Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

• Название: Страшный Тегеран
• Автор: Мортеза Каземи
• Издательство: ЯЗЫЧЫ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Роман иранского прозаика М. Каземи охватывает события, происходившие в Тегеране в период прихода к власти Реза-шаха. В романе отражены жизнь городской бедноты, светский мир Тегерана. Автор клеймит нравы общества, унижающие человеческое достоинство, калечащие души людей, цинично попирающие права человека, обрекающие его на гибель.

Об авторе [БСЭ]. Каземи Мортеза Мошфег (1887-1978), иранский писатель. Один из зачинателей современной персидской прозы. Сотрудничал в журнале "Ираншахр", издававшемся в Берлине с 1924, позднее редактировал журнал "Иране джаван" ("Молодой Иран"), в котором публиковал свои переводы с французского. Его социальный роман "Страшный Тегеран" (1-я часть "Махуф", опубликован в Тегеране, 1921; 2-я часть под названием "Память об единственной ночи", опубликована в Берлине в 1924; рус. пер. 1934-36 и 1960) разоблачает отрицательные стороны жизни иранского общества 20-х гг., рисует бесправное положение женщины. Романы "Поблёкший цветок", "Драгоценная ревность" и др. менее значительны и не затрагивают острых социальных проблем [Комиссаров Д. С., Очерки современной персидской прозы, М., 1960; Кор-Оглы Х., Современная персидская литература, М., 1965.].

---

Вечер этот был первым вечером, когда меджлис не был окружен колясками и автомобилями ашрафов, приобретенными за счет пота и крови народа, а истинные народные массы не подвергались атакам ажанов.

Гремела музыка. Шумела толпа. И стар и млад свободно разговаривали и смеялись. У многих в руках видны были маленькие белые листки, которые они читали. Это был так называемый «дестхатт», или манифест, передававшийся правительством по телеграфу в провинцию, и в этом листке говорилось о назначении премьером молодого человека, не имеющего титула «сальтанэ» или «довлэ», на пост главы правительства.

Молодежь радовалась.

Манифест, в котором отмечались неспособность и ничтожество прежних правителей, обещал народу светлое будущее. Манифест давал понять, что первое лицо в государстве, твердо решившее вступить на путь прогресса, отказывалось впредь от назначения премьерами людей, которые думают только о своем покое и удобствах и об умножении своих капиталов.

Несчастные народные массы Ирана были уверены, что те-перь перед ними была открыта дорога к счастью и прогрессу и что Иран быстрыми шагами пойдет по пути цивилизации.

Действительно ли судьба хотела, чтобы иранцы, наконец, постигли истинный смысл жизни и перестали считать себя созданными для вечного плача и для житья в этой грязи?

Хотя вокруг вновь назначенного премьера шли кое-какие толки, но так как выносить дальше управление бывших правителей всем казалось нелепым и невозможным, то в общем все, казалось, были довольны.

Среди этой толпы зрителей, в сторонке, возле деревьев, тянущихся по правую сторону площади Меджлиса, стояли и тихо разговаривали между собой два человека, не похожих один на другого. Один из них был, что называется, фоколи, в черном пальто, с фиолетовым галстуком на шее и в низенькой шапочке. Его смуглое лицо украшалось маленькой, в два пальца, бородкой. Другой был ахонд. На нем была огромная, беспорядочно повязанная «амамэ», одет он был в серый лебадэ. На ногах его были желтые туфли, красные шерстяные чулки, короткие, едва прикрывавшие его «благословенную» щиколотку, которая нет-нет да и показывалась из-под подола одежды. Ага-шейх держал в руке четки и все время ими поигрывал, а собеседник его беспрестанно затягивался зажатой в углу рта папиросой.

Человек в черном пальто говорил тихо, так что слышал только шейх:

— Так! Плохи наши дела! Говорите, вы уже убедили министра подписать приказ о моем назначении председателем суда в N? А теперь все хлопоты пошли прахом. И нужно же было явиться сюда этому сеиду! Теперь, конечно, будет назначен другой министр, и придется снова возиться, подготовлять почву.

— Скверно, — сердито сказал шейх. — Не хотел, значит, господь, чтобы мои семейные в этом году поехали на дачу. Ясно, что после того, что произошло, вы не поедете в провинцию, а значит, и не пришлете мне того, что условлено. Надо, значит, похоронить мечту о даче.

Собеседник его сказал:

— Ну, уже совсем-то отчаиваться не надо. Может быть, и новый министр что-нибудь сделает. Но, конечно, вполне надеяться нельзя. Я и не надеюсь, нам с вами надо теперь поискать других путей.

— Не пойму, что вы изволите говорить, — сказал ага-шейх. — Какие еще пути? В этакое-то опасное время, когда, говорят, сыщиков в назмие стало в несколько раз больше. Ну, что мы с вами можем сделать? Точно вы не видите, как людей хватают целыми кучами за вмешательство в политику.

— Кстати, — вдруг быстро прибавил шейх, — что вы предприняли для освобождения брата?

Человек в пальто удивленно воскликнул:

— Брата? А разве с ним что-нибудь случилось? Третьего дня мы целый вечер были вместе.

Ага-шейх горестно улыбнулся.

— Ну, вот... Сразу видно, что вы вообще ни о чем не осведомлены. Ваш брат уже два дня как в тюрьме, а вы спрашиваете, что случилось.

Собеседник шейха, который, как, может быть, уже догадался читатель, был не кто иной, как Али-Реза-хан, сказал:

— Я ничего не знал... Брат уже два дня как в тюрьме? Этак и меня, вместо председательства в суде, в тюрьму посадят!

Ага-шейх ответил:

— А что вы думаете? Ничего невозможного нет. Вас они не боятся, да и чем вы лучше брата?

Несмотря на то, что приятели Али-Реза-хана все эти дни были в совершеннейшем перепуге, он, Али-Реза-хан, почему-то не чувствовал особенного страха. И сейчас он сказал ага-шейху:

— Несмотря на все это, нам с вами, как я уже сказал нельзя упускать момент. Надо действовать и извлечь из этого момента пользу.

Шейх опять отмахнулся от него:

— Да что вы воображаете, в самомо деле, когда запрещено даже собираться! Вы что же, не читали позавчерашнего приказа, что всякие общества и собрания запрещаются?

— Все читал, все знаю, — сказал Али-Реза-хан, — знаю также, чем за это грозят. Но, так как я вижу, что многие недовольны положением, — а в особенности мои друзья, — я решил работать. Я не допущу, чтобы какой-то юный правитель ниспроверг все жизненные устои Ирана.

И, еще понизив голос, он сказал:

— Вам-то, слава богу, нечего доказывать. Вы знаете, что без уважаемых лиц, без ашрафов, государственные дела идти не могут. Преемственность, навыки, — все будет потеряно. Ведь все эти люди-якоря, на которых держится государственный корабль; они истинные хозяева страны. И мы должны каким бы то ни было способом добиться их освобождения. Нельзя допустить, чтобы вследствие их гибели погибла наша шеститысячелетняя родина!

Слова Али-Реза-хана привели шейха в страх и волнение. Он дрожал.

— Ну, нет! Дело ясно: вы просто сошли с ума, — сказал он. — Нет, мне с вами не по дороге.

Али-Реза-хан, взяв шейха за рукав и притянув его к себе, сказал:

— Да ну, не трусь!

В это время толпа уже расходилась. Люди спешили по домам, так как, по приказу о военном положении, уличное движение разрешалось только до восьми часов.

Шейх схватил Али-Реза-хана за руку:

— Слушайте, — сказал он, если вы имеете мне что-нибудь сказать, пожалуйте в дом вашего покорного слуги, или разрешите мне укрыться под вашей высокой кровлей, а здесь я больше говорить с вами не намерен. Ни одного слова. Али-Реза-хан согласился. Они быстро двинулись к экипажам, стоявшим у края площади, и, наняв извозчика, поехали к Казвинским Воротам. Через полчаса они были уже на месте.

Али-Реза-хан велел слуге принести напитки, то есть попросту поднос с графином водки, и они выпили по нескольку рюмок за здоровье друг друга.

Затем шейх сказал:

— Довольно. Продолжение согрешений не дозволено. Я обязан сейчас выполоскать рот и совершить намаз.

Как ни старался Али-Реза-хан его остановить, как ни доказывал, что если он не хочет грешить, то вообще не должен пить, тем более, что алкоголь вреден для его здоровья, а что раз уж он выпил, то вред нельзя устранить полосканием рта, шейх не слушал; так как по своему развитию он просто не мог понять того, что говорил ему Али-Реза-хан.

Так или иначе, через полчаса, усевшись друг против друга, они начали деловую беседу.

Ага-шейх, который раньше, бывало, не говорил, а возглашал, потрясая своими «вассалямами» воздух, за эти три дня так присмирел, что нельзя и описать. Хотя комната, в которой они сидели, была окружена рядом других пустых комнат, а двор дома Али-Реза-хана был обширный, и никто не мог их подслушать, шейх говорил так тихо, что порой даже Али-Реза-хан ничего не слыхал, и ему приходилось просить шейха повторить, да погромче.

Али-Реза-хан говорил:

— Я так думаю, что арест наших уважаемых сановников долго не продлится. Я считаю, что сеид не способен наказать их так, как должен был бы наказать. Он посадил их просто потому, что боялся, что при них его положение будет шатким и ему не удастся ничего сделать. Так что теперь, когда мое назначение председателем суда отодвинулось опять в область упований, я решил использовать этот момент иначе. Я обеспечу за собой пост товарища министра, а за вами — председательство в Верховном суде.

У ага-шейха неожиданно задрожала нижняя челюсть. Слова Али-Реза-хана были так сладостны, что рот шейха наполнился слюной. Он воскликнул:.

— Правда? Председательство в Верховном суде? И это возможно? Я стану председателем?

— А что же тут невозможного? Чем мы с вами хуже тех, что занимают кресла товарища министра и председателя Верховного суда? При энергии и настойчивости можно всего добиться. Я уж и способ для достижения этого придумал. Или вы думаете, что это пустые слова?

Шейх ответил:

— Ах, что вы только изволите говорить. Ну, кто позволит себе сказать, что вы говорите пустые слова? Нет, правда, до чего обидно, что люди не ценят ваших способностей, и до сих пор оставляют вас в должности следователя!

Посмеиваясь тому, что ему удалось так отлично оседлать шейха, Али-Реза-хан сказал:

— Это неважно. Люди всегда долго держатся за свои ошибки. Но ничего, придет время, поймут! К сожалению, поймут тогда, когда я уже ни на что годен не буду.