Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

• Название: Страшный Тегеран
• Автор: Мортеза Каземи
• Издательство: ЯЗЫЧЫ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Роман иранского прозаика М. Каземи охватывает события, происходившие в Тегеране в период прихода к власти Реза-шаха. В романе отражены жизнь городской бедноты, светский мир Тегерана. Автор клеймит нравы общества, унижающие человеческое достоинство, калечащие души людей, цинично попирающие права человека, обрекающие его на гибель.

Об авторе [БСЭ]. Каземи Мортеза Мошфег (1887-1978), иранский писатель. Один из зачинателей современной персидской прозы. Сотрудничал в журнале "Ираншахр", издававшемся в Берлине с 1924, позднее редактировал журнал "Иране джаван" ("Молодой Иран"), в котором публиковал свои переводы с французского. Его социальный роман "Страшный Тегеран" (1-я часть "Махуф", опубликован в Тегеране, 1921; 2-я часть под названием "Память об единственной ночи", опубликована в Берлине в 1924; рус. пер. 1934-36 и 1960) разоблачает отрицательные стороны жизни иранского общества 20-х гг., рисует бесправное положение женщины. Романы "Поблёкший цветок", "Драгоценная ревность" и др. менее значительны и не затрагивают острых социальных проблем [Комиссаров Д. С., Очерки современной персидской прозы, М., 1960; Кор-Оглы Х., Современная персидская литература, М., 1965.].

---

Вечером на автомобиле приехал министр.

Это был невысокий, тридцатидвухлетний, с черными кудрями человек.

Я вынуждена была встретить его у дверей эндеруна. Видно он был заранее осведомлен о предстоящей встрече со мной, потому что он нисколько не удивился, а сразу взял меня под руку, улыбаясь в то же время моему мужу, который без всякого стыда стоял тут же, и так мы пошли в гостиную.

Прием мы устроили ему великолепный. Сласти и напитки, разговоры всякие... Но я, естественно, была подавлена и грустна.

Так прошло два-три часа. Подали ужин, и когда министр поел, супруг мой вышел из комнаты, и мы с министром остались одни.

Утром министр уехал. По уходе его муж немного позабавился со мной, а потом сказал:

— То, что я вчера тебе говорил, мне пришлось сказать потому, что так было нужно. Но разве я могу расстаться с такой женой как ты, да еще ложно ее опозорить?

Я приняла его слова за правду и раздумала говорить о своем горе матери...

Эфет замолчала... Часы на мечети Сепехсалара пробили восемь. Прошел, значит, уже час, как женщины занялись беседой.

И вновь заговорила Эфет.

Через несколько дней муж мне сказал:

— Нам придется попутешествовать. Мы едем в Исфаган. Сегодня утром министр вызвал меня и изволил сказать, что, так как мне нужно дать высший пост, а начальник... в Исфагане за хищения уволен в отставку, то министерство решило, назначив мне хорошее жалование, послать меня в Исфаган. Ну, я поблагодарил господина министра и доложил ему о моей готовности принять это назначение.

А через два дня он сообщил, что уже вышел приказ о его выезде на место службы и что мы через два дня уезжаем. Ясно было, что сладость той ночи не изгладилась из памяти министра.

Я съездила в отцовский дом, простилась с отцом, матерью и нянькой. Няньке очень хотелось поехать со мной, но муж не позволил. При расставании с ними я горько плакала: на сердце у меня было почему-то страшно тяжело, я чувствовала, что это путешествие принесет мне что-то плохое. Поехали мы в коляске и через пять дней, проехав через Кум и Кашан, добрались до Исфагана. Во время поездки обращение мужа со мной стало иным. Он уже больше не называл меня «ханум» и иногда в разговоре употреблял грубые слова. Я была очень удивлена, но, думая, что он шутит, и помня, что он мой муж, — ничего не говорила.

В Исфагане мы не сходились ни с кем. Прошло два месяца со дня нашего приезда, и характер мужа совершенно изменился. То почтение, с каким он относился ко мне в Тегеране, безвозвратно исчезло. Теперь он много пил; напившись, ругал меня и иногда даже бил, так что жить мне стало тяжело.

В одну из ночей, когда он ругал меня, я сказала ему:

— Зачем ты говоришь подобные вещи? Если я тебе не нужна, дай развод и отправь меня в Тегеран.

А он вдруг захохотал и говорит:

— Сразу видно, до чего ты наивна. Ты, значит, воображаешь, что ты моя жена. Да я с той самой ночи, когда ты поехала в западный парк, с тобой разведен. После этого ты была для меня только орудием исполнения моих планов, а больше ничем. И никакого у тебя звания нет, кроме звания метрессы — содержанки.

Когда я услыхала это, меня охватило такое бешенство, что, если бы могла, я бы так ударила его по голове, что он тут же простился бы с жизнью. Но у меня не было такой силы.

Я сказала ему:

— Ну, хорошо. В таком случае, если я тебе теперь бесполезна, отправь меня в Тегеран, чтобы я могла вернуться к отцу и матери.

А он опять насмешливо улыбнулся и говорит:

— Теперь ты считаешь меня наивным! Ты что же думаешь, что я не знаю, что, если ты поедешь в Тегеран, ты сейчас же все расскажешь отцу и... нет, будь покойна, я подумал об этом. Я уже твоему отцу и матери написал, какими гнусными делами ты здесь занимаешься и как ты меня опозорила. Да, вот и ответ, который твоя мать мне прислала.

Он вытащил из кармана письмо и прочел мне:

«Мой дорогой зять! Я не знаю, что сказать вам о горе, в которое повергло меня известие о том несчастье, которое принесла вам моя беспутная дочь. Знаю только, что отец ее от скорби почти умирает, да и я сама не понимаю, что со мною происходит. Не могу выразить вам, до какой степени мне больно, что такому честному молодому человеку как вы, пришлось связаться с подобной женой. Во всяком случае, попробуйте, попытайтесь удержать ее от этих поступков.

Ваша вторая мать».

Едва кончилось чтение этого письма, я почувствовала, что рушится весь мир, и упала без чувств. Потом уже рассказывали мне, что целых двенадцать дней меня била лихорадка. Я была в горячке, в бреду.

Через двенадцать дней, когда мне стало немного лучше, я открыла глаза и вижу, что возле меня сидит какая-то старушка, держит в руках чашку с лекарством и приговаривает:

— Выпей, деточка, выпей! Даст бог, теперь тебе лучше станет.

Я посмотрела по сторонам и увидела, что нахожусь не у себя дома, а в какой-то маленькой комнате с голубыми стенами, с рваным хасиром на полу, в которой не было никаких вещей, кроме стоявших в нише двух стаканов с блюдцами да медной чашки. Подо мной было постлано ветхое, грязное красное одеяло, а на ногах лежал изодранный шерстяной платок.

В удивлении я спросила у старушки:

— Матушка, где я нахожусь? Почему я здесь очутилась? Куда ушел мой муж? Где слуга и горничные?

Она засмеялась.

— Доченька, — говорит, — какие здесь мужья, слуги да горничные! Вот, даст бог, найдется для тебя муж, тогда будут и слуги и горничные.

Потом она перестала смеяться и говорит:

— Видишь ли, доченька, неделю тому назад зашел ко мне какой-то молодой человек и сказал: «Ты, ведь, — бедная, хочешь разбогатеть? Я привезу к тебе одну больную женщину, ты ее у себя подержи...» — И сунул мне в руку десять туманов. А я только и просила бога, чтобы послал мне что-нибудь подобное. И говорю ему: «Скорее ее везите». А он опять говорит: «Ладно. Если она через семь-восемь дней не поправится, опять тебе денег перепадет». Я впопыхах и адреса его не спросила. А теперь вот уж девять дней прошло, а его нет. Да! Он еще какое-то письмо оставил, чтобы я вам передала, когда вы поправитесь.

— Где письмо? Дай его скорей!

Старушка поднялась, нагнулась к полу и вытащила из-под хасира маленький пакет.

Я не могла его прочесть и не знала, что мне делать. Тогда она подошла к дверям и крикнула:

— Гасан-Али! Гасан-Али!

Подошел мальчик лет десяти-двенадцати. Старушка сказала ему:

— На вот тебе гранат, скушай. А за это прочти нам письмо.

Откуда-то из-за постели достала гранат и дала ему, а в то же время держит перед его глазами письмо, которое я распечатала.

Гасан-Али учился у муллы и кроме молитвенного письма другого не умел разбирать. Но, пробившись над письмом довольно долго, он все-таки кое-что понял. И вот что это было.

«Уважаемая ханум! Видеться с вами впредь я считаю невозможным. Не вздумайте прийти ко мне домой — это будет напрасно: вас не примут. А если поедете в Тегеран, не являйтесь в дом вашего отца и матери: они тоже не намерены вас принимать и отреклись от вас, как от беспутной дочери. Они написали мне об этом в ответ на мое письмо, в котором я уведомлял их о вашем исчезновении и о том, что, насколько мне известно, вы ушли в один из публичных домов».

Глава одиннадцатая ПУТЬ ГОРЯ И СКОРБИ

После этого письма я снова впала в беспамятство и провела еще шесть дней в бреду и лихорадке.

В Исфагане я ни с кем не была знакома и не знала, что мне делать, куда идти, с кем поделиться своим горем.

А горе совсем задавило меня. Ни на минуту не могла я успокоиться и прогнать мысль о том, что этот человек, заставлявший меня так поступать, сам же объявил меня перед всем миром и перед отцом с матерью беспутной, потерянной, развратной женщиной.

По тому, как он поступал со мной теперь, я поняла, что в вечер нашей свадьбы он нарочно привел к нам в дом молодого человека: он хотел показать меня, потому что он тогда уже решил послать меня к нему.

С таким же намерением он пригласил к нам министра, покровительства которого хотел добиться. Теперь он достиг всего, и так как здесь, в Исфагане, не было никого, к кому бы он мог меня послать, он выгнал меня из дому и подверг всем этим несчастьям.

По счастливой случайности старушка, у которой я жила, по имени Шах-Баджи, была очень добрая и честная, и за шестнадцать дней, что я провела у нее, крепко меня полюбила.

Когда, наконец, лихорадка моя прошла и ко мне начали возвращаться силы, она попросила меня рассказать, что со мной произошло, и я рассказала ей свою историю со всеми подробностями и сообщила ей, кто такие мои отец и мать и какое место занимает мой муж. Шах-Баджи считала для меня самым правильным поехать в Тегеран и вернуться к отцу и матери. Она хорошо знала нравы исфаганцев и сразу сказала мне:

— Здесь тебе ничего не удастся сделать. К кому бы ты ни обратилась, твой муж всегда сумеет забежать вперед, — у него деньги и он, где нужно, может дать взятку, а у тебя ничего нет.