Журнал - «Подвиг» 1968 № 05

• Название: «Подвиг» 1968 № 05
• Автор: Журнал
• Жанр: Современная проза

---

— Я выстрелил в порядке самозащиты, — быстро сказал Лавров.

— Точно, — вмешался Панин, — могу официально свидетельствовать, что гражданин Лавров говорит в данном случае только правду.

— Разберемся, — угрожающе пробормотал Климов и спрятал заявление в стол.

— Правильно, товарищ начальник, разберитесь. Решите этот вопрос принципиально, тем более и заявление у нас есть.

Климов посмотрел на говорившего Панина, не выдержал и вышел из-за стола.

— Да я тебе, постреленок… — начал он, засучивая рукава, перевел взгляд на Лаврова и замолчал.

Лавров сидел, запрокинув голову, и держал у носа какую-то склянку. Глаза у него были закрыты, ноздри раздувались, а на лице написано блаженство. Климов вспомнил страшные крики наркоманов, когда они мечутся по камере, лишенные своего зелья, на секунду опешил, потом подскочил к Лаврову и залепил ему пощечину. Лавров качнулся, склянка вылетела у него из рук, ударилась об стену и разбилась.

— Опять меня за Кольку бьют, — сказал Лавров, потирая пылающую щеку, — и погибли мои вещественные доказательства, — он вынул из кармана точно такую же склянку и протянул ее Климову.

Климов взял ее, посмотрел на хохочущего Панина и взорвался.

— Объясните мне, наконец, что вы вытворяете? Что это такое? — он сунул склянку Лаврову под нос.

— Кокаин, естественно, — сказал Лавров, отстраняясь и протирая платком слезящиеся глаза. — Ну и ручка у вас, Василий Васильевич!

— Кокаин? Так я тебе сейчас совсем башку оторву!

— Это моя выдумка, Василий Васильевич, — быстро проговорил Панин и схватил Климова за рукав.

— Выдумка его, а физиономия моя, — сказал Лавров и, прикрывая лицо платком, вышел из кабинета.

— Все объясню, — Панин театрально взмахнул руками перед лицом недоумевающего Климова. — Трубочек было две, в одной кокаин, в другой — ваниль. Понимаете? Мишка нюхал ваниль, а когда у него просили «нюхнуть», давал настоящий кокаин.

— Вот черти, — смущенно пробормотал Климов и потер щеку, — сходи узнай, как он там, — Климов забегал по кабинету. — У меня где-то свинцовая примочка есть.

— Отойдет. Мишке только на пользу, а то он в самые герои забрался. А изображал он здорово. — Панин сел на стул, вытянул ноги, запрокинул голову и стал похож на изображающего покойника клоуна. — Не выходит, ноги у меня коротковаты, — он вскочил. — Понимаете, как я тонко рассчитал, Василий Васильевич. Если все поверят, что Мишка — наркоман, то автоматически отпадают все подозрения. До ужаса тонко. Даже слишком тонко, — Панин сокрушенно вздохнул. — Налетчики на Мишкины фокусы с кокаином — ноль внимания. Нюхает, ну и что?

— Уже можно? — спросил Лавров, открывая дверь и останавливаясь на пороге.

— Входи, я все урегулировал, — покровительственно ответил Панин.

— Только, пожалуйста, не извиняйтесь, Василий Васильевич, — быстро сказал Лавров. — Оплеуха была необходима, только выдана, как всегда, не по адресу. Но мне не привыкать, я в Киеве трое суток под арестом вместо Николая сидел.

— Вот мелочный человек!

Панин тяжело вздохнул и сел рядом с другом.

Климов молчал, поглядывая на ребят, и прикидывал, как бы их оставить в Москве.

Раздался телефонный звонок, и Климов машинально переспросил:

— Какой Киев?

— Самый обыкновенный, — зарокотал в трубку знакомый бас. — Ты свои штучки брось, я тебя за тыщу верст насквозь вижу. Дай-ка хлопцам трубку.

Вырывая друг у друга трубку и повернувшись к Климову спиной, Лавров и Панин разговаривали с «батей». Чтобы не стеснять ребят, Климов встал у окна, а когда в кабинет вошел Зайцев, он улыбнулся и приложил палец к губам.

— Шленов хочет поговорить с вами, — шепотом сказал Зайцев.

Они вышли из кабинета.

— Ты уж прости меня, Владимир Николаевич, но я с этим… — Климов замялся, подыскивая подходящее слово, — разговаривать не буду.

— Это почему же?

Климов услышал в голосе заместителя презрительные скрипучие нотки и остановился.

— Давай не ссориться. Хотя бы пару дней, что ли. Не могу я, понимаешь? Не могу видеть этого гада! — Климов расстегнул ворот рубашки и провел рукой по шее. — Сделай одолжение, допроси сам.

— Допрос я провел, — сказал Зайцев и, открыв дверь своего кабинета, жестом пригласил Климова войти, — Шленов дал исчерпывающие показания.

— Да куда же ему деваться, — проходя в кабинет, ответил Климов. — Гад, он во всем гад. Теперь небось валит на других, свою шкуру спасает.

— Какой ты правильный, Василий. Как судишь легко. Главное, всегда ты уверен в своей правоте. — Зайцев бросил папку, которую держал в руке, и ударил кулаком по столу.

Климов смотрел на заместителя, открыв рот. Это был первый случай, чтобы Зайцев повысил голос и говорил кому-нибудь «ты».

— А вот не валит на других Шленов, берет всю вину на себя, даже в чем не виноват. И знает, что расстрелять могут, а все берет на себя.

— Так что же, нам теперь его пожалеть и отпустить? — спросил Климов.

— Осудить! Оправдать! Посадить! Отпустить! — закричал Зайцев. — Понять! Понять человека надо. Почему Иван Шленов стал предателем? Почему? Не думал? И думать не хочешь, потому что для тебя он отрезанный ломоть. В тюрьму или к стенке, — Зайцев быстро ходил по кабинету и говорил, будто рубил сплеча. — А я не могу так. Ты не представляешь, что мог бы сидеть на его месте, а я представляю. Ты с первого дня революции шагаешь в ногу, и тебе все ясно. Ты узнал, что Зайцев окончил академию и служил в белой армии, — и Зайцев на мушке. Осталось только спустить крючок. А вот осечка, — он остановился перед Климовым. — Осечка, дорогой товарищ. Зайцев-то не предатель. И меня судить за академию — все равно что судить за форму носа или цвет лица. Я еще не родился, а меня уже ждали в этой чертовой академии. Я с молоком матери всасывал чуждые для тебя идеи, а сейчас мы рядом. А почему? Думаешь, я сразу разобрался, извинился за происхождение и зашагал в ногу? Черта с два. Меня большевики спасли. Настоящие большевики, тебе до них сто лет еще расти и разума набираться.

Климов исподлобья смотрел на Зайцева, чувствовал, что медленно краснеет, и молчал.

— А Шленов? Рабочий человек. Всю жизнь гнул спину и стал предателем. Видеть не можешь? Совесть твоя его видеть не может. Вся его вина до истории с бандой, что был оружейником у Махно. Скрыл он этот факт и попался в лапы Ржавина. Запутал его старик, запугал. Мы с тобой виноваты в этом. Если бы Шленов нас уважал, верил бы нам, верил в большую человеческую справедливость, то ничего бы и не произошло. — Зайцев успокоился и устало провел ладонью по глазам. — Что может быть сложнее и интереснее человеческой судьбы? Возьми Лаврова и Рюмина. Одинаковые семьи, одинаковое воспитание, а Лавров становится комсомольцем и совершает подвиг, Рюмин — вырастает в Цыгана и мечтает о мести. Почему? Люди, люди, вставшие или оказавшиеся на их пути, решили их судьбы и повели за собой.

— Тебя послушать, так человек к собственной судьбе и отношения не имеет. Все, мол, от других зависит, — вставил, наконец, Климов.

— Лавров с Рюминым и зависели, что они в одиннадцать — двенадцать лет понимали? Даже смешно, что я тебе объясняю. Все от вас, от большевиков, зависит. Дорогу вы проложили, теперь на нее людей вытаскивать надо. Много людей рядом топчется, так их не отталкивать, а вытаскивать надо, и каждого отдельно.

— А ты почему в партию не вступаешь? — неожиданно спросил Климов.

* * *

Пашка толкнул дверь, но она оказалась заперта. Это был первый случай, чтобы, вернувшись, он не застал Аленку дома. Пашка нагнулся, пошарил под половиком, нашел ключ и открыл дверь. Комната встретила холодно, голые, облезлые стены смотрели как на чужого, и Пашка зябко повел плечами. Куда вдруг смоталась девчонка? Он сунул руки в карманы и засвистел, но сразу сфальшивил, потом часто заморгал глазами и шмыгнул носом.

«Неужели ушла? — подумал Пашка и заглянул под кровать: плетеной корзинки на месте не было. — Ушла. Столько дней сидела здесь, молчала, ждала чего-то, а теперь ушла». Пашка плюнул, но даже плевка не получилось, и он, тускло выругавшись, вытер подбородок и опустился на стул. Девчонка как девчонка, таких двенадцать на дюжину по улице шастает. А любит его. Пашка точно знает, что любит. Другие на деньги его зарились, или пофасонить хотелось, смотрите, мол, какой у меня кавалер: самый фартовый карманник в округе Пашка Америка! А эта — любит. Пашка точно знает.

Он опустил руки между колен и поморщился, словно от физической боли. Кончился Америка. И не сгорел, и не менты повязали, а просто кончился. Когда в подвале рыжий повис на шее у Сержа, Пашка понял, в какую «игру» эта пара играла, закружилась у него голова и дух захватило. А когда Серж, то есть Михаил, посмотрел на Пашку, улыбнулся смущенно, погладил по волосам и сказал: «Извини меня, Павлик», у него аж искры из глаз посыпались. Он вскочил и крикнул: «Убери руки, падла милицейская!» А эти двое смотрят на него жалостливо, словно на щенка, который хочет по-волчьи оскалиться, и улыбаются. Увидел он себя со стороны и кончился, и нету Америки, а есть Пашка, маленький такой, словно и вправду щенок.