Эрвин Штритматтер - Романы в стенограмме

• Название: Романы в стенограмме
• Автор: Эрвин Штритматтер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

В сборник входят произведения из четырех книг писателя. Из книги «Вторник в сентябре. 16 романов в стенограмме» взяты рассказы о прошлом Германии, о становлении новой жизни в ГДР, ее сегодняшнем дне. Из книги «3/4 из ста маленьких историй» — образцы лирико-философской прозы: зарисовки природы, раздумья о жизни, искусстве, науке. «Синий соловей, или Так это начинается» — цикл новелл о детстве и юности человека, который вступал и жизнь в годы первой мировой войны. Продолжением «Синего соловья» является последняя книга писателя «Моя приятельница Тина Бабе. Три соловьиные истории».

---

Над двором в прогретом солнцем воздухе висел поющий жаворонок. Он взмывал ввысь и завлекал самочку, камнем падал вниз и всхлипывал, опять взлетал, взлетал еще выше, становился ноющей точкой, наконец он исчез в воздушной дымке, но пение его слышалось непрерывно, казалось, это звучит воздух.

Мою злость как рукой сняло. Я вернулся в дом и крикнул:

— Над нашим двором поет жаворонок.

В сене

Маттес нагишом сидит в шуршащем сене. Солнце сияет, веет легкий ветерок. Мать говорит:

— Светлячки любят такую погоду.

Маттес поднимает глаза:

— Вон они летят!

Он видит то, что хочет видеть: днем — звезды, а ночью — солнце.

В каждом ребенке сидит поэт. В каждом ли поэте сидит ребенок?

Чем я обязан черепахам

Говорят, что в озере неподалеку от нашего домишки еще водятся европейские болотные черепахи. Мне это рассказал рыбак, которому много лет назад в невод попалась черепаха, он выпустил ее обратно в озеро.

С тех пор как я это узнал, я каждое лето хожу к озеру ранним утром, в полдень, а иногда и ночью. До него не больше пяти минут ходу. Как раз достаточно времени, чтобы, сделав перерыв в работе, наполнить легкие лесным воздухом.

Черепахи, эти закованные в панцирь памятники животным допотопных времен, очень пугливы. Малейшее сотрясение почвы — даже от шагов человека, — и они бросаются в воду, ныряют, скрываются из глаз. О том, в состоянии ли они долго быть под водой, можно судить по плавательным пузырям мелких рыбешек, которые носятся по озерной глади. Из надувной лодки я не раз видел эти пузырьки — остатки черепашьих обедов.

Озеро окружено болотами. Их заросшая поверхность выдерживает черепах, но не меня. Ранним летом среди болотного хвоща цветет кипрей, конский язык и жабник. Но горе тому, кто отважится ступить на эти болотные луга, — трясина засосет его. Вот почему я до сих пор так и не видел болотной черепахи на суше. И все же мое хождение к озеру не осталось без последствий.

Конечно, вода там уже не та, что тысячелетия назад, как известно, все течет, все изменяется, вода становится тучей, дождем, снегом, туманом или являет нам себя ручьем, рекою, морем. И люди подвластны тому же закону. Но мульда, в которой находится болото, осталась все той же впадиной, которую образовал в земной поверхности тающий ледник; она — доисторический шрам на теле земли. Задерживаясь у озера, я частенько пытаюсь представить себе времена, пролегшие между мною и ледниковым периодом.

Дома я перечитываю труды географов о периодах развития Земли и стараюсь представить себе, как выглядели наши края, когда здесь появился первый человек. Его потомки, равно как их деяния, заполняют собою исторические книги, и я хочу хотя бы на миг вообразить себе пути, которыми они шли. Роюсь в книгах, читаю, силясь обозреть то, что по сей день было исследовано и написано историками и геологами о нашей планете, о развитии человечества. И возможно, не заблуждаюсь, приходя к выводу, что я живу во времени, которое станет примечательной главою в книгах по истории, ибо то было время, когда люди в труде и борьбе научились понимать, что человек не имеет права присваивать плоды работы другого человека, и еще потому, что люди в тот короткий отрезок времени, который пришелся на мою жизнь, впервые полетели к другим планетам на космических кораблях.

Не странно ли, что случай спокойно и основательно поразмышлять о былых и нынешних временах на берегу заброшенного озера представился мне благодаря панцирной рептилии.

Ирисы

Инге Хольтц-Баумерт

Вдоль низенькой ограды палисадника цветут ирисы. Ранней весной нам по нашему заказу прислали из Эрфуртского садоводства волшебный кулечек с семенами. Мы понятия не имели, как будут выглядеть эти цветы. Теперь каждый из них поражает нас своими красками. До ночи они хранят свою тайну. Только поутру мы узнаем, какую весть получим из мира красок, какой сюрприз уготован нам новым цветком. Один оказывается ржаво-красным, другой отливает перламутром, а на следующий день, глядишь, и распустился ирис такой синий, что кажется — на него упал кусочек весеннего неба.

Эти цвета не искони присущи ирисам. Они приобрели их с помощью человека. Человек, великий преобразователь планеты, всегда стремится вперед и не находит себе покоя, покуда не станут совершенствоваться предметы, растения и животные, окружающие его. Но один закон он устранить не в силах: где плюс, там и минус. Новые ирисы обрели фантастические краски, но утратили запах.

Наверно, поэтому старый сорт — темно-синий с желто-белой сердцевинкой — милее избыточно красочных. Цвет и запах полудиких ирисов старого сорта напоминают мне детство. Я говорю о дошкольном детстве без каких-либо обязанностей. А я был не старше, когда ирисы еще распускались на высоких стеблях, и любил сидеть среди них в деревянной беседке перед родительской хибарой. Запах ирисов ударял мне в нос настойчиво и мягко.

Нынче мне приходится изображать, что я еще маленький, сгибаться в три погибели или садиться на корточки, чтобы вдохнуть нерассеянный аромат цветов детства и чтобы вспомнить, что я тогда чувствовал. Распрямляясь, я как бы вбираю малый сколок тогдашних чувств и жизнерадостности в свою, иной раз уже не столь гармоническую жизнь, раздираемую выдуманными или самовнушенными страхами. И я льщу себя надеждой, что этот малый сколок опять укрепится во мне, расширится и поможет, сначала на минуту, потом на часы, а потом и до конца моих дней, чувствовать, как тогда: жизнь — это нечто само собой разумеющееся, я — неотъемлемая ее часть, сродни ирисам.

Колебания

Лидии Герасимовой

Иногда нам удается, пусть краткое время, прожить тихо, как неодушевленный предмет, но напряженно-внимательно, как полноценный человек, и тогда мы становимся свидетелями удивительных событий.

Ранним утром я остановился поглядеть на только что расцветшие ирисы, как вдруг один лепесток выскочил из острой шишечки, за секунду до того еще бывшей бутоном. Одним махом бутон превратился в цветок. Отогнутый его лепесток, верно, казался насекомым пестрой посадочной площадкой или крылечком. Дверь нектарной лавки стояла настежь, и цветная вывеска сулила: мед в обмен на пыльцу!

Может, то был тихий утренний ветерок, а может, многократно умноженные воздухом взмахи крылышек комара или еще более неприметные колебания, вроде радиоволн, послужили толчком к тому, чтобы раскрылся цветок ириса. Слишком мало мы еще знаем о разнообразных колебаниях и волнах мироздания, которые наверняка и нас толкают к тем или иным высказываниям и поступкам.

Болтун

Скворцы подражают пению или чириканью других птиц. Если держать их в одиночестве, они повторяют за человеком даже целые фразы. А бывают, как известно, и люди-скворцы.

Рассказывают, что десятки лет назад некий органист держал в клетке скворца. Когда однажды тот улетел от своего хозяина и вместе с другими скворцами угодил в сеть птицелова, он протрещал фразу, которую частенько слышал от своего хозяина: «Я кантор из Ютеборга». Суеверный птицелов перепугался и отпустил этого скворца, а заодно и его сородичей на волю.

Скворец, что живет в скворечнике справа от моего уставленного цветами окна, иногда поет целые строфы, заимствованные из песен хохлатого жаворонка. Наверняка он зимовал неподалеку от него, и грустная жавороночья мелодия запечатлелась в скворечьем мозгу. Песня серой птички-сестрички, видно, произвела большое впечатление на моего скворца.

Аист и трактор

Комбайны прошли по полям, рожь была сжата, обмолочена, зерно и солома вывезены, самые жаркие дни года остались позади.

В прежние времена поэты с грустью пели о ветре, что гуляет над жнивьем. Песня устарела: у ветра нет теперь возможности гулять над жнивьем, ибо, свезя горы соломы, тракторы с грохотом возвращаются на поля и лущат стерню, подготовляя почву для пожнивной культуры.

Аист, стоя на уже взбороненной части пашни, пропустил трактор, бросился на свежий след бороны, ткнулся клювом в землю, поймал какую-то трепыхающуюся тварь и сжал половинки клюва. Звук был такой, словно кто-то сложил деревянный циркуль. Аист проглотил добычу и снова ткнулся клювом в землю — он специализировался на ловле мышей.

Трактор вернулся, аист на своих проволочных ногах заковылял в сторонку, трактор протарахтел мимо, аист полулетя поспешил к новой борозде, за новой партией ставших бездомными мышей.

Птица собирала свой урожай с помощью трактора — еще одна сказка нашего времени.

Волшебство росы

Ночь в полнолуние сменилась росистым утром, и оно явило миру титаническую работу предосенних пауков. Ели, черемуха, вереск и метлица на паутинных парусах скользили навстречу рассвету. Сосновые заказники походили на гавани, в них кишели зеленые корабли со сверкающими парусами. Над просеками были натянуты изящно сотканные транспаранты, в них отражались все семь цветов спектра. Вереск еще не распустился, экономил свою лиловость в ожидании великого часа — полудня. Лесные птицы расправили отдохнувшие крылья, пролетели немного — шорох крыльев был едва слышен, — снова сели, и воцарилась тишина. Над тропками натянута паутина, от росы она кажется толстой проволокой — проволока, повсюду проволока. Моя лошадь остановилась, на какие-то мгновения и я изнемог от этого волшебства росы: огороженный со всех сторон, стоял я посреди леса как памятник странствующему рыцарю, и мне казалось, что я должен ждать, покуда меня освободит теплое утреннее солнце. Но мне нельзя было медлить, и я взбодрил свою кобылу. Как только первые нити этой проволоки бесшумно разорвались о лошадиную грудь, рассеялись и мои иллюзии, я перешел на рысь, ибо мне было бы тяжело провести это росное утро одному, ни с кем не поделившись радостью.