Жозе Эса де Кейрош - Реликвия

• Название: Реликвия
• Автор: Жозе Эса де Кейрош
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1985

Роман "Реликвия" (1888) — это высшая ступень по отношению ко всему, что было написано Эсой де Кейрошом.

Это синтез прежних произведений, обобщение всех накопленных знаний и жизненного опыта.

Характеры героев романа — настоящая знойность палитры на фоне окружающей серости мира, их жизнь — бунт против пошлости, они отвергают невыносимую обыденность, бунтуют против пошлости.

В этом романе История и Фарс подчинены Истине и Действительности…

---

— Иоканаан! — воскликнул Гадд, задрожав, словно его внезапно вернули от мечтаний к жестокой действительности.

Его блестящие глаза затуманились. Он трижды склонился до земли, простирая руки и повторяя имя Иоканаана, словно вызывая его из мертвых. Две слезы скатились по его бороде; едва слышно он прошептал, как бы делая признание, которое вызывало в нем самом и восторг, и ужас:

— Ведь это я ходил в Махерон за головой Крестителя! А когда спускался по дороге, завернув голову в плащ, та, Иродиада, разлеглась, точно похотливая тигрица, на стене крепости, и рычала, и посылала мне вслед проклятия!.. Три дня и три ночи шел я по дорогам Галилеи, держа за волосы голову пророка… иногда из-за утеса выходил ангел в черных ризах и, распустив крылья, шел со мною рядом…

Голова его поникла, колени стукнулись о пол: он простерся ниц, страстно молясь.

Тогда Гамалиил обратился к ученому Топсиусу:

— Мы следуем закону, а закон ясен. Это слова бога; бог сказал: «Я есмь Иегова, вечный, первый и последний. Я не передаю ни моего имени, ни власти. Не было бога до меня, нет бога рядом со мной, не будет бога после меня». Таков голос господа. А еще бог сказал: «Если когда-либо между вами явится пророк, который будет творить чудеса, и захочет ввести нового бога, и станет призывать простодушных уверовать в его бога, — этот пророк и духовидец подлежит смерти». Таков закон, таков голос бога. Ныне равви из Назарета объявил себя богом, кричит об этом по всей Галилее, в синагогах, на улицах Иерусалима, в атриумах храма… Равви должен умереть.

Но славный Манассей, чей взор омрачился, точно небо перед грозой, встал между законником и летописцем Иродов — и великодушно отверг жестокую букву догмы:

— Нет, нет! Стоит ли гневаться из-за того, что погребальная лампадка объявила себя солнцем? Что за важность, если какой-то человек воздевает руки к небу и кричит, что он бог? Наши законы милосердны: из-за такого пустяка не пристало бежать в Гареб за палачом…

Я собирался от полноты сердца воздать хвалу добросердечию Манассея — но тот уже пылко кричал:

— И все же равви из Галилеи заслуживает смерти! Это плохой гражданин и плохой иудей! Не он ли советовал платить дань кесарю? Он протягивает римлянину руку, римлянин ему не враг. Он проповедует уже три года, и никто не слышал от него ни единого слова об изгнании захватчиков. Нам нужен такой мессия, который принесет меч и избавит Израиль от врагов, а ваш бестолковый говорун твердит о «хлебе истины»! В Иерусалиме сидит римский претор, копья римлян сторожат жилище нашего бога, а этот блаженный толкует о хлебе небесном и вине истины! Единственная полезная истина — что в Иерусалиме не должно быть римлян!

Озания с тревогой оглянулся на сияющее светом окно, через которое неслись наружу дерзкие речи Манассея. Гамалиил холодно улыбался. А пламенный последователь Иуды Головнитянина гневно гремел:

— О, воистину говорю вам, он хочет убаюкать души надеждой на царство небесное, чтобы люди забыли долг перед царством земным, перед священной землей родины, которая закована в цепи, и плачет, и не хочет утешений! Этот пророк — изменник. Он должен умереть.

Дрожащей рукой он схватился за меч; взгляд его, пылавший мятежной гордыней, призывал к сражениям и мученической славе.

Тогда Озания поднялся, опираясь на жезл с золотым набалдашником. Тяжкая забота омрачила его насмешливое старое лицо. Он заговорил смиренно и угрюмо, отвергая и горячку свободолюбия, и логику догмы во имя железной необходимости:

— Все так… Все так… Что значит бахвальство какого-то фантазера, который, назвав себя мессией и сыном божиим, грозится отменить Моисеев закон и разрушить храм? Храм и закон могут улыбнуться и пренебречь, ибо они вечны… Ты прав, о Манассей: закон наш милостив; нет надобности бежать в Гареб за палачом из-за того, что галилейский проповедник, помня о птенцах Иуды из Гамалы, распятых на крестах, призывает к осторожности и хитрит с Римом! О Манассей! Руки твои сильны, но могут ли они отклонить течение Иордана от земли Ханаанской и направить его в Тракавнитиду? Нет. Не могут они и остановить легионы цезаря: цезарь завладел Грецией, а теперь пришел завладеть Иудеей. Могуч и мудр был Иуда Маккавей, но и он подал руку Риму… Ибо Рим на земле — это грозный ураган, стихия природы. Когда налетает ураган, безумец встает против него грудью и погибает; а мудрец укрывается в стенах своего жилища и обретает покой. Непобедимой была Галатия; войска Филиппа и Персея занимали все высокогорье; Антиох Великий располагал ста двадцатью боевыми слонами и несметными колесницами… Пришел Рим — и что они теперь? Рабы, платящие дань…

Он тяжко поник, точно вол под ярмом. Затем, устремив на нас холодный и твердый взгляд маленьких глазок, продолжал, по-прежнему вкрадчиво и смиренно:

— Но истинно говорю вам, что этот мессия из Галилеи должен умереть! Хороший хозяин, заметив искру огня у себя на гумне, спешит затоптать ее сандалией, чтобы пожаром не спалило его скирды. Пока в Иерусалиме сидит римлянин, всякий, кто объявляет себя мессией, как этот пророк из Галилеи, вреден и опасен для народа израильского… Римлянин ничего не поймет в его царствии небесном, но он сразу заметит, что эти проповеди, эти высокие упования будоражат и смущают народ в храме Соломоновом… И римлянин скажет: «Поистине этот храм с его запасами золота и толпами ревнителей угрожает единовластию цезаря в Иудее…» — и начнет урезать достояние храма и права его служителей. Одежды первосвященника уже, к нашему посрамлению, хранятся под замком в Антониевой башне; завтра там окажется золотой семисвечник! Претор уже забрал, чтобы нас разорить, сокровища Корбана. Завтра он возьмет десятину с урожая, заберет себе наши стада, деньги жертвователей, трубный обол, обрядовые приношения и все богатства храма вплоть до мяса жертвенных животных. Все наше перейдет к римлянам! Они оставят нам лишь посох, с которым мы пойдем побираться на большой дороге да ждать, не проедут ли богатые купцы из Декаполы… Истинно говорю вам: если мы хотим сберечь свою честь и сокровища, принадлежащие нам по закону, то римлянин, который следит за каждым нашим шагом, должен видеть, что в храме царят порядок, покой, смирение, довольство. Никаких волнений, никаких мессий! Галилеянин должен умереть!

Так говорил в моем присутствии Озания, сын Бэофа и член синедриона.

Тогда худосочный летописец Иродов, почтительно сложив на груди руки, трижды склонился перед тремя красноречивыми ораторами. Гадд молча молился. В голубом проеме окна золотая пчелка жужжала над цветком жимолости. Топсиус торжественно сказал:

— О вы, мужи, оказавшие мне гостеприимство! Сердца ваши богаты истиной, как лозы — виноградными гроздьями! Вы — три бастиона Израиля: один охраняет единство вероучения, другой не дает угаснуть любви к родине, третий — ты, досточтимый сын Бэофа, мудрый и гибкий, как змея, любимица Соломона, — стоишь на страже того, что всего дороже: порядка. Вы — три сторожевые башни… И на каждого из нас покусился пророк из Галилеи и первый бросил в вас камень! Но вы охраняете Израиль, охраняете ваше достояние и вашего бога и не должны уступать без борьбы. Да, поистине — и я сам вижу, что это так, — Иисус из Назарета и иудаизм несовместимы.

Тогда Гамалиил сделал пальцами такое движение, будто переломил тростинку, и сказал, оскалив белые зубы:

— Поэтому мы распнем его.

Словно раскаленное лезвие, сверкая и свистя, вонзилось мне в грудь! Едва дыша, я схватил за рукав ученого-историка:

— Топсиус! Топсиус! Кто этот проповедник из Галилеи, который творит чудеса и будет распят?

Доктор наук воззрился на меня с таким удивлением, словно я спросил, что за светило встает по утрам из-за гор и освещает землю. Потом холодно ответил:

— Это равви Иошуа бен Иосиф из Назарета галилейского, которого иные зовут Иисусом, а также Христом.

— Он! — вскричал я, едва устояв на ногах. Колени мои подгибались от ужаса; все мое католическое естество валилось на пол, чтобы замереть в исступленной молитве. Но потом меня, словно огненный меч, пронзила мысль: бежать к нему, увидеть смертными глазами живого бога! Увидеть его, одетого в полотно, какое носят люди, покрытого пылью земных дорог! И в то же время вся душа моя дрожала от страха, как лист на грозном ветру: то был страх ленивого раба перед строгим господином. Очистили ли меня посты и молитвы настолько, чтобы я мог предстать перед сияющим ликом своего бога? Нет… О, постыдное, безбожное нечестие! Облобызал ли я хоть раз с истинной любовью его израненную посиневшую ногу в церкви Благодати божией? Горе мне! Сколько раз по воскресеньям, в те отданные плоти вечера, когда Аделия, солнце моей жизни, ждала меня на площади Калдас, полуодетая и с сигаретой во рту, сколько раз я проклинал медлительность службы и однообразие акафистов! А если я таков, если струпья порока покрывают меня с головы до пят, как же мне не рухнуть наземь, отверженному и испепеленному, когда очи господа моего, словно две половины небосвода, медленно обратятся на меня?