Кэндес Бушнелл - Пятая авеню, дом один

• Название: Пятая авеню, дом один
• Автор: Кэндес Бушнелл
• Жанр: Современные любовные романы

Кэндес Бушнелл — знаменитая журналистка и писательница, автор «настольной книги современных женщин» — легендарного «Секса в большом городе» — и международных бестселлеров «Четыре блондинки», «Все на продажу», «Стервы большого города» и «Пятая авеню, дом один».

Обитатели лучшего дома на лучшей улице Нью-Йорка. Их считают счастливчиками все, кому не удалось купить или хотя бы снять там квартиру. Но так ли уж счастливы они в действительности?

Маститый сценарист, даже себе самому боится признаться, что давным-давно устал от романа с юной хищницей и по-прежнему любит актрису, с которой расстался много лет назад…

Озлобленная на весь свет журналистка выплескивает желчь в сверхпопулярном блоге…

Парочка нуворишей из провинции упорно — и не слишком удачно — старается вписаться в столичную светскую тусовку…

Мужья и жены. Любовники и соперники. Лучшие подруги и смертельные враги. Их судьбы снова и снова переплетаются самым причудливым, забавным и неожиданным образом!

Какой же будет развязка увлекательной пьесы под названием «Жизнь в доме номер один по Пятой авеню»?

---

Минди вспомнила воскресенье в Хэмптонс, как утром все вышли погулять по пляжу и она несла Сидни, меся ногами мягкий песок вдоль полосы прибоя. За дюнами поднимались дома, огромные, триумфальные свидетельства чьих-то успехов, вечно недоступных, ускользающих от других людей. Вернувшись в дом, Редмон затеял игру в тач-футбол.

Кэтрин и Минди сидели на крыльце, наблюдая за своими мужьями.

— Прелестный день, не правда ли? — в десятый раз заметила Кэтрин.

— Поразительный, — согласилась Минди.

Кэтрин, прищурившись, всматривалась в играющих на лужайке.

— Сэм очень красивый мальчик, — сказала она.

— Да, он у меня симпатичный, — с гордостью подтвердила Минди. — Джеймс тоже был красив в молодости.

— Он и сейчас хорош собой, — вежливо произнесла Кэтрин.

— Вы очень добры, но это не так, — возразила Минди. Кэтрин оказалась настолько шокирована этими словами, что Минди сочла необходимым пояснить: — Я из тех людей, которые не лгут себе. Стараюсь жить, глядя правде в глаза.

— А это нормально? — вырвалось у Кэтрин.

— Наверное, нет.

Некоторое время они сидели в молчании. Мужчины неуклюже бегали по лужайке, отдуваясь и тяжело дыша — сказывался возраст, однако Минди завидовала их свободе и готовности побегать за радостью.

— Вы счастливы с Редмоном? — спросила она.

— Скорее, мне весело, — ответила Кэтрин. — Когда мы ждали ребенка, я сильно нервничала, не зная, какой из моего мужа получится папаша. Это был самый тревожный период наших отношений.

— Неужели?

— Почти каждый вечер Редмон уезжал развлекаться, как привык. Я думала — он что, намерен так продолжать и после появления малыша? Неужели я опять фатально ошиблась в человеке? Чтобы узнать мужчину, надо родить ему ребенка. Вот тогда он раскрывается, и становится видно, добрый он, терпеливый, любящий или незрелый эгоист. Став матерью, либо начинаешь любить мужа еще сильнее, либо теряешь к нему всякое уважение. А в отсутствие уважения возврата к прежним отношениям не будет. Я хочу сказать, если Редмон когда-нибудь ударит Сидни, накричит на него или пожалуется, что ребенок плачет, не знаю, что с ним сделаю.

— Он никогда не позволит себе ничего подобного. Редмон так гордится своей культурой и воспитанием…

— Все верно, но мать не может не думать о подобных вещах, когда у нее маленький ребенок. Это на уровне инстинкта. А Джеймс хороший отец?

— О, Джеймс с самого начала заделался образцовым папашей. Конечно, он не идеал…

— Да где ж они, идеалы?

— Но он уделял Сэму максимум внимания. Когда я была беременна, он прочел все книги для родителей. Он немного зануда…

— Как все журналисты.

— У него привычка утопать в деталях. Но Сэм получился очень удачным.

Минди откинулась на спинку стула, наслаждаясь теплым летним днем. Сказанное ею о Джеймсе было лишь полуправдой. У мужа в отношении Сэма развился настоящий невроз. Особенно он дергался насчет того, что младенец ест и какие подгузники носит, — однажды они с Минди разругались из-за этого прямо в магазине Duane Reade. Их взаимная обида постоянно тлела и чуть что вспыхивала как магний. Кэтрин права, думала Минди. Семена разлада между ней и Джеймсом проросли в первые месяцы после появления Сэма. Новоявленный отец был так же напуган, как и молодая мамаша, в чем упорно не хотел признаваться, но Минди воспринимала его поведение как вызов ее материнским талантам. Она боялась, что муж считает ее плохой матерью, и пыталась доказать обратное, критикуя любые его решения. Но это подогревало и чувство вины в ней самой. В отпуске по уходу за ребенком Минди пробыла ровно шесть недель, после чего вернулась на работу. Втайне она вздохнула с облегчением, вырвавшись из домашней каторги и буквально сбежав от младенца, который требовал столько внимания, что это пугало, и пробудил в ней такую любовь, что это приводило ее в ужас. В конце концов они как-то приспособились, подобно большинству родителей, а младенец, появившийся на свет благодаря их общим усилиям, занял в их жизни такое огромное место, что вытеснил всякую вражду между ними. Впрочем, Джеймс до сих пор трясся над Сэмом как над фарфоровой вазой.

«Я не достигла всего, о чем мечтала, и начинаю понимать, что скорее всего моим планам не суждено осуществиться, — печатала Минди. — Пожалуй, я смогу с этим смириться. Видимо, значительно больше я боюсь того, что когда-нибудь придется отказаться от погони за счастьем. Кем я стану, если позволю себе просто быть собой?»

Минди разместила свой блог на веб-сайте. Вечером, вернувшись домой, она поймала свое отражение в потемневшем зеркале возле лифта и, занятая своими мыслями, подумала в первое мгновение — кто эта уже не молодая женщина?

— У меня для вас пакет, — сказал ей швейцар Роберто.

Пакет оказался большим тяжелым свертком, адресованным Джеймсу. Минди изо всех сил удерживала его локтем, возясь с ключами. Зайдя в спальню переодеться, она бросила сверток на неубранную постель. Увидев, что он прислан из офиса Редмона Ричардли, она решила, что это может быть важно, и открыла пакет. Внутри оказались три экземпляра гранок новой книги Джеймса, причем в переплетах.

Она открыла первый, пробежала два абзаца и отложила, чувствуя себя виноватой. Прочитанное оказалось гораздо лучше, чем она ожидала. Два года назад она одолела половину чернового варианта романа Джеймса и испугалась так, что не смогла продвинуться дальше: ей показалось, что книга неудачная. Не желая задеть чувства мужа, она объяснила, что не любит произведений на такие темы. Джеймс поверил, поскольку он писал исторический роман о Дэвиде Бушнелле, историческом лице, изобретателе подводной лодки. Минди подозревала, что Дэвид Бушнелл — гей, раз он так никогда и не женился. Бушнелл жил в восемнадцатом веке, а тогда холостяков обоего пола многие считали гомосексуалистами. Минди спросила Джеймса, собирается ли он рассказать о подлинной ориентации Дэвида Бушнелла, но Джеймс неодобрительно посмотрел на нее и отрезал — нет. Дэвид Бушнелл был эрудитом. Деревенский мальчишка оказался математическим гением, поступившим в Йель и разработавшим не только субмарину, но и подводные мины, которые, впрочем, срабатывали через раз.

— Другими словами, — подытожила Минди, — он был террористом.

— Так и знал, что ты это скажешь, — огрызнулся Джеймс. Больше они о книге не говорили.

Однако если вы обходите молчанием какую-то тему, это не означает, что вопрос рассосется сам собой. Книга Джеймса, все восемьсот рукописных страниц, несколько месяцев кирпичом лежала между супругами, пока Джеймс не отвез наконец рукопись издателю.

Минди нашла Джеймса в бетонной «берлоге» в конце квартиры с бутылкой скотча. Усевшись рядом с мужем в кресло с металлическими подлокотниками и плетеным пластиковым сиденьем, купленное по онлайн-каталогу несколько лет назад, когда подобный шопинг был в новинку («Я купила это по Интернету!» — «Нет!» — «Да! Это так просто, ты не представляешь…»), Минди с трудом стянула туфли и сказала, глядя на стакан в его руке:

— Прислали гранки твоего романа. Не рано напиваешься?

Джеймс поднял бокал:

— Есть повод. Мою книгу хочет продавать Apple. Роман появится в их магазинах в феврале. У них какие-то эксперименты с книгами, первым выбрали мой роман. Редмон говорит, можно твердо рассчитывать на двести тысяч экземпляров, поскольку люди доверяют марке Apple. Заметь, не имени автора. Автор не важен, главное — компьютер… Это принесет мне полмиллиона долларов… — Он замолчал. — Что ты думаешь? — спросил он через секунду.

— Я потрясена, — честно призналась Минди.

Вечером Инид перешла Пятую авеню и оказалась перед домом своей мачехи, Флосси Дэвис. Инид ненавидела эти визиты, но Флосси было девяносто три, и Инид казалось жестоким совсем не навещать старуху — по идее, что уж ей там осталось. С другой стороны, Флосси, по ее выражению, стояла на пороге смерти последние пятнадцать лет, но «девушка с косой» отчего-то не спешила стучаться в ее дверь.

Флосси, по своему обыкновению, лежала в кровати. Она редко выходила из своей трехкомнатной квартиры, но каждый день непременно накладывала гротескный грим, к которому привыкла в бытность артисткой кордебалета. Редкие белые волосики она подкрашивала в блеклый желтоватый цвет и укладывала на макушке. В молодости Флосси щеголяла пышной шапкой осветленных «химических» кудряшек, напоминавших сахарную вату. В связи с этим у Инид возникла теория, что постоянное вытравливание волос не лучшим образом повлияло на мозг мачехи — она все понимала как-то очень по-своему и сварливо отстаивала свою правоту даже при очевидных доказательствах в пользу обратного. Однако в отношении мужчин Флосси обладала поразительной интуитивной проницательностью. В девятнадцать лет она подцепила отца Инид, Багси Мерля, нефтеразведчика из Техаса, а когда в пятьдесят пять лет он умер от сердечного приступа, вышла замуж за пожилого вдовца Стэнли Дэвиса, владельца нескольких газетных издательств. Имея много денег и мало дел, Флосси большую часть жизни потратила на завоевание титула королевы тусовщиц Нью-Йорка, но ей так никогда и не удалось выработать в себе достаточно самоконтроля или дисциплины. Сейчас Флосси, у которой неважно работало сердце, гноились глаза и которую донимала одышка, доживала свои дни в обществе верного телевизора, развлекаясь нечастыми визитами Инид и Филиппа. Можно сказать, мачеха Инид служила живым напоминанием о том, как ужасна — и неизбежна — старость.