Радий Фиш - Назым Хикмет

• Название: Назым Хикмет
• Автор: Радий Фиш
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

16 [августа 1938]. Вторник

Женушка моя! Мы стали на якорь в виду Хайдарпаши (район Стамбула на азиатском берегу. - Р. Ф.). Перед моими глазами места, где мы бродили вдвоем с тобой. Сердце мое в печали, сердце мое - в радости...

29 августа 1938 года, несмотря на праздничный день, трибунал военно-морского флота продолжал свои заседания, происходившие в офицерском салоне базы подводных лодок «Эркин», и после полудня вынес приговор:

«За подстрекательство к мятежу на флоте» 18 человек, среди них две женщины, были осуждены на 5, 10, 15 лет тюрьмы. Вся их вина состояла в том, что они были противниками фашизма.

Назым Хикмет получил 20 лет. Высший кассационный суд свел оба срока - 15 и 20 лет - в один и со скрупулезной точностью - она должна была продемонстрировать беспристрастность и справедливость наказания - определил: 28 лет 4 месяца и 14 дней тюрьмы. Такова была награда, которой удостоили поэта Турции те, кто пуще всего кичился своим патриотизмом.

11 июля 1939 года

Стамбульский арестный дом

Женушка моя! Впервые в жизни я из-за решетки видел твои слезы. И потому у меня не поворачивается язык сказать тебе: «Будь твердой». В моменты нашей жизни, когда нужна была твердость, это всегда говорила мне ты. Как странно, в этот раз и твои слезы придали мне твердость железа. Я полагаю, что наше горе достигло высшей степени. Ничто, кроме вести о смерти, не может теперь меня потрясти. Высшая степень горя, превратившись в свою противоположность, должна обернуться счастьем. Мы еще будем счастливы, женушка моя! Я чую в себе силы Залоглу Рюстема (богатырь народных легенд. - Р.Ф.), чтоб сделать тебя счастливой, даже сидя за решеткой. Я люблю тебя. И, веруя в любовь, как в самую мощную силу, влюблен в тебя, единственная моя...

Кончался двенадцатый год заключения. В 1949 году правда стала, наконец, известной всей стране. Гигантским трудом, всей силой своего вдохновения превращал Назым Хикмет все эти годы свое горе в людское счастье. Он обессмертил имя Пирайе, свое собственное, его голос зазвучал на весь мир как голос народа Турции.

Но, кроме закона единства противоположностей, есть закон отрицания отрицания. Годы вместе с любовью поглотили и его богатырские силы.

Никогда еще Назым Хикмет не был так близок к смерти.

Глава последняя. Заключенный выходит из тюрьмы

Все ближе разлука,

для всех - непременная.

Прощай же, земля моя!

Здравствуй, вселенная!

Назым Хикмет

В этот раз он не поднимался почти три месяца. И снова мать даровала ему жизнь.

Она приехала в Бурсу в октябре 1949 года. И привезла живительные вести: в Китае победила революция.

Перед его глазами встал тот далекий день в Москве, когда вместе с Эми Сяо и сотнями других китайских товарищей он шел, к Красной площади, держа в руке руку Лели Юрченко... Вот и встретились они снова с Эми Сяо! Какое ликование, наверное, сейчас на улицах Шанхая! Миллионы людей скачут, словно дети, от радости. Счастливец Эми Сяо - дожил... Если он дожил, то и я могу? Что значит могу - должен! Он должен жить назло врагам, назло Ялману и компании. Как знать, быть может, он еще увидит лицо Эми Сяо?..

Шел двенадцатый год моего заключения,
третий месяц, как я был живым мертвецом.
Я - мертвый лежал на полу без движения,
я - живой глядел на него с отвращением,
наблюдая за мертвым, неподвижным лицом,
Ничего другого я сделать не мог...
А мертвец истязал сам себя
и был одинок, как все мертвецы.
Звякнул замок: старая женщина
вошла и встала в дверях. Моя мать...
Мать и сын подняли труп,
я за ноги взял, за плечи она,
раскачали и бросили в реку Янцзы.
А с севера китайской земли
сверкающие армии текли...

Они встретятся с Эми Сяо в 1951 году на Конгрессе мира в Вене. И все будет так, как виделось ему в тюрьме. Эми Сяо даже не постареет, словно десятилетия пронеслись, не задев его. И взгляд его, полный мудрой печали в моменты счастья, и его чуткая собранность - все останется прежним.

В 1952 году Назым приедет в Китай. Вместе с Эми Сяо будет узнавать в Пекине свою молодость. Будет присутствовать на праздновании третьей годовщины революции, стоя на трибуне площади Тяньаньмынь.

Через Тяньаньмынь в Пекине
люди, сияя, текли.
Стал плодородным бы с этой рекою
каждый клочок земли.

...Пройдет еще пятнадцать лет. И они снова окажутся вместе с Эми Сяо. В ходе борьбы за власть, издевательски названной культурной революцией, маоисты вместе с сокровищами китайской и мировой культуры, вместе с книгами Горького, Шекспира, Толстого, Роллана уничтожат и книги Эми Сяо и стихи Назыма Хикмета о китайской революции, о единстве человечества, о бессмертии Джиоконды. Словно «проклятый колокольчик, подвешенный к шее сердца», ненависть к подлинному искусству всегда выдает тех, кто нуждается для достижения своих целей в обесчеловечивании человека.

Ночь.
Блеск луны.
Томится Джиоконда
в наручниках.
Удвоен караул.
Ее ведут, построившись повзводно.
звели курки.
Сухой огонь сверкнул,
Сейчас огонь над облаком взовьется,
багряными лохмотьями струясь.
А Джиоконда все-таки смеется.
Она горит смеясь...

Второй радостной вестью, с которой поспешила к сыну Джелиле-ханым, было сообщение, что его поэма «Зоя» увидела свет, напечатана во Франции.

Об этой русской девушке, которая была схвачена немцами в деревне Петрищево в ту самую зиму, когда, осмеянные всей тюрьмой, они вместе с Рашидом в отчаянии следили по самодельной карте, как гитлеровцы приближаются к Москве, - об этой девушке он узнал, когда бои шли уже под Берлином.

В феврале 1945 года к нему приехала мать. Как всегда, подвела его ближе к свету: «Не вижу, хочу тебя получше разглядеть». Что-то вспомнив, стала рыться в сумке и протянула вырезку из французской газеты: «Ты должен знать об этом!» И пока он читал заметку и разглядывал фотографию девушки с веревкой на тонкой белой шее, мать не спускала с него глаз: «Каково должно быть ее матери!» Той же ночью он начал писать.

Зоей звали ее,
но им назвалась она Таней.
Таня,
в бурсской тюрьме предо мной твой портрет.
Может, ты никогда не слыхала имени Бурсы -
это мягкий, зеленый край...
Я товарищей подозвал,
                                 смотрят на твой портрет:
- Таня, у меня дочь твоих лет!..
- Таня, у меня сестра твоих лет!
- Таня, в твоих годах моя милая!
- Таня, ты умерла...
Сколько убито честных людей,
                                             сколько еще убивают.
А я - мне стыдно об этом сказать, -
я семь лет не рискую жизнью в борьбе,
и хотя я в тюрьме, но живу...

 Джелиле-ханым выучила поэму наизусть. И, вернувшись в Стамбул, продиктовала друзьям - писать она уже не могла...

«Что должна чувствовать ее мать?..» Когда Назым в стамбульской больнице Джеррахпаша с каждым днем будет снова приближаться к смерти, его мать выйдет на Галатский мост, с которого ее сын так любил глядеть на рыбацкие лодки, грузовые шлюпы, пассажирские пароходы и катера, снующие по Золотому Рогу и Босфору, слушать шум толпы, перезвон трамваев. На этом самом мосту зазвучит ее звонкий молодой голос, полный отчаяния и надежды, и, перекрывая шум, заставит остановиться прохожих, оторваться от лесок удильщиков, стеной стоящих вдоль перил. Протягивая людям листовки, требующие освобождения поэта, Джелиле-ханым будет взывать:

- Не забывайте Назыма Хикмета! Спасите моего сына!

И в эти дни прозвучит в эфире голос матери Зои Космодемьянской. Она будет говорить о любви, которая делает человека человеком, о поэте, сидящем двенадцать лет в тюрьме за то, что он любит свою страну, как любили свою страну ее дети. Со словами надежды обратится она к Джелиле-ханым: «Ваш сын, - скажет мать Зои, - будет жить».

Не столь уж часто желаемое становится действительностью. Даже если того страстно желают тысячи людей. Но слова русской женщины сбудутся.

29 июня 1951 года в пылающем летнем небе Москвы покажется маленькая точка - самолет из Бухареста. Когда он приземлится и на трап выйдет человек, за освобождение которого боролся весь мир, со всех сторон потекут к нему цветы. Их уже не удержать в руках, они будут падать к его ногам, а он, не в силах вымолвить ни слова, будет стоять, окруженный счастливыми, смеющимися лицами, и слезы навернутся на его глаза... Пусть среди этих лиц не будет ни одного знакомого: почти всех его прежних московских друзей унесла война, время и жизнь, которые текли за стенами его тюрьмы, - об этих людях он думал, был вместе с ними, когда слушал в тюрьме по радио симфонию Шостаковича.