Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

• Название: Огонь в океане
• Автор: Ярослав Иосселиани
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Записки Я. К. Иосселиани «Огонь в океане» носят автобиографический характер. Капитан первого ранга, Герой Советского Союза, прославленный подводник Ярослав Константинович Иосселиани родился и провел детские годы в горной Сванетии. Грузины по происхождению, жители горной Сванетии в силу многих исторических, географических, и социальных причин оказались в отрыве и от высокой грузинской и от могучей русской культуры. Октябрьская революция принесла в Сванетию свободную и полнокровную жизнь, о которой веками мечтали свободолюбивые сваны. Жизненный путь героев книги — частный, но убедительный пример торжества ленинской национальной политики. Некоторые события и факты, о которых рассказывается в предлагаемой читателю книге, прежде были использованы автором в его произведении «Записки подводника», также построенном на автобиографическом материале. Однако в книге «Огонь в океане» они изложены по-новому, развернуто, в художественно обобщенной форме, рамки повествования значительно расширены. Имена и фамилии героев книги в том числе наших доблестных подводников, за очень немногими исключениями, подлинные.

---

— Я уже приказал своим людям. Будем соблюдать дисциплину неукоснительно.

— О-о-о, очень приятно, — лейтенант говорил нараспев, необычно для американцев.

— Вас разбудить, когда суда начнут выходить в море? — лейтенант указал в сторону многочисленных «Либерти», словно гранитными утесами окружавших со всех сторон «Джон Карвер».

— Сколько транспортов будет в конвое, не знаете, мистер лейтенант?

— Более сорока. Кажется, сорок один. Так капитан Мейер сказал вечером.

— И все они однотипные? Класса «Либерти»?

— Все типа «Либерти», американской постройки...

Мы поднялись на второй дек, где под самым капитанским мостиком располагалась каюта, отведенная мне и капитан-лейтенанту Виктору Паластрову.

— Вот здесь ваша каюта. Ваш товарищ уже спит. Он, наверно, очень устал.

«Кадеты», — прочел я над дверью каюты.

— Это нас будете так именовать?

— Теперь будем вас, — лейтенант понял шутку, — а раньше в этой каюте жили практиканты-кадеты. Но война... Я тоже хотел быть учителем, а... теперь воюю...

— Благодарю вас, лейтенант! — Я открыл дверь каюты.

— Вы не сказали, мистер командер, разбудить вас?

— Не беспокойтесь, я сам проснусь.

В каюте были две койки, расположенные одна над другой. На верхней спал капитан-лейтенант Паластров. Лежал он в неудобном положении и слегка храпел.

— Перестань храпеть! — растолкал я товарища. — На тебя уж дежурный по кораблю жалуется...

— Да ну его к свиньям! Все время ходит около двери...

Паластров повернулся на бок и сейчас же снова заснул.

Нас разбудил энергичный стук в дверь. Это был Петр Каркоцкий, назначенный мною старшиной кубрика.

— Уже восемь часов, — воскликнул я, глянув на часы. — Слушаю вас, старшина.

— Извините, пожалуйста, товарищ капитан третьего ранга, но... не знаю, как быть, — мялся парторг. — Американцы требуют рабочих на камбуз. Кого назначить? Языка никто не знает...

— Назначайте подряд по списку, — -ответил я. — Будут объясняться жестами.

— Разрешите еще один вопрос, товарищ капитан третьего ранга?

— Хоть сто, — широко развел я руки. — Теперь мы с вами пассажиры. Времени у нас много.

— Мы идем по Кольскому заливу, очень красиво кругом. Ребята хотят посмотреть... Разрешите понемножку выпускать на верхнюю палубу.

— Хм, только каждого предупреждайте, чтобы не мешали в управлении кораблем. Мы — военные люди, и нехорошо, если гражданские моряки будут иметь к нам претензии, понятно?

— Так точно. Все будет в порядке! — Старшина ушел.

Я слишком хорошо знал Каркоцкого, чтобы обмануться в его «дипломатических ухищрениях». Его заставило обратиться ко мне не затруднение с выделением матросов на камбуз, а именно желание получить разрешение выпускать людей на верхнюю палубу. Каждому матросу, старшине и офицеру, конечно, хотелось взглянуть на берега родной земли.

Мы с Паластровым оделись и вслед за старшиной вышли из каюты.

Транспорты выходили в море с небольшими интервалами. Ни начала и ни конца колонны не было видно. Мы облюбовали правое открытое крыло дека, откуда можно было наблюдать за Кольским заливом, по обе стороны которого высились мрачные скалистые берега. Кое-где виднелись поселения, состоящие всего лишь из нескольких деревянных домишек, приютившихся в редких ложбинах между скалами.

— Да-а, природа здесь суровая, — проговорил я, ia отрываясь от бинокля.

Капитан-лейтенант отозвался целой лекцией:

— Северный театр, конечно, не... Черное море! Здесь кругом камень, остуженный холодными ветрами. К скалам лепятся мох да лишайник. Нет даже кустарников выше роста человека. А в море на подводной лодке не сладко: ветры поднимают волну иногда такой вышины, что Кавказские горы покажутся лишь приятной игрушкой... Лодка все время окатывается ледяной водой. Вода через люк центрального поста проникает внутрь корабля. Кажется, нигде нет спасения от холода, сырости и болтанки... И все-таки служба здесь интересна.

Паластров был назначен штурманом нашего будущего дивизиона. Он давно уже плавал на Баренцевом, Карском и Норвежском морях и обладал большим опытом кораблевождения. Неудивительно, что он успел полюбить Север.

— А полярный день! Это чудо природы! — Паластров словно агитировал меня за Север. — Круглые сутки в течение всего месяца над головой кружит солнце. Погода безоблачная, тихая. В такие дни. человека охватывает какое-то особое, приподнятое настроение. Морозец и свежесть моря бодрят, вливают новые силы.

— Ты так убедительно говоришь, что взаправду можно влюбиться в этот край...

— Нельзя не влюбиться! — решительно подтвердил Паластров.

В тот момент я был очень далек от того, чтобы хотя бы частично разделять мнение моего собеседника, но последующие годы службы на Северном флоте убедили меня в правоте его слов.

Не только я, но и все остальные подводники, прибывшие со мной с «курортного флота», как шутливо называли моряки Черноморский флот, привыкли к суровому морю Баренца и полюбили его буйную стихию и широкие просторы.

Нас начала покачивать пологая и довольно мощная  океанская волна, хотя сила ветра от норд-оста едва достигала трех баллов.

— Здесь так бывает часто, — пояснил Паластров. — Ветер хотя и небольшой, а волна свое достоинство сохраняет...

Прикрывая наш выход из базы, широко развернулись боевые силы нашего Северного флота. Весь горизонт опоясывали боевые корабли, маневрировавшие на небольших расстояниях между собой. В воздухе летали многочисленные истребители.

Я никогда не видел такого скопления военно-морских кораблей, транспортов и авиации. Казалось, все море было густо заставлено кораблями, а на небе едва хватало места, чтобы не сталкивались между собой самолеты.

— Всегда так, — объяснял мне капитан-лейтенант, — когда союзники выходят или входят в базу, наши создают такое прикрытие, что фашисты ни разу еще не посмели на них напасть. — И он указал на неуклюжие «Либерти», ползавшие в разных направлениях.

Потребовалось более четырех часов, прежде чем конвой был готов начать движение по маршруту. Транспорты выстроились в восемь колонн с интервалом по полмили. В каждой колонне следовали в одной миле один за другим по пять-шесть «Либерти». Центральное положение в конвое занимал крейсер противовоздушной обороны, сопровождаемый двумя эскортными авианосцами, с которых то и дело поднимались в воздух и садились обратно самолеты воздушного прикрытия.

«Джоном Карвером» командовал Мейер, американец немецкого происхождения. Чтобы познакомиться с ним и договориться по некоторым неясным вопросам, связанным с нашим пребыванием на транспорте, Паластров и я поднялись на мостик.

— Очень приятно иметь на борту подводника, — Мейер протянул мне сухую, костлявую руку, изобразив на тонких губах что-то похожее на улыбку. — Теперь мы с вами вместе будем подвергаться подводной опасности.

— Только сейчас на борту вашего «Либерти» я читал, мистер капитан, журнал «Лайф». Там пишут, что немецкие подводные лодки уже не опасны, — возразил я.

— Правильно! Для журнала не опасны. — Слова Мейер а рассмешили американских моряков, стоящих на мостике. Они придвинулись к нам. — Этот «Лайф», знаете, как называют?

— Нет.

—  «Эх, и лайф! Лучше бы смерть»[13]. Все на мостике снова рассмеялись.

—  «Лайф» пишет, а немецкие лодки воюют, — вставил высокий американец, посасывавший длинную, словно по росту подобранную трубку.

— Ваши немецкие коллеги воюют так, что даже вот такое охранение, — Мейер обвел рукой круг, — им нипочем... топят нас — и все...

— Да, для хороших подводников, конечно, охранение только помеха, — согласился я. — Но журнал пишет, что немецкие подводники деморализованы и... плохо воюют...

— Журнал сам деморализован! — перебил капитан снова, поджав свои бескровные губы. — Немцы чувствуют себя хорошо...

С Мейером мы быстро договорились по всем вопросам. Он разрешил матросам и старшинам небольшими группами выходить на верхнюю палубу, пользоваться санитарными узлами наравне с экипажем «Джона Карвера», провести экскурсии по кораблю, организовать вечер самодеятельности. Но когда вопрос коснулся транслирования в кубрике последних известий из Москвы, возникли затруднения.

— Зачем матросу политика? — с заметной неприязнью говорил капитан. — Молодому человеку нужны музыка, танцы, девушки, вино. Музыку мы транслируем, танцевать разрешаем, а вино и девушек они найдут в Англии.

— Простите, у нас другие порядки, — продолжал  я настаивать, не обращая внимания на усмешки американских моряков.

— Мистер командер, я не могу разрешить транслировать московскую станцию, — решительно заявил Мейер. — Вы лично, если хотите, можете слушать через офицерский приемник в штурманской рубке. И то... я бы на вашем месте не тратил на это времени. А матросы... давно известно: чем матросы меньше знают, тем лучше для них и для дела. Я бы развлекал их как-нибудь иначе.