Андрей Толкачев - Галактика 1995 № 3

• Название: Галактика 1995 № 3
• Автор: Андрей Толкачев
• Издательство: Метагалактика
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1995

Aндрей Толкачев. «Обитель сатаны». Повесть ужасов

Игорь Гаврилов. «Последний довод моря мрака». Рассказ.

Юрий Петухов. «Помрачение».

Геннадий Александровский. «Стоит ли заглядывать в „щель“?»

Bладислав Бахревский. «Патриарх Гермоген». Историческая повесть.

Юрий Петухов. «Гневный бог»; «В поисках „чудовища“».

Художник Алексей Филиппов.

http://metagalaxy.traumlibrary.net

---

— Сатана с вами, ребята! — Салтыков поднял руки и махнул одними кистями. — Режь собак! Собаки они! Собаки!

И немцы — ринулись резать.

Сердце у Михаила Глебыча билось часто, как у крысы, пирующей на столе, пока не увились хозяева. Поглядел на патриарший двор.

— Ты, Гермоген — виновен! За твое упрямство плата.

Михаила Глебыча била лихорадка. Ждал этого часа — умыть кровью русскую поганую рожу.

Восемь тысяч наемников, одетых в железо, закрыли все выходы из Китай-города и поротно отделывали один двор за другим. Дворы здесь были лучшие, боярские, народа в каждом десятками и сотнями.

Русские люди никогда не квитались за кровавый пир в Китай-городе. Ни слова нет в школьных книгах об убийцах и убиенных, не у каждого даже старого историка про то русское горе сыщешь полстроки в середине абзаца. То была бессмысленная, ничем не заслуженная пращурами кровавая купель. За русские деньги русских людей резали немцы, англичане, шотландцы, французы, голландцы, литовцы, поляки. Ах, как блюдут французы, лелеют в памяти Варфоломеевскую ночь! Три тысячи жизней — плата за верность своему толкованию Божественной истины. Но кто помянул когда утро 19 марта, день Смоленской иконы Божией Матери, именуемой «Умиление». Это святая икона была в Смоленской осаде с воеводой Шеиным. В Москве святые иконы в тот день все были темны и все кресты померкли.

Семь тысяч жителей Китай-города были зарезаны за единый час. В той груде убитых князь Андрей Васильевич Голицын. Он сидел под домашним арестом. Не пощадили боярина, как не пощадили ни кухарок его, ни приютившихся на ночлег нищих…

Убийцы не были ни пьяны, ни злы. Им сказали — убейте много, и они сделали свою работу усердно и чисто.

Знайте, русские! Знайте, как ненавидит вас Европа за лицо ваше, за глаза ваши, за улыбку, за саму вашу жизнь. Помните 19 марта. Наемники вырезали бы всех до единого, поляки в дело вмешались. Миловали красавиц да едва расцветших девочек. Этих ровняли с вещами, пригодятся для утехи, для обмена, для работы.

Наемники двинулись к Тверским воротам, но стрельцы в Белый город их не пустили. Наемники попятились, завернули на Сретенку, но здесь улица была перегорожена столами, сундуками, лавками, и на помощь горожанам поспел с дружиной князь Пожарский. Опережая немецкую пехоту и поляков, занял Дмитрий Михайлович Пушечный двор на Неглинной. Пушкари были за своих, выкатили медных кабанчиков и огненным боем вогнали всю иноземщину обратно в Китай-город.

Возле церкви Введения Богородицы из бревен, приготовленных для строительства дома, собрали острожек, и Пожарский сел в нем, отбивая атаки немцев.

Польские роты ударили на Кулишки. Дома разорили, людей порезали, но в Заяузье не прошли. Не пустил Иван Матвеевич Бутурлин.

— Мы сегодня не сумели разорвать окружение, а завтра придет Ляпунов, — сказал боярам Гонсевский. — Ступайте к народу, добивайтесь примирения… Помните не только клятву Владиславу, но и о своих семьях — кремлевские запасы не велики.

Князья Федор Иванович Мстиславский, Андрей Васильевич Трубецкой, Борис Михайлович Лыков, Иван Никитич Романов — отправились к Никольским воротам увещевать народ Белого города.

Иван Семенович Куракин, с думным дьяком, канцлером семибоярщины Иваном Тарасьевичем Грамотиным да с дворецким Василием Михайловичем Рубцом-Мосальским пошли звать патриарха.

Гермоген изменников к себе не допустил. Тогда на Патриарший двор, как разъяренные львы, прибежали Салтыков с Гонсевским.

— Сегодня пролилось много русской крови, — говорил Гонсевский, — русской, драгоценной для вашего святейшества. Я в том пролитии не повинен. Побоище вспыхнуло, как пожар, от искры ненависти. Но завтра, если москвичи не образумятся, убитых будет втрое и вчетверо, и ведь Москва деревянная. Война спалит ее, люди потеряют все, что имели.

— Зачем вы здесь, пан поляк? — спросил Гонсевского Гермоген. — Это не Польша. Уйдите, и будет мир.

— Но Москва поклонилась Владиславу.

— Царю польской крови поклонились, не царству польскому.

— Салтыков прав, когда говорит о своем патриархе, что этот пастырь не слышит голос разума.

— Уйдите из Москвы, я выну воск из ушей моих. Салтыков потерял терпение.

— Что с ним говорить по-хорошему! Слушай меня, Гермоген! Если ты не прикажешь народу утихомириться, если ты не отошлешь Ляпунова от Москвы прочь, — я сам предам тебя злой смерти, ибо ты пастырь, губящий свое стадо. Опомнись, стадо твое не овцы — все ведь русские люди, наши с тобой соплеменники, родная кровь!

— Злая смерть от изменника — для меня желанный венец, — поклонился Михаилу Глебычу Гермоген. — Пострадать за правду — обрести вечную жизнь. Не приходите ко мне! Более вы от меня ни единого слова не услышите.

— Не будь здесь пана Гонсевского, ты бы у меня уже ноги протянул.

— Вот видите, ваше святейшество, — сказал Гонсевский. — Вас придется охранять от ваших же православных овец. Ротмистр Малицкий отведите патриарха на Кириллово подворье.

— Да не в келейку его, не в келейку! — крикнул Салтыков. — В подвал, крысы по нем больно соскучились.

12

Бояр народ слушать не стал.

— Вы — жиды, как и ваша литва! — кричали москвичи предателям. — Пошли прочь! Не то шапками закидаем, рукавицами погоним.

Не испытывая народного терпения, бояре убрались. Вечерело. Москва пахла кровью, но в Кремле шло веселье. Солдаты хвастали друг перед другом трофеями. На каждом ворох из жемчужных бус, все пальцы в кольцах, карманы набиты драгоценными запонами, камнями, перстеньками. Пьянствовать командиры не позволяли, вот-вот явится Ополчение Ляпунова, но насиловать девочек и женщин не возбранялось. На женщин играли в карты, женщинами обменивались, женщинами платили за товар.

Гонсевский с Салтыковым сделали обход кремлевских башен.

— Чем это вы заряжаете ружья? — удивился Гонсевский.

— Жемчугом, — ответил, посмеиваясь, жолнер.

— Жемчугом?!

— Да у нас его целый сундук. Русский жемчуг, речной.

— Разве жемчуг бьет вернее свинца?

— Свинец бережем. Жемчугом стрелять веселей. От него крика больше. Попадешь, москали катаются, воют.

Вернувшись в Грановитую палату, где уже собрались бояре и командиры, Гонсевский задал только один вопрос:

— Как нам избавиться от окружения?

— Надо выкурить бунтовщиков из Белого города, а особенно из Замоскворечья, — предложил Иван Никитич Романов.

— Как это выкурить?

— Зажечь Белый город.

— Сжечь Москву?! — удивился Гонсевский.

— Так еще по ночам морозы. Быстро шелковые станут, — поддакнул Романову Грамотин.

— Ночью по льду хорошо бы перейти в Замоскворечье да и запалить его со всех концов, — сказал Салтыков. — Замоскворечье стеной не обнесено. Через него и к Смоленску можно будет уйти, и подкрепления получить.

— Все так думают? — спросил Гонсевский бояр.

— Коли мы их не выкурим, они нас голодом уморят — вздохнул князь Куракин, сподвижник Скопина-Шуйского, а ныне — такая же семибоярщина.

Команды поджигателей были тотчас отправлены во все концы города и в Замоскворечье.

Салтыков глядел на Москву с Фроловской башни, ждал огня. Стреляли на Сретенке, в Охотном ряду. Кипел бой на Кулишках, но пламени нигде не видно было. Посланные в Замоскворечье вернулись ни с чем, воевода Колтовский кого побил, кого прогнал.

Вдруг засверкали частые зарницы со стороны Коломенской дороги.

— Ляпунов пожаловал, — доложили Михаилу Глебычу.

То был не Ляпунов, а всего лишь Иван Васильевич Плещеев с передовым отрядом.

— Ах, темно нынче в Москве! — сказал Салтыков. — Как бы Ляпунов в темноте дорогой не ошибся. Посветить ему надо.

Поляки не понимали, чего ради печется о Ляпунове Салтыков, но Михаил Глебыч знал, что говорил.

Со всем своим отрядом, тысячи в полторы, с ружьями, он, одолев небольшие заградительные отряды москвичей, пробился к своему родному гнездовью. Взял иконы, деньги, золото, соболя, весело перекрестился и приказал холопам:

— Зажигайте!

Воздух был влажный, бревна, оттаивая от зимних холодов, гореть не желали.

— В каретном сарае есть бочки смолы, облейте хоромы с четырех сторон, чтоб горели, как свечка! — распорядился Михаил Глебыч.

Прикатили бочку, запахло, как в бору в солнцепек. Салтыков взял у холопа факел.

— Будем живы — наживем! Столько, полстолько да еще чуточку! — засмеялся, ткнул факелом в смолу.

13

Среди весенней густой тьмы, объявшей мир, когда мороз, покряхтывал от немочи, примораживает ручьи и лужи к земле, Москва пламенела пламенами, словно спальня солнца.

Одно Замоскворечье было черно, но под утро там пошли просверки, и проникшие в Кремль тайные люди Гонсевского принесли весть: