Журнал - «Подвиг» 1968 № 03

• Название: «Подвиг» 1968 № 03
• Автор: Журнал
• Жанр: Современная проза

---

Вместо караван-сарая верблюды поворачивают во двор цитадели. Они тяжело подгибают колена, приподымают длинные желтые ресницы, на которых осела пыль и песок шести дней пустыни. Продолговатые вьюки по обе стороны ударяются о землю. Погонщики откатывают их в сторону и уходят, уводя верблюдов. В четырехугольном дворе остаются двое шагающих вдоль пятидесяти двух вьюков часовых.

В эту же ночь чиновники отправляют телеграмму Ибрагим-хану, министру полиции Гюлистана, о том, что ковры из Кермана прибыли благополучно и завтра двадцать два вьюка отправляются по назначению под надлежащей охраной.

Утром владеющий тремя европейскими языками чиновник приезжает в королевское посольство и десять минут стоит в совершенно пустой приемной. Чиновник вспоминает о том, что он родственник повелителя и имеет чин, равный чину военного атташе, и закуривает папиросу. Туземец-лакей доводит до его сведения, что майор Герд не любит, когда курят в его присутствии. Чиновник желтеет от злобы и стоит один в пустой приемной еще четверть часа. Затем к нему выходит майор Герд в дурном настроении и с папиросой в зубах. Вопросительно смотрит на него.

— Его превосходительство Ибрагим-хан просил передать уважаемому другу, что ковры из Кермана прибыли в Новый Феррах благополучно и завтра двадцать два вьюка следуют далее с охраной и проводниками.

Майор Герд выслушивает длинную фразу и одобрительно наклоняет голову.

— Уважаемый друг уведомит меня о дальнейшем…

— Его превосходительство просит передать, что он отвечает за ковры только в пределах Гюлистана.

— Разумеется. Дальше отвечает хаджи Зиа.

— Когда можно ожидать распоряжения об оставшихся в Новом Феррахе вьюках?

— Не скоро.

Аудиенция кончается, майор кивает головой и поворачивается к двери. Чиновник уходит в настоящей ярости. Он был бы несколько удовлетворен, если бы увидел лицо майора в эту же минуту, когда он, задыхаясь от быстрого шага, входит в кабинет королевского посла и докладывает сэру Роберту Кетлю:

— Ковры отправлены за границу.

ДЕТДОМ № 26

На Воронцовом поле (так в Москве называется переулок, не имеющий ничего общего с полем) выстроил особняк фабрикант из обрусевших немцев, и выстроил со вкусом и большой склонностью к комфорту. Только теперь вместо медной дощечки, на которой было выгравировано готическим шрифтом «Фон Мерк — коммерции советник», висит белая вывеска: «Детский дом № 26».

При доме — сад с оранжереей и старыми аллеями. В доме — дубовый вестибюль с тяжелой готической люстрой, зала, где когда-то по четвергам для шести — семи гостей играл квартет (лучшие музыканты России). Теперь в этом зале длинные некрашеные столы и скамьи и вдоль столов линии русых и черных, стриженных ежиком голов. Воспитательницы в белых косынках ходят вдоль скамей, утирая посапывающие носы пуговичкой, отнимая у бойких стрелков хлебные шарики, поправляя нагрудники. Крепкая, веселая девушка в белой косынке только что успокоила самую бойкую пару на краю стола и выглянула в окно.

— Паша… Никак мой идет… Постой за меня…

Девушка сбегает вниз по дубовой точеной лестнице вестибюля навстречу Васе Жукову.

— Проститься пришел. Завтра — в четыре.

— Погодите вы!.. Пойдем в сад…

Они идут мимо квадратного пруда и фонтана и тесно друг к другу усаживаются на скамью.

— Скоро ли приедешь?

— Что за разговор, Оля! Как сдам почту, в ту же минуту — назад…

— Ну смотри!..

У девушки дрожат ресницы, она отворачивается. Жуков хлопает козырьком фуражки по колену и рассказывает, чтобы не молчать и не дать заплакать.

— Чудное дело вчера было… Прихожу в отдел — тебя, говорят, знакомый ждет… Смотрю — сидит такой гладкий, рыластый… В жизни не видал… Он на меня, я на него… «Виноват, — говорит, — обознался… У меня, — говорит, — знакомый был Жуков Василий… Где?.. На фронте… На каком?.. На том…» Туда-сюда, меня кто-то за локоть — по делу… Глядь — того уже нет… А той ночью иду от тебя — за мной увязался не то пьяный, не то больной… Ну, я его наганом пугнул… Вот что, Оля, завтра с утра надо нам в загс… Надо оформить… Василий и Ольга Жуковы — и никаких!.. Поняла!.. Оформим.

— Нашел время!.. Завтра же тебе ехать…

— До четырех успеем… Эх, ты моя!..

— Ну, ты полегче!..

От дома бежала девушка:

— Оля, иди, ты ж дежурная… Гости приехали!..

— Какие такие гости?..

— Англичанка… рыжая… пошла на детей глядеть… Интересуется…

Они встали и пошли на террасу.

Из дверей зимнего сада шли Люси Энно и старушка, обе со знаком «Дианы» на рукаве.

На лестнице они стояли друг против друга — стареющая и еще пленительная женщина и крепкая, розовая девушка с высокой, вздымающейся от бега грудью, с кокетливо завязанным узлом золотистых волос. Две женщины, чужие и никогда не встречавшиеся, но связанные странным чувством — одна завидовала молодости и доброй прелести другой.

Люси Энно вертит в руках маленький фотографический аппарат, она снимает группу детей у фонтана, затем крыльцо дома, затем Оля видит, как аппарат направляется в сторону Васи Жукова, который искоса смотрит на нее.

— Вася, она и тебя сняла…

— Вижу… А зачем?..

У него настороженное лицо и тревожный взгляд.

Но Люси уже отвернулась, она занята с Гришей, трехлетним веселым мальчишкой, который тянется к аппарату. Она прячет аппарат в футляр и дает ему играть.

Вася говорит тихо и как бы в сторону.

— Оля, возьми у Гриши аппарат, поняла? Незаметно пружину нажми, поняла?..

— Поняла!..

Она идет к Гришке.

Люси раздает шоколад детям, не видит, как Оля отнимает у Гришки раскрытый футляр и возвращает его Люси…

Еще испортит.

Люси благодарит ее и говорит что-то старой англичанке. Должно быть, хвалит Олю за красоту. Обе смеются. Затем они уходят к заведующей, и через десять минут в переулке гудит автомобильная сирена и шумит, затихая, мотор.

— Сделала?

— Сделала. Никто не приметил… А зачем?..

— Да так, пустяки…

— Ой, Васька, крутишь…

Вася подхватил ее под руку.

— Завтра поутру в загс! Оформим.

НАЧАЛЬНИК СЕКРЕТНОГО ОТДЕЛА

— Говоришь, рыжая и хороша собой?

— Не то чтобы рыжая, а в масть впадает…

Захаров ищет в трех синих конвертах и вынимает фотографию.

— Не эта ли?..

— Эта.

— Видишь, они тебя только снимают, а у нас уже готово.

— Мда… Работа.

— Вот что, ты все случаи дальше мне докладывай… Докладывай, как и раньше.

— Товарищ Захаров… А завтра мне ехать? Как полагаешь?..

— Обязательно!.. Почту получишь и поезжай…

Жуков смотрит в бесцветные маленькие глаза под красными веками Захарова и в первый раз видит улыбку на утомленно-бескровном лице. Затем он встает, пожимает плечами и тоже улыбается.

У ворот отдает пропуск часовому, который нанизывает бумажку на штык, и Жуков уходит, почтительно оглядываясь на неприметное трехэтажное здание секретного отдела.

ВЕСТИ ИЗ КЕРМАНА

Три тысячи верст, изгибаясь зигзагами по плоскогорьям в двенадцать тысяч футов над уровнем моря и снова обрываясь в долину, пересекаемую великой рекой Оксусом, дальше и дальше на восток к «Крыше мира» убегает пограничная линия между Республикой Советов и государствами Центральной Азии. В глиняных поселках, в палатках, сжигаемые малярийным жаром, опаленные горячим ветром пустыни, в горах и долинах, в камышах и диком кустарнике, на три тысячи верст держат границу тамбовские и калужские крестьяне, питерские и московские рабочие, туркмены и сарты — все в защитных, конусообразных шлемах с красной звездой.

Вечные, великие караванные пути и горные проходы нужно охранять от кочевников и охотников, которые тиграм и барсам предпочитают чужих курдючных овец, но за вечными путями — по обе стороны горные цепи или солончаки и пустыня, где не растет даже колючий саксаул. Какой караван свернет с пути, которым шел Искандер и Тимур, и углубится в мертвую пустыню? Какой караван свернет с знакомой вьючной тропы и двинется ущельями, поднимаясь к ледникам, где за лето только две недели оттаивают от снега горные проходы?

Этой тропой, ступая по мягкому, отливающему синим снегу, идут одиннадцать верблюдов и пятнадцать коней. Далеко впереди движется цепь проводников.

Всадники едут с зажмуренными глазами; над ними синее небо, желтый отчетливый круг солнца, под ногами сияющий, режущий глаз снег. Путается, кружит за ними в снегу след, подымаясь на склоны, обходя провалы, забирая выше и выше к великому перевалу. Кони, верблюды и люди дышат быстро и неровно; тихо ржут кони, и еле слышны голоса перекликающихся погонщиков.

Уже восьмой переход делают они, стремясь к раздвоенной вершине, которая виднеется впереди в голубом небе. Восемь дней ползут они, и вершина растет, медленно приближается, уходит то вправо, то влево, и только десятый переход приводит их к ущелью с почти отвесными стенами. Они идут по узкой, выступающей вдоль отвеса снежной ленточке, внизу, под ними, голубые льдины и еле слышное журчанье мощного горного потока. Проводники кое-где рубят топориками лед, и по этим ступеням в мерзлом снегу движется караван к перевалу. Наконец вечером, после того как один всадник, словно видение, исчезает, свалившись в поток, они останавливаются на перевале и совершают вечерний намаз меж двух как бы рассеченных вершин.