Лорен Грофф - Тайны Темплтона

• Название: Тайны Темплтона
• Автор: Лорен Грофф
• Издательство: Астрель
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-066741-3 978-5-271-34031-4 978-5-226-04096-2

Семейная сага?

Исторический роман?

Притча?

Как можно определить жанр книги, герои которой принадлежат разным поколениям одной семьи, действие повествования длится несколько столетий, а реальные события переплетаются с фантастическими?

Ясно одно: причудливый, загадочный и необычайно красивый роман Лорен Грофф достоин стоять на полке у каждого ценителя современной англоязычной прозы!

---

Мы уже проходили через гараж. Там было прохладно и веяло родными запахами дома — соломой, пылью и горьковатым апельсином. Я сразу же расслабилась, только почувствовала себя очень усталой. Расстояние отсюда до моей комнаты казалось мне непреодолимым марафоном.

— А я всегда по тебе сох, — сказал Фельчер. — И никакая ты не тупая, Королева.

И тут, навалившись всем телом, он прижал меня к двери. Он дышал мне в лицо, губы его были совсем близко, и он начал меня целовать. Мои губы будто одеревенели, но даже в такой момент они легко признали: Фельч знает толк в поцелуях. Губы мягкие, ненапряженные, языком действует, но только слегка. Я закрыла глаза, и все поплыло в темноте. Я забыла, где нахожусь: Темплтон, Эверелл-Коттедж, даже Иезекиль Фельчер, его руки и губы — все это унеслось куда-то прочь, и передо мною словно возник Праймус Дуайер, он был сейчас рядом со мной вместо Иезекиля, и я чувствовала, как мужские руки скользнули мне под трусы, и это были руки Праймуса, и живот, припиравший меня к двери, тоже был его, и подол мой задрался вверх, и трусы соскользнули вниз, и я слышала, как звякнула пряжка ремня о бетонный пол гаража, и ремень и пряжка эти тоже были почему-то Праймусовы. И это он обхватил меня сейчас сзади и нагнул. И все остальное было тоже его… Как это? Нет, конечно, не его!.. Нащупав в темноте дверную ручку, я повернула ее, и мы, ввалившись в дверь, рухнули на пол прихожей. Я посмотрела Фельчеру прямо в глаза и отодвинулась:

— Нет.

— Ой, прости. — Он отвернулся. — Я такой кретин, Вилли. Полный кретин! Как подступит, так ничего не могу с собой поделать.

— Ладно, ты иди, — сказала я.

И он пошел. Я слышала, как его громкие быстрые шаги удаляются по дорожке. В глубине души я надеялась, что больше никогда не увижусь с Фельчером. Я даже не посмотрела на него, когда он встал и пошел, просто захлопнула дверь ногой. И в то же время в глубине души я надеялась: он вернется. Еще какое-то время я сидела в темноте и ждала, когда раздастся тихий стук в дверь, но он так и не раздался.

Очухавшись, я поняла, что держусь обеими руками за живот.

— Бог ты мой, миленький! — сказала я Комочку. — Про тебя я совсем забыла. Прости!

Я нуждалась в жидкости и жирах. Когда я зажарила себе яичницу из двух яиц и выдула почти два литра воды, на глаза мне опять попалась записка матери, и я поняла: сейчас мне нужна Кларисса. Пока я набирала номер и слушала гудки на другом конце, слезы прямо душили меня — идиотская история с Фельчером так и просилась наружу.

Но к телефону подошел Салли, я услышала в трубке его сухой голос.

— Здорово, Салли. А Кларисса не спит?

И хоть я всегда считала Салли одним из моих самых близких друзей, с кем мы по четвергам садились поиграть в «виселицу» даже без Клариссы, он злобно прошипел:

— Ой, Вилли, сейчас одиннадцать вечера! Попробуй хотя бы раз подумать о ком-нибудь еще, кроме собственной персоны! — И повесил трубку.

Я тупо смотрела на трубку, потом медленно положила ее. Меня прямо-таки трясло. Но телефон тут же зазвонил. Это оказалась Кларисса, и я даже не сразу поняла, что она говорит. Голос у нее был мрачный.

— …не обращай на него внимания, — сказала она. — Просто он очень переживает. У меня дела плохи, Вилли, и я не могу сейчас много говорить. Просто не хотела тебя расстраивать.

— Все равно он козел! — взорвалась я.

Голос у Клариссы вдруг изменился, как будто она улыбалась.

— Да ты напилась, Вилли? Ты звонишь спьяну? — В трубке послышался новый взрыв недовольства Салли — он чертыхался.

— Ну да, напилась. Извини. Знаю, что подруга я гадкая.

— Нет, все нормально, но только не очень ко времени. Я ведь уже спала. Давай поговорим завтра?

— Давай. Ты только скажи, Кларисса, тебе снова сделалось хуже?

— Поговорим об этом завтра, детка. Попей сейчас водички и ложись.

— Обожаю тебя, — промычала я.

— Иди отсыпайся! — Она повесила трубку.

Я уже переоделась в пижаму, почистила зубы и умылась, когда телефон у меня в спальне зазвонил снова. Уже порядком протрезвевшая, я чувствовала себя взрослой и даже старой, когда шла снимать трубку.

— Алло?.. — осторожно сказала я.

— Вилли, — раздался в трубке злобный шепот Салли. — Тут вот какое дело. Клариссе очень худо — старый приятель нефрит вернулся. Я, конечно, понимаю, что у тебя в жизни сейчас тоже не все гладко, но, Вилли, как же так можно?! Ты ее лучшая подруга, но вместо того чтобы быть здесь и ухаживать за ней, ты улучаешь момент, когда она впервые за неделю наконец с трудом забылась сном, и будишь ее своим дурацким пьяным звонком! Тебя нет все лето, и ты… ты будоражишь ее, выводишь из равновесия, а ей сейчас нужно не это! Я наслышан о твоих невзгодах, знаю, что у тебя большие проблемы, и искренне сочувствую тебе, поверь, искренне! Но, Вилли, я тебя умоляю, не могла бы ты быть чуточку менее эгоистичной? И еще вспомни, что ты сказала мне в больнице. Ты сказала, что будешь помогать мне. Сказала, а сама не помогаешь.

— Ой, Господи, Салли, откуда ты говоришь?

Помедлив, он ответил:

— Я на балконе. Я заставил Клариссу принять еще таблеток, и она снова уснула. Ой, Вилли, ты даже не представляешь, какой это ужас, просто безумие какое-то! Где это видано, чтобы тридцатилетняя женщина умирала от волчанки? Я так до сих пор толком не понял, что это за мерзость такая — волчанка! И с чего эта вонючая напасть выбрала себе в жертвы Клариссу? Ума не приложу, что делать, с ума схожу!

— Я тебя понимаю. — Мне представился Салли, мечущийся в панике на ветру на балконе высотки в Сан-Франциско. — Послушай, Салливан, мне очень и очень стыдно, что меня нет сейчас с тобой рядом. — Тут я услышала от него кое-что еще и не выдержала: — Подожди! Кто говорит о смерти? Она же не умирает, верно?

— Видишь ли, этим все и заканчивается, когда инфекция распространится по организму.

— Вот черт! — воскликнула я.

— Да. К счастью, пока ничего необратимого не произошло, но произойдет, если она будет продолжать отказываться от лечения. Она же не лечится, ходит к этой китайской шарлатанке, которая пичкает ее травами. Слушай, я тебя умоляю, когда завтра будете говорить с ней, постарайся как-то вразумить ее! Потому что меня она вообще не слушает! Я ничего не могу поделать! Ничего! — Салли теперь как-то странно дышал мимо трубки, и я догадалась, что он плачет.

Только теперь я представила себе жизнь Салли в последние месяцы — как он вскакивает по ночам во время Клариссиных приступов, как работает по пятнадцать часов в сутки в ненавистной ему фирме и возвращается затемно на автобусе, зная, что дома его ждет измученная болезнью Кларисса, нуждающаяся в его помощи. Что он должен приготовить ей особой еды, возиться и нянчиться с ней, раздражительной и придирчивой из-за вынужденного простоя в работе, с ней, которая никогда в жизни, в отличие от них от всех, не была раздражительной и придирчивой. Я живо представила себе Салли поднимающимся на лифте в их квартиру — глаза устало закрыты, промокшие под дождем жиденькие волосенки сбились набок и липнут к голове. Для него это короткий момент передышки, потому что сейчас он выйдет в холл на этаже, постоит перед квартирой и откроет дверь, когда на самом деле ему хочется всего лишь получить стакан вина и немного душевной ласки.

— Мне прилететь? — спросила я.

— Что?

— Я могу прямо сейчас выехать в Олбани! Сяду на первый же рейс и утром буду у вас.

Салли молчал, я слышала его дыхание в трубке. Потом, кашлянув, он сказал:

— Нет, завтра ты мне не понадобишься, но очень скоро — да. Но знаешь, Вилли, я буду очень благодарен тебе, если ты позвонишь Клариссе утром и послушаешь, что она говорит. А вообще ты мне очень помогла своим желанием приехать. Спасибо тебе. — Он подумал немного и прибавил: — Знаешь, Вилли, если ты обработаешь ее и убедишь снова обратиться к нормальным врачам, к психотерапии и лечению антителами, а не только этим шарлатанским гомеопатическим дерьмом, то я смогу еще сколько-то протянуть. Но я тебя умоляю: приезжай, как только я позову! Да, и звони, если можешь, каждый день. Ты просто не представляешь, как тяжело переносить это одиночество! Я смотрю, как ведут себя все эти друзья, и мне кажется, что эта волчанка заразна. Все эти друзья и коллеги по работе, их же как ветром сдуло! Раз в сто лет заедет кто-нибудь с цветочками, и это почему-то непременно лилии, а Кларисса говорит, что лилии преподносят покойникам, и каждый раз вышвыривает их в окно. Тебе она, конечно, не признается, Вилли, потому что знает, что у тебя своих проблем полно, но мне кажется, ей сейчас очень тяжело и очень плохо.

Мне был слышен шум ветра в телефонной трубке, звуки ночной жизни Сан-Франциско — непрекращающееся движение транспорта, гул отдаленных сирен, рокот самолета в небе. У меня вдруг возникло такое же ощущение, как до отъезда на Аляску, — как будто каждый шаг, который я делаю, отнимает дыхание у этого хрупкого, ставшего вместилищем многих грехов города. Все эти месяцы мне иногда приходилось закрывать глаза, чтобы прогнать приступ панического страха, а когда не получалось, то мне представлялось, как будто этот прекрасный город ломается и крошится в стиснутом кулаке какого-то огромного и сердитого бога. Салли, кашлянув, напомнил мне о себе, оторвав меня от моих мыслей.