Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

• Название: Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)
• Автор: Василий Бетаки
• Издательство: Im Werden Verlag
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: ISBN 978-1-4466-0584-4

© Василий Бетаки, 2011 © Издательство Munchen, ImWerdenVerlag, 2011 Munchen,

Inh. Andrey Nikitin-Perensky Paul-PreuS-Str. 95, 80995 Munchen http://imwerden.de imwerden@gmail. com

В оформлении обложки использован фрагмент росписи Микеланджело Сикстинской капеллы: Харон (Василий Бетаки?)

ISBN 978-1-4466-0584-4

---

Самое интересное, что, оказавшись в Америке, многие из этих людей довольно быстро преуспели и естественно вписались в американскую экономику, пооткрывав магазины, рестораны, гаражи. А тогда, в Риме, от этой назойливой толпы надо было отгораживаться всеми способами.

Несколько раздражали, хотя больше смешили, болтавшиеся на улице около ХИАСа молодые и довольно хорошенькие израильтянки, которые приставали ко всем выходящим из подъезда и затевали с ними по-русски разговоры, сводившиеся к тому, что надо тут же из «этого гойского Рима «репатриироваться» в Израиль», и что американцы «обязательно всех иммигрантов надуют». Однажды мой тогдашний сосед и приятель Боря Хазанов важно сказал одной из этих патриотических дур, что если они будут и дальше тут околачиваться, то американцы могут прекратить всякую помощь их стране. Эту тираду Боря произнес по-английски, и в результате девица, приняв его за американца, исчезла, больше мы её и не видели. Другой девице он как-то сказал, что она бессовестно грабит своё государство, зря тратя командировочные – ведь нулевой результат её местечковой в советском стиле пропаганды сомнений не вызывает. На это девушка возразила, что только сегодня за полдня она «уговорила» три семьи. Тут в разговор вмешался я и вместо того, чтобы спорить, нагло пригласил эту хорошенькую агитаторшу «провести время в постельке, а не у ХИАСа на панельке». Кругом стояло с десяток любопытных, начался хохот – громкий и вульгарный хохот в стиле бендюжников. Понятно, что красотка вспыхнула и смылась.

Был среди эмигрантов человек, который особо назойливо набивался на общение, говорил, что он – режиссер, и что снял он шестьсот (!) фильмов. «Вот осёл, – сказал мне Боря Хазанов, а ещё одессит! Да ведь зачеркни он один нолик, ему американцы бы поверили! А так даже дамам в ХИАСе, и тем, а не только курам, на смех!».

И действительно молоденькая быстроглазая синьора Баттони, солидная «mamma italiana» синьора Бамбини, а особенно смешливая миссис Уотерман, прыскали в кулак, когда этот «режиссёр» входил за мной в их кабинеты. Потом его кубическая жена, мешая украинские слова с русскими, рассказала, откуда взялась эта цифра «шестьсот»: он был «помрежем» на телевидении, то есть таскал стулья, заботился, чтоб на столах в студии во время передачи были графины с водой, и прочее. Так что за двадцать лет работы он вполне мог «поучаствовать» в шести сотнях телепередач, которые и называл «фильмами».

Почти каждый хвастал тут былым величием. Продавец становился тут завмагом, слесарь – мастером цеха и т. д… Непонятно было из рассказов только одно – зачем же они эмигрировали. Тогда я ещё не знал высказывания журналиста Солоневича, человека-легенды, который в начале тридцатых годов бежал с Соловков и сумел добраться до Парижа! Солоневич писал: «В эмиграции каждая болонка рассказывает, что в России она была сенбернаром».

Квартиру мы с Хазановыми сняли одну на две семьи: иначе прожить было бы трудновато, хотя ХИАС платил в те времена не так уж плохо.

Борис Хазанов, московский инженер, был, как и я, зачислен в «продвинутую группу» на курсах английского языка. Мы с ним за какую-то смехотворную сумму купили машину марки «Иноченти» (местный вариант микро-Остина, а по-русски – «блядовозка») и ездили на ней в город. А еще мы съездили на этой же машинке в Венецию, во Флоренцию, в два-три менее известных города, ездили по римским окрестностям. Бензина наша малолитражка жрала совсем немного, да и тот был дешёвый: до первого нефтяного кризиса оставалось, как оказалось, ещё больше года.

Меня удивляло, как высокий Борис умел складываться, чтобы поместиться за рулём этой машинки. Но водил, как правило, он: официальных прав у меня ведь не было, и хотя в Италии риск был не так уж велик, но «беспачпортным» эмигрантам, жившим тут на птичьих правах, полагалось делать вид, что «их тут не стояло». Покупать машины ХИАС вообще-то запретил, и попадаться итальянской полиции, несмотря на весь её либерализм, не стоило. По воскресеньям мы с Борисом, пока наши жёны лениво кудахтали на пляже, отстоявшем от дома менее чем на сотню шагов, облазили методично Рим с холма на холм, и к отъезду из Италии уже очень неплохо знали Вечный город.

Уютнее всего я чувствовал себя не среди античных руин и не в окружении блистательного римского барокко, а в тихих кварталах, где на зелёных полянах стояли среди пальм двухэтажные особняки начала ХХ века. Все эти постройки «модерна» были похожи на особняк Кшесинской в Питере, или на московские особнячки, раскиданные в переулках Старого Арбата.

Я уехал в Париж только 26 сентября 1973 года, Борис – в Сиэтл, штат Вашингтон, США, в начале того же месяца, а Сеня Климовицкий – аж в Новую Зеландию. Наши «римские каникулы», таким образом, длились с конца апреля по сентябрь, почти весь купальный сезон.

Впрочем, не такие уж это были каникулы: я работал в ХИАСе, мы занимались на курсах английского, да и переписка с разными странами тоже требовала времени.

Обычно после английских курсов мы приезжали в Остию часам к восьми. Как-то я задержался и возвращался из Рима один, на поезде. Начинались сумерки. Двух домов не доходя до своего, я увидел вдруг на балконе Ганю Понятовскую, филолога-москвичку. Она глядела на улицу – платиновая, седая прядь (химическая, разумеется) блестит в лунном и фонарном свете, а китайский в драконах халатик сверху до пояса распахнут. Мне показалось, что это она, заметив меня, распахнула его. Правда, не уверен. Она махнула мне рукой и, перегнувшись через балкон, сказала: «Подожди, спущусь сейчас, пойдём купаться?».

В Остии, если отойти шагов сто от последнего дома – на километры вдоль берега тянется сосновая роща «пинета», и вечером – ни души. Ганя халатик скинула, – а под ним вовсе ничего. И бегом в воду: «Догоняй, ну!» Я побежал за ней, схватил за плечи, остановил и сообщил ей, что плавать почти не умею. И заодно прижал покрепче.

«Ну да, ну да! – крикнула она капризно, – и так ведь понятно!»…

Мы стояли в мягких ленивых волнах почти по самые плечи. Я медленно разжал руки, отпустил её. А она даже и теперь так и не шевельнулась. «Доволен?» – спросила деловито, а сама всё так же стоит, закрыв глаза.

«А ты как же?!»

«А я всегда так. Никак. Поэтому каждому, кто просит, никогда и не отказываю, не жалко ведь, и любопытно, ну а вдруг.

Мы вышли на берег, в лунном свете она вся была жемчужная. И уже не в воде, а на тёплом песке я очень старался, чтоб подольше, но результат для неё был тот же. «Вообще приятно. Но. никак!». Мы сели. «Так вот, я это из любопытства, – сказала она, – мужей у меня было четыре.»

«И со всеми так?»

«И не только с мужьями, как видишь.»

Меня вдруг осенило: «Ганя, а ты девочек не пробовала?»

«Нееет.»

«А если хорошо подумать?»

«Может, ты и прав, иногда ведь любуюсь такими молодыми, стройными, только стыдно ужасно.»

«А если мы сейчас проверим, а?» – сказал я весело.

«Это как же???»

«Ну, ты же не маленькая – ясно, как.»

Я внимательно на неё глянул и пошевелил кончиком высунутого языка. И трех минут не прошло – все вышло, как я и предполагал. Да ещё как мощно! «Вот как это бывает!!! Да, а я.» – она так и не решилась выговорить, я ей помог: «Ну да, лесбиянка природная, ну и что? [96] Тебе, поверь, не хуже будет, чем другим бабам. зато гарантия от абортов стопроцентная! – и добавил – а в Америке этим никого не удивишь, заводи себе девочек, сколько хочешь.» Она обхватила меня полными солёными руками и поцеловала: «Если бы ты знал, как я тебе благодарна!»

Через три дня мы с Ганей встретились на базаре, и она сообщила, что уже познакомилась с молоденькой итальянкой, и сама ей дала понять. И.

«Ну?»

«Прекрасно, даже, извини, намного чудеснее, чем тогда, на пляже. И теперь – она помялась, – вот этого я мужикам не позволю, ни-ни! Только для женщин! Вот когда мне стало ясно, зачем это бабам надо!!!»

Я страшно удивился, что ни один из её мужиков, хоть случайно. Но вот никто и никогда, хотя ей было далеко за тридцать! То ли потому, что она сама стеснялась, то ли почему ещё, не знаю. Когда мы уже подходили к её дому, Ганя сказала: «Если тебя не отталкивает, что я холодная, так приходи. Только вот это повторять не будем, а так, по-обычному.»

Я заходил нередко. Половину времени, впрочем, мы с ней тратили на споры по теории стиха.

Возобновилась моя переписка с Н. Б. Тарасовой. Письма от нее я получал в Риме «до востребования», чтобы никто не увидел обратного адреса. Наталье Борисовне хотелось, чтобы я обосновался во Франкфурте. Она писала мне еще в Питер, что меня, вероятнее всего, возьмут редактором в издательство «Посев». «Грани»? «Посев»? – ну, какой из меня редактор или даже корректор? Так думал я, не предполагая тогда, что проработаю почти двадцать лет в «Континенте», который тогда еще даже не намечался. Он появился только в конце 1974 года.