Жозе Эса де Кейрош - Знатный род Рамирес

• Название: Знатный род Рамирес
• Автор: Жозе Эса де Кейрош
• Издательство: ИХЛ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

История начинается с родословной героя и рассказа о том, как он пытался поведать миру о подвигах своих предков. А далее следуют различные события с участием главного героя, в которых он пытается продолжить героическую линию своей фамилии. Но Эса де Кейрош как будто задался целью с помощью иронии, лукавства, насмешки, не оставить камня на камне от легенды о героической истории рода, символизирующей историю Португалии.

---

ЗНАТНЫЙ РОД РАМИРЕС

О РОМАНЕ И ЕГО АВТОРЕ

В декабре 1880 года Эса де Кейрош писал: «Надо наконец дать Португалии то, в чем все народы нуждаются больше всего и что, собственно, и делает их великими. Дать правду. Всю правду. Правду о ее истории, ее искусстве, ее политике, ее обычаях. Долой лесть, долой обман. Не говорите, что Португалия стала великой, потому что ей удалось овладеть Каликутом. Скажите ей, что она ничтожна, ибо в ней нет школ. Во весь голос, беспрестанно кричите правду, грубую и жестокую правду…»

Этот крик боли вырывался не только из груди Эсы де Кейроша — под словами художника мог бы подписаться каждый граждански мыслящий и честный соотечественник: трезвая оценка действительности была непременной предпосылкой национального подъема. В первую очередь — развития отечественного искусства. И, конечно, — высоких достоинств романа Эсы де Кейроша «Знатный род Рамирес».

Какую же правду стремился в нем автор поведать читателю? Какую легенду отвергал? Каким оружием боролся с ложью? И кто же он — поборник правды Эса де Кейрош?

Род его оставил заметный след в португальской истории. Вольнолюбивый дед Эсы пользовался влиянием в либеральной партии и, когда она в 1834 году стала у власти, вошел в правительство. По сравнению с дедом родитель Эсы несколько охладел к политике. Тоже юрист по образованию, он предпочел треволнениям партийной борьбы покой и постоянный доход от адвокатской практики. Проза буржуазной жизни заглушила и обычный в юности флирт с поэзией. Правда, не до конца: литературные забавы увлекли сына.

Эса продолжил традиции рода. Он унаследовал и профессию, и любовь к искусству, и тягу к политической деятельности. Но у внука склонности отца и деда проявились с иной силой и в иных, более сложных обстоятельствах.

Когда Эса изучал юриспруденцию в древнем Коимбрском университете, студентов волновали не лекции по римскому праву, а судьбы родины. Схоластическая мудрость наставников, сочетавшаяся с дремучим невежеством и рабской угодливостью перед властью, была им так же ненавистна, как господствовавший в стране режим. Они находились, как писал позднее Эса, в состоянии «перманентного возмущения» и за четыре года совершили «три революции со всеми их классическими атрибутами: манифестами к стране, бросанием камней, кошачьими концертами, ржавым пистолетом под каждым плащом и сжигаемыми среди диких плясок портретами ректоров».

Оставим в стороне вопрос, на самом ли деле кошачьи концерты и ржавые пистолеты являются «классическими атрибутами» революции. Известны восстания, совершенные с помощью незаржавевшего оружия и под иную музыку. В воспоминаниях Эсы о Коимбре такого рода представления о революции естественны.

В других условиях, в другой социальной атмосфере подобный энтузиазм юных повстанцев, несомненно, привел бы — и приводил — к практическим действиям, менявшим курс политической жизни: среди студентов встречались люди подлинно смелые и одаренные, например, один из ближайших друзей Эсы, впоследствии член I Интернационала, Антеро де Кинтал, — замечательный поэт, публицист, критик. Но в условиях Португалии энтузиазму бунтарских талантов не дано было вырасти в силу, способную поворачивать руль государства.

После окончания университета в 1866 году двадцатилетнему Эсе удалось избежать опасности, обычно подстерегающей критически настроенную молодежь, когда она, покинув аудитории, разменивает свои великие, но смутные порывы на мелочь трезвых будней. Любая из открывшихся и быстро изведанных Эсой дорог — в журналистику, адвокатуру, к лаврам административной деятельности — грозила ему губительным успехом: карьера погрузила бы его в грязь компромисса, суету мнимо важных условностей и забот, а в итоге уничтожила бы личность и талант. Эса чувствовал и понимал опасность. Несмотря на обещающий легкую победу дебют, он пренебрег всеми, казалось бы, заманчивыми перспективами. Из убогого провинциального мирка, из капкана микроудач он вырвался в большой мир.

Первый свой побег он совершает в Палестину и Египет. Кроме библейских легенд, древних и святых мест, его влекут туда и события современности. В 1869 году он присутствует на открытии Суэцкого канала. В 1872 году он избирает ту часто манившую поэтов профессию (достаточно вспомнить о Грибоедове, Тютчеве, Неруде), которая позволяет, не порывая связи с родиной, не изменяя отечеству, освободиться от его удушающих объятий, — он становится дипломатом. Куба, Соединенные Штаты Америки, Англия, в 1888 году — Париж. Здесь 16 августа 1900 года и завершилось смертью последнее, самое длительное путешествие Эсы де Кейроша в большой мир.

Выбор пути, сделанный Эсой, был спасителен для его творчества. Профессия дипломата не только распахнула перед ним врата во французскую, английскую, американскую, — в мировую культуру. Не только сохранила чувство кровной связи с культурой отечественной. Она давала Эсе выгодную позицию для наблюдения над современной политической жизнью и работой скрытых пружин ее механизма, она предоставляла ему права и налагала обязанности, каких лишен свободный путешественник и неприкаянный эмигрант. Нет сомнения, что именно опыт дипломата, обретенная широта кругозора, отвоеванная умом и упорством духовная независимость спасли талант Эсы, который увял бы или погиб на оскудевшей и выжженной португальской земле, как увядали и погибали другие, не менее значительные таланты, и в их числе Антеро де Кинтал, покончивший в 1891 году самоубийством.

Профессия или, лучше сказать, образ жизни Эсы де Кейроша обогатили его мысль, углубили его понимание национальных, художественных, исторических проблем Португалии. Иными словами — дали возможность узнать правду о собственном отечестве.

Она была горькой.

При буржуазно-трезвом взгляде на мир, характерном для конца XIX столетия, теряла свою романтическую таинственность средневековая даль, в тумане которой недавно казались исполинами враждовавшие с маврами — в ту пору властителями большей части Иберийского полуострова — и люто грызшиеся друг с другом рыцари Арагона и Кастилии, короли Испании и Леона, — как в карточной колоде, их всегда было несколько. Теряла героические очертания и фигура французского магната, отважного грабителя и противника кордовского халифа Генриха Бургундского, ставшего в 1095 году графом Португальским.

Болью отдавалось в сердце современника и героическое Возрождение. Блестящие страницы истории, на которых были записаны подвиги Колумба, Васко да Гама и многих менее знаменитых путешественников, страницы, рассказывавшие, как окраинная держава, захолустье Европы, вышла на магистраль морских путей, соединивших Старый и Новый Свет, читались с восхищением, отравленным скорбью… В начале XVII века, при Мануэле I, полоска прибрежной земли, по сути малая среди малых, Португалия оказалась владычицей обширнейших территорий в Южной Америке, Африке, Индии. Она утвердилась на Цейлоне, овладела Малаккой, проникла в Китай. Но тем мрачнее выглядели времена, которые опустились на страну как беспросветная, столетия длившаяся ночь. Поток колониального золота не орошал, а иссушал землю метрополии. Оно обесценило труд крестьян и обескровило ремесло и промышленность. Централизованная власть, некогда принесшая благо, становилась все более паразитической и враждебной национальным интересам. Сначала абсолютистская Португалия заболела рахитом, затем ее поразил склероз, наконец бюрократия, словно раковая опухоль, начала пожирать тело страны.

Между тем Англия, Голландия, Франция, набирая силы, теснили увядающую и потерявшую мощь соперницу. Одна колониальная жемчужина за другой выпадали из ее короны. Удар в самое сердце нанесла ей Испания. В 1580 году войска Филиппа II оккупировали страну, и Португалия на шестьдесят лет потеряла свою самостоятельность. Народное восстание 1640 года положило конец испанской оккупации, но оно не вернуло стране роль перворазрядной державы.

Не менее губительно, чем происки врагов, застой экономики и маразм власти, на судьбы нации влиял католицизм. XVII век для Португалии — не отстававшей в этом пункте от других стран Европы — стал веком инквизиции, расправлявшейся огнем и железом с еретической, что означает со всякой пытливой, свободной мыслью. Чем радостнее было ее пробуждение в утреннюю пору Ренессанса, тем печальней и тягостней был ее вечерний отход. Церковный деспотизм, по жестокости превосходивший светский и явившийся идейной опорой последнего, уничтожал на корню живые побеги, сковывал творческие порывы нации.

Но, быть может, вольтерьянский XVIII век раскрепостил страну? Действительно, идеями Просвещения были навеяны робкие попытки министра Помбаля противодействовать засилию церкви. Однако затем последовали времена Марии I Безумной. В начале XIX столетия в цепи то разгоравшихся, то еле мерцавших буржуазных революций вспыхивали и португальские искры. В 1822 году была даже принята буржуазная конституция, однако уже в 1823 году реакционные генералы восстановили абсолютную власть и феодальную монархию. В стране превосходно действовал закон самодержавного режима: прогресс здесь делал свои шажки вперед пугливо и осторожно, реакция гнала страну назад безудержно и стремительно.