Наталия Медведева - Ночная певица

• Название: Ночная певица
• Автор: Наталия Медведева
• Жанр: Русская классическая проза

---

1998 г., Москва

EXTRAIT*

Соблазнение

"Остановите здесь, пожалуйста". - "Это не ваша улица". - "Не важно. Мерси". Я выхожу из такси на углу Риволи и рю Маллер. Прожектора освещают часы на церкви Святого Павла - без пяти одиннадцать. Из кабаре меня в этот вечер выгнали. Отправили домой. Я проспала и опоздала. Примчалась туда без мэйк-апа, волосы дыбом. Шоу уже началось, так что мне сказали: "Идите-ка домой, завтра будете выступать". Наверняка рожа моя директору тоже не понравилась. Что можно ожидать от трехдневного запоя...

Май мэн* уехал на "Мировые дни писателей". Единственными иностранцами там были он и старейший американский автор, которого чуть ли не на инвалидном кресле доставили на сцену для получения приза. Каждую ночь, ложась спать, я закрывала глаза и тут же представляла себе оргии, в которых май мэн участвует и, конечно же, исполняет не последнюю роль. Я была близка к правде, которая подтвердилась в одном из его шорт стори, если верить, что он пишет - правду, одну правду и ничего, кроме... Единственным успокоительным моих ночных кошмаров был образ женщины писателя - меня не покидала М. Розанова (редактор русского периодического журнала "Синтаксис" и страж Синявского) в платье, как для беременных. Но тут же ее сменяли образы поклонниц - начинающие поэтессы, писательницы. Хотя с трудом представлялась вторая такая дура моей внешности, просиживающая часами на своей молодой и живой попке в борьбе за рифмы, диалоги и т.п.

Такси я остановила из-за кафе. Оно светилось янтарным светом, как бокал с пивом. Плюс, в это время вечера я почти нигде не бывала уже год. Я была найт-клаб сингер**.

Я сажусь за столик рядом с колонной в том же зале, где бар. В другом большом и неуютном, похожем на вокзал - еще кто-то ест, звеня приборами. Этот посудный звон можно слышать по всему Парижу два раза в день - с 12 до 15 Париж ланчует, с 20 и до... Париж саппаринг***. Звучит как "сафферинг"**** - это после объедания.

Когда я заказываю пиво, мне кажется, что официант насмехается надо мной и уверен, что я с похмелья. Хотя какое похмелье в одиннадцать вечера? В это время уже пьяным надо быть или медленно, но верно напиваться. Впрочем, если вы только что проснулись после всенощно-утренней пьянки, это как раз время для пива. Потом еще для одного, и еще... Так люди становятся алкашками, думаю я и ставлю оба локтя на стол. Передо мной по-парижски мокрый, высокий бокал "Кальсберга". Пена быстро исчезает, и пиво становится неэстетичным. Я должна его побыстрее пить. Для этого я и локти на стол поместила - для опоры вздрагивающих рук. У меня таки похмелье. Поэтому я думаю, что все смотрят на меня и ждут - как же это она своими ручками трясущимися поднесет его к губам, ха-ха!.. "Фак ю ол"* - думаю я и отворачиваюсь от бокала. Это очень важно - не смотреть. Я нащупываю пальцами обеих рук мокрый сосуд и медленно приближаю его ко рту. "Flip-Flop! Fiss-Fiss! O, what a relief it is"** - вместо алказельцер так должны рекламировать пиво.

Нечесаная и старая немецкая овчарка подходит к моему столику. Она ждет, пока я почешу у нее за ухом, и ложится рядом. После нескольких глотков живительной влаги я успокаиваюсь и могу поднимать стакан одной рукой, обнимая колонну другой, касаясь ее виском. Я поглядываю на овчарку - сколько раз за день тебя чешут за ухом, сколько разных рук... Она моргает, будто говоря - ну и что. Не все, конечно, приятны, но зато я не бездомная, не под дождем. Дождь собирался весь день и наконец захлюпал за окнами кафе. Овчарка встает, делает несколько шагов от столика, потом оглядывается на меня. Я показываю ей язык. Вероятно, белый. Она гавкает - а ты? Тебя тоже трогают, а что ты имеешь взамен? У тебя даже нет ДОМА! Отчасти она была бы права, если б сказала мне это.

Я смотрю за окно - под дождем прыгают "курчавые парни из Африки". Я думаю о Вознесенском, авторе этой аллегории и миролюбивой поэмы "Юнона и Авось", ставшей оперой и привезенной в Париж Карденом, - сейчас и в Америке ее поставят. Может быть, автор добьется участия Боба Фосса, если тот не умер, воплощая в жизни финал "All that Jazz". И об Энди Уорхоле Вознесенский напишет в "Правде" - опишет его работы. "Курчавые парни из Африки" - простые, земные: никакой СПИД их не пугает. Я улыбаюсь им - они забегают в кафе. До них я, правда, поглядывала на круглые ягодицы у бара. Владелец так их выставил, что нельзя было не заметить. Блэкс* приносят в кафе свой темперамент - только тамтама не хватает, хотя все в галстуках. Молниеносно они оккупируют столики рядом со мной, и самый африканский садится за мой - не без моего приглашения. Тут же передо мной вырастает новый конусообразный сосуд с пивом, и они уже приглашают меня куда-то в Сен-Жермен, где "ами, дансе, буар..." - друзья, танцы, выпивка. Бармен хитро улыбается и подмигивает мне. Владелец круглых ягодиц оказывается скуластым и голубоглазым.

Парни смеются - я рассказываю им (по-француз-ски!), как не переставала удивляться первое время в Париже тому, что блэкс не говорят на гарлемском наречии. И однажды чуть не упала в обморок, когда в метро(!) увидела черного... с книгой. И с какой! Очередной кирпич Солженицына.

Как только дождь успокаивается, банда исчезает. Я смотрю на них, перепрыгивающих через лужи, ловящих такси. Они не оставляют меня равнодушной, эти земные люди, плодящиеся так же быстро, как бой их тамтамов. Мне хочется акшион*. Седакшион**, точнее. Я снова обнимаю колонну, касаюсь ее виском. Передо мной складчатая спина кассирши, сидящей на возвышении, за стеклом. Жирная спина. Я отвожу глаза и смотрю на владельца круглых ягодиц, которых уже не вижу: он смотрит на меня. Я приглашаю его. Глазами. Он подходит с бокалом. "Do you speak english?" - Я смотрю вверх. Он не садится. "No". - Пауза. "Very little". - "I like you"***. Он улыбается и зовет своего друга - парня с маленькой рюмочкой чего-то зеленого. Он тоже не говорит по-английски. "Very little". Того, кто мне нравится, зовут Винсен. Он не похож на Ван Гога - у него два уха и волосы не рыжие. И не очень чистые. Я прощаю его, потому что сама с не очень свежими волосами. Зато уже освежившаяся пивом.

Они спрашивают, туристка ли я. "Нет. Я живу в Париже уже десять месяцев, но завтра возвращаюсь в Америку". Неожиданно мне хочется разыграть трагедию. Заманить и обмануть. Мне кажется, они поверят - я с перепоя, у меня депрессия и мне действительно грустно-тошно. Я вытягиваю правую ногу и показываю им свою перевязанную лодыжку. "Я больна. У меня инфекция в крови. Гликемия". Друг Винсена выпивает зеленую жидкость. Они знакомы с медициной - работают в клинике для наркоманов. Винсен акцентирует - "врэ джанкиз"****. Я смотрю на старомодный портфель его друга - он стоит рядом с ножкой стола, - моментально в моем извращенном мозгу я рисую себе внутренности портфеля. Он наполнен драгз. Ну да, если они работают в такой клинике, то имеют доступ ко всему, чем больше запрещаемому, тем более желанному.

Я, конечно, преувеличиваю про ногу. Хотя рана на ней не заживала три месяца. Эпопеи с ногой можно посвятить целую главу романа, что, видимо, и сделает май мэн. Я оставляю ему ногу. Портфельный парень говорит об анализах. "Я их уже делала. Все напрасно". Даже если они мне не верят, лица у них все равно грустные и смущенные. Мы допиваем и выходим из кафе. Винсен предлагает меня проводить. Парень с портфелем драгз уезжает на такси. Мы идем по рю Маллер. Никак не припоминается музыка его Пятой симфонии, под которую я дралась с май мэн в Нормандии. Я поглядываю на Винсена. Соблазняюще? Живя с писателем, я забыла, как это делать. А может, никогда не знала. А может, я натурально соблазнительна, раз со мной живет писатель, раз со мной рядом идет парень, лечащий наркоманов и говорящий мне: "Tu es belle"*.

Мы проходим мимо почты на углу Франк Буржуа. Здесь я получаю свою корреспонденцию "до востребования". Не потому, что я боюсь, что почтовый ящик не вместит в себя письма - два-три человека пишут мне, - а потому, что мне не хочется, я будто не имею права давать адрес писателя. Пока еще.

Чтобы идти к моему дому, мы должны повернуть направо, но я предлагаю ему променад, и мы идем дальше. Я не хочу возвращаться в пустую квартиру и полупьяным почерком что-то писать в дневнике. Мы идем мимо закрытого сада. Винсен обнимает меня за плечо, и повернув налево, мы выходим на маленькую площадь. Зачем она здесь, в этом старом районе Марэ, где какой-то король держал зверинец со львами? Мы стоим посередине этой выпадающей из общей картины площади. На черном подрезанном дереве нет ни одного листа, поэтому ветер не срывает с них капли дождя. Винсен не Ван Гог поднимает мой свитер и целует в правую грудь. Просто. Я смотрю вверх - на последнем этаже современно-мертвого здания светится единственное окно. В нем голая женщина. Я поднимаю лицо Винсена, и мы следим за ней. Она делает какие-то движения наклоняется, поднимает то руки, то ноги. Похоже на картину Де Кирико из "манекенного" периода.

Я рада своему незнанию французского - не надо разговаривать. То, что говорит он, я понимаю. На рю дэз-Экуфф, как всегда, что-то чинят, ремонтируют. Выкорчеванные из узеньких тротуаров булыжники сложены горой напротив двора, в который мне надо входить. Я останавливаюсь - "Мерси боку". Фонарь над синагогой мигает и, кажется, погаснет. "Tu es belle. Domage, tu me sembles si triste"*. Он хочет увидеть меня еще. "Нет. Знаешь, пусть так останется". Я уже хочу скорее уйти. Он целует меня в губы. Мне все равно. Но тоскливо. Я вхожу в квартиру и, не включая свет, смотрю в окно. Он стоит напротив. Я не уверена, видит ли он меня, но я раздеваюсь перед окном.