер нравственного прогресса и др. («Условия абсолютного добра»), размышляет   о  нравственно-психологических особенностях русского народа и его исторических судьбах («Характер русского народа»).

Рассчитана на читателей, интересующихся философско-этической проблемати-

кой

---

*** Ревякин А. И. А. Н. Островский. С. 91.

310

опасаться. Лермонтов, потрясенный гибелью Пушкина, написал стихотворение «Смерть Поэта», кончающееся так:

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда всё молчи!..

Но есть и Божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный судия: Он ждет:

Он не доступен звону злата.

И мысли и дела Он знает наперед,

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

Хомяков, славянофил, преувеличивавший достоинства России. призывал в начале Севастопольской кампании русский народ к покаянию, гневно перечисляя грехи России:

В судах черна неправдой черной

И игом рабства клеймена,

Безбожной лести, лжи тлетворной,

И лени мертвой и позорной,

И всякой мерзости полна!

Через десять лет после этого призыва к покаянию произошла великая реформа суда, поставившая Россию выше других культурных стран по достоинствам ее судопроизводства. Я говорю это с уверенностью в своей правоте на основании сведений, которые нам в Праге давал замечательный деятель русского суда Сергей Владиславич Завадский. Чтобы было понятно, насколько можно доверять суждениям Завадского, я сообщу подробнее о свойствах этой выдающейся личности.

Перед революцией Завадский был прокурором Судебной палаты в Петрограде; при Временном правительстве он стал сенатором. Сергей Владиславич был человеком исключительного благородства; в сложных общественных вопросах и столкновениях его решения могли служить гарантией моральной правильности поведения. Во всей его фигуре, манере речи и обхождении был отпечаток утонченной дворянской тургеневской культуры. Кроме вопросов юриспруденции Завадский увлекался исследованием русского языка. В этой области у него было много оригинальных наблюдений и соображений. Им было основано в Праге общество для изучения русского языка. Его знания в области русской и иностранных литератур были изумительны. Особенно любил Сергей Владиславич древнюю греческую литературу и греческий язык. Не удовлетворяясь в некоторых отношениях существующими переводами греческих трагиков, он первый осуществил перевод всех трагедий Эсхила и некоторых произведений Софокла. Каждый свой перевод он снабдил ценным введением и комментариями. В 1937 году появился в Советской России перевод Пиотровского всех трагедий Эсхила. Тем не менее несомненно, что и теперь издание перевода Завадского имело бы тоже большую ценность.

311

На юридическом факультете Русского университета в Праге Завадский был профессором гражданского права. Теоретические и практические знания его в области юриспруденции были замечательны. Завадский особенно любил и высоко ценил русский суд, как он был организован благодаря реформе Александра II. Вследствие долголетней службы на всех ступенях этого суда он знал его особенности в совершенстве и углубил эти сведения сравнением с юстицией в Западной Европе и Соединенных Штатах, где он во время поездок за границу посещал заседания суда. Свои мысли о русском суде он изложил в десяти двухчасовых популярных лекциях, прочитанных им в Праге за полгода до своей кончины.

Творчество Островского, примеры которого были даны в предыдущей главе в связи с вопросом о самодурстве и семейном деспотизме, представляет собой хороший образец «сатирического направления русского ума».

Достоевский дал в романе «Бесы» потрясающее изображение сатанинской стороны русского революционного движения, но в том же романе он заклеймил и губернаторский произвол. Вообще сатирическое изображение полицейского удушения жизни было весьма распространено в русской литературе царского времени, когда, несмотря на цензуру, можно было в значительной мере бороться с недостатками общественной и государственной жизни. Достоевскому принадлежит насмешливое выражение «административный восторг». Щедрин создал образ «Угрюм–Бурчеева», Чехов «унтера Пришибеева».

Русские писатели нередко также боролись со злом и средствами мягкого юмора. Чехов задавался целью юмором побеждать зло. Владимир Соловьев, чрезвычайно чутко подмечавший всякое уклонение от добра, любил шутки и юмор. Ему принадлежит стихотворение:

Из смеха звонкого и из глухих рыданий

Созвучие вселенной создано.

Звучи же смех свободною волною

И хоть на миг рыданье заглуши.

Ты, Муза бедная! над темною стезею

Явись хоть раз с улыбкой молодою

И злую жизнь насмешкою незлою

На миг обезоружь и укроти.

Но мастером злой насмешки был Салтыков–Щедрин, стоящий в ряду величайших сатириков мировой литературы. В «Истории одного города» он изображает историю России под видом истории народа «головотяпов», которые обо все головою тяпали, об стену, даже об пол, когда Богу молились. Принявшись свою землю устраивать, они начали с того, что «Волгу толокном замесили… свинью за бобра купили, да собаку за волка убили… потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел». Когда надумали искать себе князя, «искали, искали они

312

князя и чуть–чуть в трех соснах не заблудились». Князь объявил: «Тех из вас, которым ни до чего дела нет, я буду миловать, прочих же всех казнить». И в самом деле, во время Севастопольской кампании, когда русское общество стало тревожиться, узнавая о злоупотреблениях интендантства и т. п. недостатках, император Николай I воскликнул: «Им какое дело!» У русского народа до ограничения самодержавия манифестом 17 октября 1905 года не было даже права подачи петиций. Правда, после Октябрьской революции Советское правительство пошло гораздо дальше: оно отменило даже право молчания.

Все уголки и обычаи русской жизни привлекали к себе внимание Щедрина, и всякую пошлость он обличал беспощадно. В очерках «За рубежом» он, например, рассказывает о господине, который говорит: послужил и жду «прростого ррусского сспасиба!». В очерках «Круглый год», говоря о русских помещиках, проматывающих свое состояние, наслаждаясь жизнью в Париже и на курортах, он приводит телеграмму из Ниццы от матери, поздравляющей сына с получением чина коллежского советника: «Suis toute fiére benis conseiller collége Vendez Russie vendez vite argent envoyez Suis á sec Nathalie» («Преисполнена гордости. Благословляю коллежского советника. Продавай Россию, продавай быстро, высылай деньги. Сижу на мели. Наталия»). Получатель телеграммы поясняет: «У нас есть пустошь Рускина, а на телеграфе переврали: Russie. — Гм… какая, однако ж, можно сказать, провиденциальная ошибка!»

В «Письмах к тетеньке» рассказано о Ноздреве, который издает газету «Помои», издание ежедневное, «без претензий и мило. В программе объявления сказано, мы имеем в виду истину еще милее». В наше время необходимо издание сочинений Щедрина с комментариями, открывающими, против кого направлены были такие выпады его. Но они сохраняют значение и для нашего времени, когда в советской прессе издается, например, газета «Правда», где нет почти ни одного слова правды.

Не только о реакционерах, о подвигах Угрюм–Бурчеевых, об «охранительной» публицистике, но также и о либералах Щедрин находит что сказать. В «Сказках» он так изображает степени уступчивости мягкотелого либерала: «по возможности», «в пределах» свобода, обеспеченность, самодеятельность; «хоть что‑нибудь» и, наконец, сведущие люди посоветовали: идеалы сократи и действуй «применительно к подлости».

Великолепны -имена, изобретаемые Щедриным, например фамилии кулаков Колупаевы, Разуваевы; нововременского критика Буренина, талантливого, но грубого, он назвал Неуважай–Корыто. Имея в виду свойства населения различных губерний, Щедрин использовал насмешливые характеристики их, изобретенные самим русским народом: кособрюхие, губошлепы, вислоухие, лукоеды и т. п. «Русский народ на прозвища мастер», — говорит Тургенев в рассказе «Певцы» и приводит несколько примеров, характеризующих лиц, бывших при нем в корчме, например Оболдуй, Моргач.

313

Иностранцы, читая русскую литературу, изобилующую обличениями недостатков русской жизни и Русского государства, нередко воображают, будто русский народ особенно порочный, примитивный и жалкий. Они не понимают того, что подчеркнуто сатирический характер русской литературы свидетельствует о борьбе русского народа со своими недостатками и борьба эта в высокой степени успешна. Нашелся социолог Бруфорд (W. N. Bruford), настолько не понимающий этого значения сатирической литературы, что в 1947 году он написал книгу «Chekhov and his Russie» и назвал свой труд «социологическим исследованием» (A sociological study): он вообразил, будто, пользуясь произведениями Чехова, односторонне сосредоточившего внимание на отрицательных явлениях русской жизни и редко изображавшего положительные стороны ее, можно дать характеристику России как целого. Ему неизвестно, что Чехов, хорошо знавший Россию, сказал в письме к сестре: «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми». Сам Чехов в своем служении народу, как земский врач, воплотил в своем поведении все добрые качества замечательной по своим высоким достоинствам русской интеллигенции. Ничего этого не зная, Бруфорд в конце своей книги сочувственно ссылается на книгу Эрнеста Баркера (Reflections on Government. Оксфорд, 1942. С. 313), который говорит, что в России имеется невежественное, дрянное (wretched) крестьянство и «лицемерная, лживая, истерическая, необразованная (uneducated), ленивая интеллигенция»; такому народу, говорит он, необходима была большевистская диктатура {Бруфорд. С. 219). Всему миру известно теперь, что безбожный и бесчеловечный советский режим представляет собой сатанинское зло. Какое отсутствие нравственной чуткости проявляют люди, думающие, что какому бы то ни было народу полезно было бы подпасть такому режиму! Если бы Бруфорд узнал о России то, что знают о ней люди, подлинно изучившие ее (Леруа–Болье, Грахам, Бэринг, Пэре, Шубарт), он краснел бы от стыда, читая свою книгу.