Игорь Волознев - Метагалактика 1995 № 1

• Название: Метагалактика 1995 № 1
• Автор: Игорь Волознев
• Издательство: Метагалактика
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1995

Игорь Волознев. «Семь слепцов»; «Бал призраков»; «Подвал»; «Карлик императрицы».

Дмитрий Несов. «Костер прощальный».

Александр Логунов. «Год — одна тысяча…». Фантастическая повесть.

Алексей Поликарпов. «Южный Крест». Приключенческая повесть.

Александр Комков. «Обычная работа».

Виктор Потанин. «Мой муж был летчик-испытатель». Повесть.

Художник Алексей Филиппов.

http://metagalaxy.traumlibrary.net

---

Сладострастно полузакрыв глаза, она выдохнула и провела холодным пальчиком по вздрагивающей от боли, изрезанной груди Гинго. Конец пальца окрасился кровью. Астиальда, не сводя с Гинго затуманенного взгляда, поднесла этот палец ко рту и слизнула кровь.

— Закрой глаза, чтобы мне удобнее было сотворить колдовство…

Гинго зажмурился.

— Ты прекраснейший из смертных, Гинго, и только ты один достоин моей любви… Приготовься… Крепче закрой глаза… Это произойдет мгновенно…

И тут вдруг зрачки Астиальды хищно сверкнули, она стремительно раскрыла футляр, схватила лежавший в нем нож и одним быстрым и сильным ударом вонзила его в тело карлика пониже горла. Затем резкими рывками она вспорола маленькое тельце от шеи до мошонки. Карлик судорожно задергался, кровь потоком хлынула из страшной раны.

Он был еще жив и сердце его трепыхалось, обнажившееся в проломленной грудной клетке, когда Астиальда, погрузив руки в его внутренности, лихорадочно шарила среди кишок, мышц и мяса, отыскивая проглоченный камень. На поиски ушло не больше минуты. Цепко сжав камень в окровавленном кулаке, она брезгливо оттолкнула изуродованное тельце.

Сквозь кровавую пелену, из последних сил стараясь удержать затухающее сознание, Гинго видел, как она радостно выпрямилась.

— Зуб Саламандры! — воскликнула она, держа камень в вытянутой руке, по которой алым струйками стекала кровь. Голос ее гулким эхом прокатился под сводами сферического зала. — Камень Запредельных Бездн! Он даст мне бессмертие, вечную молодость и колдовскую силу, перед которой ничто не сможет устоять в Поднебесье. Я не повторю ошибки Икльтмеса и Гомбарума, никто не отберет его у меня. Отныне я — повелительница Олеарии и одиннадцати королевств! Я всесильна! О, сладость грубой любви обнаженных тел, сладость казней и пыток, оргий и кровавых забав!.. — Она захохотала. — Бессмертие позволит мне тысячелетия упиваться вами!..

И, забыв об умирающем карлике, останках Гомбарума и грызущихся собаках, она направилась к лестнице. В высоко поднятой руке ее пульсировал золотым блеском колдовской камень.

Гинго силился приподнять голову, чтобы в последний раз взглянуть на ее удаляющуюся фигуру, стройную и высокую, ослепительно прекрасную в своей наготе, похожую на богиню, изваянную из мрамора знаменитым скульптором. Улыбка тронула губы умирающего. Адская боль терзала его тело, на глаза наплывал мрак, но Гинго улыбался. Сбылась его мечта! Он умер за императрицу, и в последние свои минуты видел такое, за что он тысячу раз готов был принять смерть!

Она ушла, а в его угасающем сознании еще несколько долгих мгновений стояло видение ее белоснежной груди. Одна из пурпурных виноградин была так низко, что едва не касалась его лица…

Дмитрий Несов

Костер прощальный

I

В высоком гулком зале пел орган. Многотрубный гигант вполголоса заполнял звуками все пространство. Худощавый человек в очках, казалось, сдерживал его, успокаивал, чтобы не вырвалась наружу вся его первозданная мощь, и могучая космическая стихия не затопила и не поглотила бы все вокруг.

Голос певицы то поднимался над густыми неторопливыми волнами, то погружался в них: — A-ve Ma-ri-а… — Словно одинокий ручей серебрился в лучах солнца, обтекая каменные глыбы, заросшие темно-зеленым и бурым мхом.

Елена Васильевна не пела, а молилась — молилась не библейской девственнице, а чему-то светлому и несказанному, что грядет и все вокруг изменит. Голос ее едва струился на грани срыва. Звук сверкал и дробился крупными каплями горного потока, — Jung frau mild, er-ho-re ei-ner…

Алексей уже не различал голоса певицы в этом наваждении звуков, будто возникавших в нем самом, а не там, на сцене. Он весь в них растворился и был момент, когда связь с реальным миром почти потерялась. Но вот погасли последние аккорды, и из этого удивительного состояния его вывел рев зрительного зала.

На улице еще было светло. Сверкали лужи после дождя. Бежали автомобили, суетились пешеходы. Это был совсем другой мир.

Вот уже почти месяц он живет в этой стране. Ее лихорадит. Третий год кипят страсти, с трибун не сходят краснобаи-политики. У них это называется «перестройка». Если бы знать, чем это все кончится и что будет завтра. Завтра… вот надо хлопотать о продлении визы. А почему надо? Странно, но объяснить этого он себе не мог. Что он здесь нашел? До приезда, пусть не очень сильное, но у него было желание, было что-то впереди. Теперь он здесь, желание исполнилось, а что же впереди? И все-таки визу он продлит.

Все стены его гостиничного номера увешаны работами «еще не известных миру» художников. Эти картины и картинки он покупал не только в художественных салонах, но и в Измайлове и на пешеходном Арбате. Иногда он от скуки разглядывал их, даже перевешивал с места на место, словно стараясь найти что-то. Вот его портрет, написанный уличным художником у колонн вахтанговского театра. Портрет льстил ему, и даже неискушенный ценитель живописи мог понять, что автор не был профессионалом в точном смысле этого слова, но он все же подсознательно уловил во взгляде вопрос, тяжелый как камень и неотвязный как тень.

Ужинать в ресторан Алексей не пошел, заказал в номер немного холодной телятины, кефир и овсяное печенье. Чай он всегда готовил сам и повсюду возил с собой толстощекий фарфоровый чайник, две небольшие пиалы, кипятильник, черный и зеленый, иногда еще и желтый чай, сушеную мяту. Обряд чаепития он, как эстафету, принял от своего деда Егора и старался ежедневно выкроить на это время. И теперь Алексей неторопливо наливал понемногу в пиалку чай и смотрел в темное вечернее небо с едва заметными огоньками звезд. Раздумья… с годами они становились все тяжелее. Детство и отрочество светились из глубины прожитого, как один долгий солнечный воскресный день. Совсем еще юная, самая красивая и самая добрая на свете мама. Большой сильный отец, он может все понять и объяснить — с ним так все просто и легко. Добродушный, всегда заряженный на шутку, дед Егор — мамин отец. Брат Андрей… Их уже никого нет. И, как почти всегда в такие минуты, сами собой поднимались в памяти и зазвучали строчки из той самой тетради брата. Алексей столько раз вчитывался в них, пытаясь понять случавшееся, что скоро выучил наизусть эти несколько десятков стихотворений, и они жили в нем и помогали жить ему, особенно выручая, когда он оставался наедине с самим собой.

Некоторые из них, как и эти десять строчек, никак не вязались с жизнью брата, его судьбой:

«Еще так недавно
Все было и просто и ясно.
Еще так недавно
Светило мне солнце на небе атласном,
Не правда ль, забавно?
А нынче смотрю — непогода, метели
Стучат в мои ставни,
И пусто и холодно ночью в постели.
Не правда ль, забавно?»

Андрей был счастлив в семье, и появление таких стихов было непонятным. Может быть он угадывал душевное состояние его, Алексея?

Алексей вспомнил прямой, немигающий взгляд жены Андрея — Жаклин, когда она, вцепившись в его руки выше локтей, молила и требовала: — Ну скажи, ведь это же не самоубийство, ведь правда? Он же ничего не сказал, не написал! Ну скажи, почему эта газетная… Алексис, скажи, как это могло случиться?

Что он мог ей сказать?! Разумеется, он не скажет ей не только о последней странице тетради, но и о самой тетради, которая пришла Алексею по почте уже после всего случившегося.

А в тетради на последней странице было написано следующее: «Алеша, родной, прости меня. Я очень виноват перед вами всеми… Прости, что не могу ничего объяснить — так лучше. Стихи в эту тетрадь я писал только для себя, делай с ними все, что сочтешь нужным.

Прости, родной, прости.»

И далее были его последние стихи.

«Настанет час
Весенней звездной ночью
Луна взойдет над скопищем домов,
Проснется мрак и огоньки затопчет
И растечется ручейками снов.
Я пролечу над спящими полями,
И тихий свет рассыплется на миг…
Ты помяни меня глотком молчанья,
Цветком раздумья светлым помяни.»

Андрей Иванович Ижеславский около одиннадцати часов ночи 28 марта 1985 года разогнал свой пежо, выскочил на набережную, пересек полосу встречного движения и, разрушив парапет, рухнул в Сену.

II

Жаклин Борси все делала сама. Она сама нашла Андрея и сама устроила свое второе замужество. Умная женщина, очень многое умевшая видеть в людях и потому многое им прощавшая, не могла простить своему первому мужу неуклонной убыли состояния, оставленного ей отцом. Говорили, что супруг также не был сильно огорчен, когда ему показали на дверь, и быстро укатил куда-то со своей подружкой, оставив энергичной жене крошку Мишель.