Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

• Название: Страшный Тегеран
• Автор: Мортеза Каземи
• Издательство: ЯЗЫЧЫ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Роман иранского прозаика М. Каземи охватывает события, происходившие в Тегеране в период прихода к власти Реза-шаха. В романе отражены жизнь городской бедноты, светский мир Тегерана. Автор клеймит нравы общества, унижающие человеческое достоинство, калечащие души людей, цинично попирающие права человека, обрекающие его на гибель.

Об авторе [БСЭ]. Каземи Мортеза Мошфег (1887-1978), иранский писатель. Один из зачинателей современной персидской прозы. Сотрудничал в журнале "Ираншахр", издававшемся в Берлине с 1924, позднее редактировал журнал "Иране джаван" ("Молодой Иран"), в котором публиковал свои переводы с французского. Его социальный роман "Страшный Тегеран" (1-я часть "Махуф", опубликован в Тегеране, 1921; 2-я часть под названием "Память об единственной ночи", опубликована в Берлине в 1924; рус. пер. 1934-36 и 1960) разоблачает отрицательные стороны жизни иранского общества 20-х гг., рисует бесправное положение женщины. Романы "Поблёкший цветок", "Драгоценная ревность" и др. менее значительны и не затрагивают острых социальных проблем [Комиссаров Д. С., Очерки современной персидской прозы, М., 1960; Кор-Оглы Х., Современная персидская литература, М., 1965.].

---

Вечером того же дня, когда он перевез несчастную Эфет в дом Шах-Баджи, он собрал вокруг себя кучу своих новых исфаганских приятелей — людей одинаковых с ним взглядов — и предложил им устроить пирушку, повеселиться. Решено было, что они поедут прогуляться в Джульфу, под Исфаганом. Туда же были приглашены и несколько опытных исфаганских прелестниц.

Такие пирушки стали повторяться раза по три-четыре в неделю. Хорошо известно, что, где алкоголь, там и терьяк. Начинается обычно с того, что выпивают бокал-другой вина. Потом, когда бокал-другой уже не производят действия, выпивают подряд несколько бокалов. Наступает день, когда и бутылка вина не оставляет никакого впечатления. С этого дня человек, если он в Англии, начинает пить виски, а если в Персии — арак, то есть виноградную водку.

Наконец в один из дней почему-то под рукой не оказывается водки. Тогда кто-нибудь из друзей-приятелей указывает способ, как прогнать похмелье: надо покурить терьяку. При этом советчик клянется самыми страшными клятвами, что терьяк излечит от серьезного нездоровья, а действует, как вино.

Тогда впервые выкуривается трубочка терьяка. Одна трубочка. Но «кейф», который она принесла, уже не выходит из головы: его нельзя забыть.

На другой день трубочку повторяют. Потом, в один из дней, выкуривают две. И так с каждым днем все больше и больше. Кладут все больше терьяка. Наконец приходят такие дни, когда и целые мискали опия оказываются бессильными прогнать вчерашнее терьячное похмелье.

Тогда кто-нибудь из друзей-приятелей советует попробовать ширэ. О, эти друзья-приятели!

Так было и с Али-Эшреф-ханом. В шесть месяцев он стал убежденным терьяккешем и самым отважным образом выкуривал по четыре мискаля опия в день. Наконец однажды кто-то из друзей пригласил его к себе и предложил ему выкурить один мискаль ширэ. Он, в неведении своем, принял это угощение, как принимают в жаркий летний день стакан шербета. А еще через два месяца Али-Эшреф-хан превратился в ширэя. Но так как он был в Исфагане раисом, то ему не приходилось посещать ширэханэ: ему приносили курево на дом.

Приятели всегда толпились вокруг него, развлекаясь за его счет до отказа.

И вот однажды случилась история. Али Эшреф-хан поступил наперекор воле некоторых особ, известных каждому исфаганцу и каждому бывавшему в Исфагане человеку, не принял рекомендательного письма одной из этих особ.

Вечером того же дня возле управления... собралась толпа подонков и скандалистов, а во главе их какой-то шейх. Обмотав вокруг шеи конец чалмы и размахивая привязанным к палке поясом, шейх кричал:

— О, эти тегеранцы! Где это видано, чтобы так мучить бедных жителей? Чуть не каждый день присылают к нам какого-нибудь безбожника в начальники. Хотят и нас безбожниками сделать!

И, взобравшись на возвышение, говорил:

— Если ажаны и жандармы вздумают вам помешать, вам разрешается их убить, потому что они поступают против законов религии и, следовательно, принадлежат к числу неверных.

И толпа невежественных людей, не понимая, что ислам, на защиту которого зовет их шейх, тут ни при чем, а что замешаны только интересы шейха, которому нанесли какой-то ущерб, — во имя ислама, напала на управление, чтобы его поджечь.

Через четверть часа о нападении и об агитации шейха узнало жандармское управление и отправило на выручку конный отряд. Жандармы пытались рассеять толпу, но это не удалось: в мозгу этих людей прочно засела уверенность в нарушении ислама, они были убеждены, что управление «Х» — безбожное учреждение, созданное правительством специально для распространения несчастья, и отказывались двинуться с места.

А шейх, окруженный толпой, стоя на возвышении, все проповедовал, поощряя толпу разнести и поджечь управление и истребить нечестивых жандармов. И толпа все распалялась и продолжала наступать.

Жандармам совсем не хотелось направлять винтовки на толпу, тем более, что начальник сказал, что эти люди ни в чем неповинны; что они являются орудием в чужих руках и поэтому им не следует причинять зла.

Оставалось одно: пригрозить фанатикам. И, чтобы пригрозить и напугать толпу, жандармы взяли винтовки наизготовку.

Как раз в этот момент какой-то отъявленный исфаганский лути, считавший, что быть убитым в этой свалке — значит попасть прямо в рай, подбежал к одному из солдат, выхватил у него из рук винтовку, быстро накинул на шею свой пояс и с помощью товарищей потащил полузадушенного жандарма волоком в толпу.

Бедный солдат пал жертвой демагогии и корыстолюбия ахондов.

Дальше медлить было нельзя. Жандармы подняли винтовки и дали залп в воздух. Не прошло и пяти минут, как на месте не осталось уже ни одного из этих глупцов. Но дело свое они сделали: в бессмысленном озлоблении они удавили солдата.

Кто ответствен за такие действия? Не те ли, что считают нужным держать народ в невежестве, что противятся распространению просвещения, видя в нем ущерб своим интересам?

Дело на этом не кончилось. Шейх, который от страха бежал бегом четверть часа, прибежал в конце концов в дом одного из агаян[6] и там засел. Чувствуя, что у него не хватит власти добиться своего, разрушить и сжечь управление, он решил прибегнуть к другому средству. Разделив своих приверженцев на две части, он притащил одних в дом ага, где они уселись в бест, других — направил в телеграфханэ — требовать по телеграфу немедленного удаления и наказания Али-Эшреф-хана.

И центральное правительство, которое во всех подобных случаях неизменно обнаруживает свое ничтожество, немедленно прислало Али-Эшреф-хану телеграмму следующего содержания:

«Ввиду необходимости вашего личного присутствия на заседании и дачи некоторых объяснений по ряду вопросов с получением сего срочно сдайте управление помощнику и выезжайте в Тегеран».

Вечером в тот же день, когда пришла телеграмма, Али-Эшреф-хан уже ехал в Тегеран, а скандалистам и черни было объяснено, что он давно занимался всякими художествами, вплоть до воровства и казнокрадства, и они поняли, что центр, даже этот испорченный Тегеран, готов исполнять требования уважаемого духовенства.

Через двадцать четыре часа Али-Эшреф-хан был в Тегеране. Побывав в управлении, он убедился, что никакого заседания не предстоит. Начальник обнадежил его: «Управление ценит его заслуги и в ближайшем будущем даст высшее назначение».

Прошел месяц. Али-Эшреф-хан все сидел в Тегеране без дела. Хождение в управление не давало результата: его не зачисляли на должность. К несчастью, хезретэ-Ашраф был за границей, другой министр, вследствие отставки, предпочитал домашнее уединение. Эфет больше не было при Али-Эшреф-хане (впрочем, он мог найти еще много Эфет и много охотников до Эфет).

Ширэ он не бросил. И так как в Тегеране он уже не был раисом, то, чтобы покурить, он был вынужден, переодеваясь, ходить по ширэханэ разных кварталов.

И в этот день он забрел в переулок Четырех рядов.

Глава двадцать седьмая ПОМОЩЬ ДРУЗЕЙ

Мы оставили Фероха в Эвине. Выйдя из ворот Аму-Керима, он не ушел далеко. Как мог он покинуть эти места? Как мог он оторваться от этого священного для него клочка земли, видевшего его счастье? И разве способен он был так скоро позабыть блаженство, пережитое здесь с любимой?

Он пошел было из деревни, но прошел всего каких-нибудь сто шагов: ноги не хотели нести его дальше. Он направился к холму, возвышавшемуся в стороне от узенькой деревенской тропинки, взобрался на него и уселся на камнях, под деревом. Отсюда он мог видеть дом Аму-Керима и все, что там происходило, а его оттуда не было видно.

Он видел, как Мэин, после короткого разговора с отцом, которого он не мог слышать, накинула чадру, как вышла с отцом за ворота. Он удивился, что жандармы с Джавадом остались, но скоро понял, что они поедут позже.

Нетрудно понять, что происходило в его душе. Иногда он говорил себе:

«Вперед! Напасть на жандармов и освободить Джавада». Но рассчитывать на победу было трудно: у него не было ничего, кроме маленького семизарядного револьвера, а жандармы были вооружены с головы до ног. Их было четверо, а он один-одинешенек.

Ферох был в здравом уме и знал, что подвиги, о которых рассказывается в Искендер-намэ, в книге о Гусейне-Корде и во французских подражаниях этим книгам (приписывающих эти подвиги Огюстену и Кабестану), — вымысел, и что в жизни редко бывает так, чтобы одному человеку удалось взять верх над четырьмя.

И опять он успокаивал себя: «Терпение, я все равно спасу его».

Через полчаса уехали и жандармы с Джавадом. Ферох остался один. Он потерял любимую, он стал причиной несчастья бедного Джавада, которого заставил помогать себе в делах любви.

Сердце его сдавила такая тоска, что он заплакал.

Он не принадлежал к числу тех, которые во имя своей страсти бывают готовы пролить кровь сотен и тысяч людей. Он был так добр, что не мог выносить мысли, что кому-нибудь из-за него может быть плохо. А Джаваду пришлось из-за него попасть в лапы полиции. Что с ним будет?