Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

• Название: Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)
• Автор: Василий Бетаки
• Издательство: Im Werden Verlag
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: ISBN 978-1-4466-0584-4

© Василий Бетаки, 2011 © Издательство Munchen, ImWerdenVerlag, 2011 Munchen,

Inh. Andrey Nikitin-Perensky Paul-PreuS-Str. 95, 80995 Munchen http://imwerden.de imwerden@gmail. com

В оформлении обложки использован фрагмент росписи Микеланджело Сикстинской капеллы: Харон (Василий Бетаки?)

ISBN 978-1-4466-0584-4

---

«Континент» кончился. Максимов отдал его в Москву Игорю Виноградову, новомирцу. Поскольку «Новый мир» постепенно становится церковным вестником, Боюсь что и «новый» «Континент» – тоже туда же. Их набожности не выдержал даже верующий Юра Кублановский, заведовавший в «Новом Мире» поэзией. Ушёл. И опять живёт в Париже.

.А вскоре – у Максимова рак почек. Хороним его на Сен-Женевьев де Буа… Там уже Галич. Некрасов тоже.

Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни в никуда, а другие.

Другие тоже в никуда.

Умер Эдик Штейн. У себя в Нью-Хейвене…

Из всех, кто принесён был той волной,
Последним прихожу на край земной,
И шумно обнажает пена дней
Седое одиночество камней.

Bretagne, Pointe du Raz

.Вот фотографии в моём альбоме.

Конец августа. В саду у Синявских. Он сам в какой-то пёстрой стёганке, очень, как всегда, домашний. Марья чечевичную похлебку свою любимую разливает. Вот и Вика сидит, весёлая. Ей жарко. Тоже как всегда. Рядом – Лена, Дима, Боря – «все, все, все…», кроме меня, поскольку я снимал. Не думал никто, что это последние фотографии Синявского…

А. Д. Синявский, американский литературовед Е. Непомнящая, Д. Кассель (отец Лены), Б. Великсон, справа спиной – Лена. М. В. Синявская (разливает чечевичную похлёбку), Лена, А. Д. Синявский. Б. Великсон.

Через несколько дней после этого вечера выяснилось, что Андрей болен. Всё это длилось долго и тяжело. Какая-то особая диета. Какой-то порошок из акул. Потом ему стало настолько лучше, что каждый день он садился за работу. Три месяца, за которые он почти успел закончить свой последний роман, «Кошкин Дом». Снова слёг. Больше не встал.

…Хоронили Андрея Синявского, а с ним и Абрама Терца.

Как сказал тогда Ефим Григорьевич, «Абрама вместе с Андреем попы отпоют и ведь не заметят: вот что такое одесский жулик!!!». В церкви на Сергиевском подворье толпа. Кто-то схватил меня за плечо. Оказалось – Маша Эткинд. Она из Канады к отцу прилетела. С корабля, да не на бал. А в углу в глубокой тени стоял Андрей Вознесенский, только что прилетевший из Москвы.

На кладбище он развернул пакет. Оказалась в маленьком цветочном горшке «земля с могилы Пастернака». Я невольно поморщился: уместно ли? Но тут Андрей начал читать стихотворение:

… … Последнею хохмой чёртовой печаля иконостас,
Мария повязку чёрную повязала ему на глаз.
Пиратские череп и кости прикрыли зрачок его.
Упокой душу, Господи, усопшего раба твоего.
…
А он отплывал пиратствовать в воды, где ждёт Харон.
Сатана или Санта-Мария встретят его паром?
…
Стилист? Хулиган? Двурушник? Гроб пуст. В нём нет никого.
Упокой Господи, душу уставшего шута твоего.

…Проходим. Горсти земли уже не стучат о крышку, а с шорохом, как бы удаляющимся, падают мягким земляным дождём.

Земли переделкинской горсточку брошу на гроб его.
Упокой душу, Господи, духовного бомжа Твоего.

.Потом Марья опубликовала эти стихи в 36 номере «Синтаксиса».

В 1998 вышло в Питере моё «Избранное».

В один из моих приездов в Питер, на мой вечер в «Звезде» пришла Фаина Шушковская. Через четверть века снова увиделись! Я пригласил Фаину приехать в Париж. Один год она не смогла, какие-то дела срочные были, второй год уже собиралась, но снова что-то помешало.Так и не приехала. И вот дочка её звонит: «Вчера умерла. Инфаркт. Она вас любила».

..А потом и Ефима Григорьевича Эткинда не стало. Последние свои годы он прожил напряжённо и счастливо. И «Барселонскую прозу» написал. («Уходят, уходят…»).

…Позвонил Вознесенский. Приглашает на выставку своих «видеом». Мы с Леной приехали. В подвальном выставочном зале знаменитого модельера Кардена около двух десятков работ Андрея. Разные. Вот узкий серый холст в раме. К холсту криво присобачен жёваный окурок «Мальборо». Аллен Гинсберг! Портрет. Ничего нет, вроде, а ведь узнаётся! А вот белая плита, за которой раздается треск, вроде пулемётного, и красные вспышки букв напросвет: «Гумилёв, Гумилёв…» – по-моему, чудовищно пошло и безвкусно. Под потолком: «Чайка – плавки Бога».

В редакции «Звезды»: Яков Гордин, Андрей Арьев, Александр Кушнер, Вера Рогозина, Василий Бетаки. Фото литературоведа Е. Невзглядовой (жены А. Кушнера).

А вот узкий и вертикальный, тёмный холст в теплых тонах, а на нём только две половинки кофейного зёрнышка: одна наверху горизонтально, как коричневые губы, другая – внизу вертикально.

– Помнишь, у меня подружка была тут в Париже, негритянка? Так это её «портрет»… «Помнишь!». Было это лет десять тому назад. Когда он улетел в Москву, а мы с ней провожали его, так я эту подружку и перехватил тут же в аэропорту! Очень забавно, когда Андрей подходит к какой-нибудь работе и радостно так, по-детски, говорит: «А ведь, правда, как это здорово сделано, а?!» Вот с такой же непосредственностью когда-то Н. П. Акимов смотрел свои собственные спектакли.

.Следующей весной Вознесенский опять приехал и сразу позвонил, приглашает на какое-то сборище, связанное с премией «Триумф» (вроде бы, Березовский раскошелился, что ли?) в особняк Дассо на Елисейских полях. Говорит, приезжайте чуть пораньше, поболтаем до начала. Сели с Леной и Марьей в машину. Приехали «чуть пораньше», а ворота кованые с Елисейских полей в «Отель Дассо» заперты. Внутри по двору шатаются «мальчики с мобильниками». Торчим перед запертыми воротами этого дворца. Мы с Леной и Марьей, Кира Сапгир в чёрном, с цыганской шалью, новейший, вроде бы вчерашний «эмигрант», Собчак в каком-то дурацком малиновом пиджаке. Где-то в толпе Целковы мелькают, по крайней мере, тонькина голова над толпой.

Наконец входим. В зальчике помещается человек двести приглашенных. Премию «Триумф» дают. Однако, с триумфом – неизвестно чьим – плохо. Не триумфально это всё.

Через зал проходит хозяйскими шажками кто-то коротенький, побрякивая огромными золотыми браслетами. Оказывается – это «некто по кличке «Тайванчик». Чего он тут?

А Вознесенский показывает висящий над импровизированной эстрадкой какой-то обломок оконной рамы из Ипатьевского дома. К чему?

Эрик Неизвестный, вроде бы, премию получает, – а стыдно мне: Вознесенский читает «Реквием Неизвестному» – очень старые стихи, ещё из «Треугольной груши», в которых на ходу меняет имя подружки Неизвестного, то есть «актуализирует», как газетчик, да ещё и втыкает в это прекрасное стихотворение, написанное чуть ли не в шестидесятом году, слова о сегодняшней премии «Триумф»! Зачем?

…Мы смываемся. Стараемся миновать набитый людьми буфет. Возле входа стоит Зоя. Андрей догоняет, дарит свои мемуары. На бегу прощаемся с ним и Зоей: скорее к своей машине. Так причём тут Тайванчик? Раньше «свадебный генерал» на празднествах имелся, а в наше время, кажется, его сменил «свадебный уголовник». Впрочем, сегодня нередко бывает, что русские генералы, даже и не свадебные, от уголовников мало отличимы.

Съездил в Вашингтон, на конференцию поэтов Азии. Три очень весёлых дня.

И зоопарк там великолепный! Вместо какого-то доклада я побродил с четырьмя грузинскими и армянскими поэтами – старинными моими знакомыми, по этому зоопарку. Мне даже удалось тапира за нос потрогать!

.Вышел в «Литпамятниках» в 2000 г. «Мармион», наконец-то! А ведь это – первый по времени в мировой литературе роман в стихах (1806 г.!).

Сорок два года тому назад Татьяна Григорьевна предложила мне сделать перевод вставной легенды из этого рыцарского, приключенческого, иногда ироничного, романа «рассказ трактирщика». А я и весь роман тогда перевёл.

На конференции за обедом я и две поэтессы – одна из Индии, другая из Монголии.

Особенно хороши в нем «лирические вступления» к каждой главе, в которых Вальтер Скотт (и это в 1806 году!) с истинно пушкинской непринуждённостью рассказывает то о своих предках-шотландцах, то о том, как он охотится с соседом, как бродит по окрестностям. В этих «онегинских отступлениях» истинная лирика, может быть, лучшее, что в поэзии Скотт написал. Из-за них, кстати, роман и не включили в конце шестидесятых годов в «розовое» двадцатитомное собрание Скотта – не понравилось кому-то, что поэт «прославляет разных консервативных английских деятелей, врагов России» [146].

… По сути дела под флагом Вальтера Скотта я находился примерно полжизни, как сама Гнедич под флагом Байрона.

А может и дольше, если учесть, что отнятый в первом классе учительницей (в 1938 году) «Айвенго», которого я читал на уроке под партой, был началом, а вышедший в 2000 году мой перевод «Мармиона» – завершением моей «Скоттиады»…