Владимир Глейзер - Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

• Название: Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала
• Автор: Владимир Глейзер
• Издательство: Symposium
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-438-5

Эта книга — рассказы о веселых перепитиях чисто конкретного провинциала в Стране Чудес — Союзе Советских Социалистических Республик. В книге жизнеутверждается главный авторский принцип: только законченный пессимист с оптимизмом смотрит в будущее.

---

— Все закончил. Любо-дорого взглянуть! — объявил он.

— Ладно, садись уже, завтра посмотрим, — добродушно сказали мы.

И наступило завтра.

— Тюмин! А где проводка? — заорал капитан-лаборант Шминке, несущий общую ответственность за стройку века.

Восьмидесятиметровая аудитория сверкала гладкими белыми стенами не только без розеток, выключателей или потолочных проводов, но и без каких-либо следов другого электричества.

— Как где? — удивился Тюмин. — Проводка же скрытая.

— Под чем скрытая?

— За стенами!

— А как ее найти, придурок?

— Как-как! Стенку расковырять.

— А в каком месте?

— А хрен ее знает! Я для красоты всю поверхность ровно залепил!

Зная о наказуемости неправомерных деяний на ниве частного предпринимательства, самородок Тюмин принципиально не мог жить хуже, чем мог. Бизнес, в который он влез, не блистал новизной, но явно требовал усовершенствования. Речь идет о выращивании цветов на продажу. Тюмин жил в частном секторе отдаленного от райкома и милиции городского поселка Агафоновка, и клочок личной приусадебной землицы позволял эти цветочки выращивать. Но предложение всегда определялось спросом. А максимума спрос достигал в конце июня и в начале сентября: ведь цветы нашей жизни — дети. И они в них купаются за наличный счет родителей, когда идут в школу и когда из нее уходят!

Агронома и бизнесмена Тюмина двусторонне заинтересовал цветок пион. Большой, красивый, но не доживающий до продажного бума — к выпускным вечерам. Как сохранить его в удобоваримом виде в течение месяца? Как-как — да заморозить гада во льду!

Самородок провел эксперимент, добавил в воду каких-то знахарских лекарств, заморозил контейнер, высверлил в нем полость, заложил свежий пион, и — о чудо! — цветок сохранился. Саня тотчас перевел научно-исследовательскую работу в опытно-конструкторскую разработку и за зиму наморозил кучу фасованного льда с целью его целевого размещения в огромном родовом погребе. По весне он пришел на кафедру за помощью.

— Ребята, — обратился он к нам, — заготовил я кубики ледяные, а оторвать их от земли не могу — видать, примерзли. Помогите! Бутылка за мной.

Многие не задумываясь побежали одеваться. Кроме одного, премудрого жизневеда Стаса Боровикова.

— Тюмин, — спросил он с подозрением, — примерзли, говоришь? А каких размеров у тебя кубики?

— Да метр на метр на метр, чтобы в творило влезли.

— Идиот! — заорал Стае. — Ты же физиком работаешь: удельный вес воды — единица, и твои «кубики» — каждый тонна!

Так что месяц, не покладая рук, пилил самородок с отцом-инвалидом двуручной плотницкой пилой «кубики» на шестнадцать частей поровну, чтоб они к земле не примерзали.

— Пилите, Шура, с папашей золотые гири? — ехидно цитировал классику образованец Стас. — Ну, пилите, пилите.

А цветочки-то, между прочим, сохранились и были с большим наваром проданы богатым родителям выпускников средней школы!

Два еврея — доцент и замдекана Рувим Моисеевич Ревзин и профессор и партийный секретарь Лев Израилевич (после победы Израиля в шестидневной войне 1967 года — Лев Агрессорович) Кац были моими заклятыми врагами со светлых абитуриентских времен.

Эти не по годам румяные комсомольские вожди с корыстной целью заслужить в партии вакантные места, забронированные для коренной национальности, руководили студенческим стройотрядом в «атомограде» Балаково. Там-то сразу же после поступления в университет я со товарищи «строил» ТЭЦ. Была холодная дождливая осень, мы жили в дырявых палатках в условиях страшной антисанитарии и дурного питания. Не удивительно, что не пьющие пока строители атомов коммунизма повально переболели дизентерией.

Тогда еще спортсмена и образца трезвой жизни, а после — доброго собутыльника, жившего со мной в одной палатке, Ёсю пропоносило так, что требовался поводырь с подтиркой для эвакуации ослабленного дристуна в саратовскую инфекционную больницу (местная была уже переполнена). По долгу дружбы я взял на себя всю ответственность, довез засранца почти сухим до специализированного медучреждения, встретил в городе не охваченных призывом приятелей и вернулся в Балаково через неделю.

Столь долгое отсутствие без уважительной причины было признано систематическим прогулом, и я был вызван в штаб стройотряда для принятия мер строгого и показательного воздействия. Будучи невероятно грязным от праведных трудов, я, перед тем как явиться в трибунал, намылился с ног до головы хозяйственным мылом и нырнул в холодную Волгу. О ужас, я вынырнул точно в пятно мазута! Сочувствующие доброхоты посоветовали мне смыть позор с головы керосином. Пятно отмылось, но волосы!

По моде длинные до плеч кудри распрямились и торчали (как куски проволоки) в разные стороны, карнавально потрескивая статическим электричеством.

Вот в таком рыжеклоунском виде я и вошел в командирскую палатку. Задев за низкую притолоку, я буквально засыпал искрами полутемное помещение, чем обеспечил себе высшую меру. Партийные фарисеи из этих искр возгорелись пламенем и изгнали меня из комсомола, поставив вопрос об исключении из университета.

Номер не прошел по не зависящей от синедриона причине — формально я не был членом ВЛКСМ: снимаясь с комсомольского учета в школе, я под честное слово забрал с собой учетную карточку — единственный документ моего пребывания в рядах передовой молодежи. И, не нарушив слова, больше никому ее не передавал. Меня просто не нашли адресаты докладной еврейских людоедов. А вместо меня каннибалы съели кока — вольноопределяющегося Дим Димыча, вора и весельчака. Еды от этого не прибавилось, но стало заметно скучнее.

Сказочный русский богатырь Витя Язиков был вырублен Перуном из гнилой коряги щербатым топором. На голову изделия бог грома и молний водрузил пучок пожароопасной сухой соломы, не поддающейся воздействию даже победителей областных конкурсов парикмахеров. Внутрь создания отечественный громовержец равномерно поместил незаурядный инженерский талант и непобедимую склонность к алкоголизму. Рано женившийся инженер наук совершенно не боялся превратностей семейной жизни: супруга по делу нещадно его колотила, но на Витиной физиономии побои не были заметны — об этом, как сказано выше, позаботился еще Перун.

Наш шеф, профессор Альтшулер, был законченным гетеросексуалом, и некоторая необычность внешнего вида мужичка Язикова не колебала его веру в перспективную совместную деятельность с молодым талантом. Что же касается не совместной деятельности, шеф изображал из себя слепца Паниковского в лучших проявлениях характера Михаила Самуэлевича.

Для уравновешивания бытовой эстетики я познакомил Язикова со своей одноклассницей Галей Л. — пышнотелой красавицей, отличавшейся от Венеры Милосской разве что наличием обеих рук. В сексуальном плане Галя тоже была близка к греко-римскому стандарту — ей хотелось быть богиней любви и страсти. Поэтому умный и весело пьющий кентавр Язиков вполне удовлетворял ее жизненным принципам. К тому времени Галя окончила мехмат и временно была безработной. Язиков быстро устроил Венеру на работу инженершей в свою группу и зажил с ней круглосуточно. Для исполнения желаний на бюджетные средства кафедра приобрела раскладушку с матрасом, на которой любовники проводили, как минимум, обеденный перерыв. Именно в это личное время бродящий по кафедре сытый с утра профессор Альтшулер и застукал нарушителей моральной дисциплины. Увлеченные процессом сексапилы дали просмотреть неопытному в этих делах ученому весь порноролик, чем ничего, кроме уважения, в нем не вызвали. Дождавшись бурного совместного оргазма, пожилой шеф нарочито прокашлялся и сказал:

— Можете этим заниматься когда и где угодно, только не в обеденный перерыв!

Галина в некотором смущении убежала, а Язиков позвонил мне и, вкратце пояснив неординарность своих взаимоотношений с шефом, предложил встретиться для распития в саду Липки одного литра водки со мной как соавтором удачного проекта. Липки располагались в двух кварталах от моего дома, день был солнечный, повод прекрасный, и через полчаса встреча состоялась. Я забыл сказать, что Язиков, как истинный сластолюб, закусывал водку пирожными и шоколадом, но сейчас в гастрономе они ему не попались, и он приобрел с указанной целью банку сгущенки. Я предусмотрительно захватил из дома бутерброд с колбасой. Без специального инструмента открыть запаянную банку не было видимой возможности. Но вы не знаете Язикова!

Чугунная ограда летнего сада представляла собой кованую решетку с острыми декоративными (а также противозалазными!) пиками. Язиков скакнул на первый выступ ограды и наотмашь ударил по острию банкой. Сгущенка вылетела наружу как шрапнель. Я и часть прохожих не пострадали, но Язиков с ног до головы оказался в липкой несмываемой оболочке!