Давид Самойлов - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Давид Самойлов
• Жанр: Поэзия

От большинства из нас, кого современники называют поэтами, остается не так уж много.

"Поэзия — та же добыча радия"(Маяковский). Отбор этот производят читатели — все виды читателей, которых нам посчастливилось иметь.

Несколько слов о себе.

Я 1920 года рождения. Москвич. Мне повезло в товарищах и учителях. Друзьями моей поэтической юности были Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий. Учителями нашими — Тихонов, Сельвинский, Асеев, Луговской, Антокольский. Видел Пастернака. Встречался с Ахматовой и Заболоцким. Не раз беседовал с Мартыновым и А. Тарковским. Дружил с Марией Петровых. Поэтическая школа была строгая.

Воевал. Тяжело ранен.

Печататься начал после войны. Первая книга вышла в 1958 году. У меня восемь поэтических книг ("Ближние страны", "Второй перевал", "Дни", "Волна и камень", "Весть", "Залив", "Голоса за холмами", "Горсть"), Наиболее полно мои стихи представлены в сборниках "Избранное" (1980) и "Стихотворения" (1985).

Много переводил. Из больших поэтов — Рембо, Аполинера, Лорку, Брехта, Незвала, Тувима, Галчинского, Бажана, Эминескуи многих других. Мои стихи переведены на главные европейские языки. Выходили отдельными изданиями в нескольких странах.

Давид САМОЙЛОВ

---

1957 или 1958

" Запахло весной невесомой "

Запахло весной невесомой
На улицах, на площадях,
И город стоит полусонный
И страсти меня не щадят.

И, словно с крутого разбега,
Стучать начинают сердца,
Пьянея от талого снега,
Как юный солдат от сырца.

конец 1950-х или начало 1960-х

" Я сегодня в запой тоскую, "

Я сегодня в запой тоскую,
И оплакиваю, и виню,
И с ушедшими я толкую,
И оставшихся хороню.

Не осколочками металла
И не капельками свинца
Раскидало нас, разметало,
Разлучило наши сердца.

Разлучили нас только робость,
Только робость и суета,
Разъедавшие сердца область,
Полость горла, как кислота.

Только пьётся, но не поётся,
Сердце бьётся, но не гремит.
Всё ушедшее остаётся,
Всё оставшееся томит.

конец 1950-х или начало 1960-х

Мой стих

Мне друзья преподносят упрёки,
Что пишу я редко и мало.
Да, я знаю об этом пороке.
Что ж мой стих безо времени смяло?

Я бы мог привести им резоны —
Дескать, то, да другое, да третье.
Что повсюду стояли препоны,
Что не я виноват, а столетье.

Нет! Я сам изломать его тщился!
Сам добром называл беззаконье,
Белым голубем — племя воронье.
Он учился и не научился.

Я гонял его за подаяньем,
Попрекал его коркою чёрной.
Всё равно он стремился к деяньям,
Он был лучше меня и упорней.

Мне друзья подносили упрёки.
Мне враги наносили обиды.
И кишели вокруг лжепророки
И стихи их жирели, как гниды.

Думал: дурь из него я повыбью,
Доведу я его до приличья,
Чтобы стал карасём на безрыбье,
Чтоб вороною стал на бесптичье.

Но, как узник в тюремном халате,
Прикрывающем узкие плечи,
Он молчал, как молчат в каземате,
Сохраняя достоинство речи.

Только сделался резче и гуще,
Недоступней обидам, досадам.
Он был сослан, а позже отпущен,
Амнистирован, но не оправдан.

И опять он стучит в мои двери,
Еретик, изрыгающий пламя,
Чтобы с паперти крикнуть о вере
Фарисеям, торгующим в храме.

конец 1950-х или начало 1960-х

Прощание с Грузией

Рассвет едва-едва сквозил
Сквозь дождевые капли.
Я был счастли’в, я увозил
С собой улыбку Картли…

Ещё не спал вчерашний хмель,
Я озирал природу.
Какой-то город, как в купель,
Глядел в речную воду.

Темнели горы вдалеке,
И крепость над долиной
Была, как сокол на руке
В охоте соколиной.

Потом рассвет отполыхал
Лиловым, сизым, алым,
И я увидел перевал,
И был над перевалом.

И я последний бросил взгляд
Туда, где возле Млета
Каких-то два часа назад
Со мной простилось лето.

Прощай, прекрасная страна!
Привет тебе с порога!
Немало попил я вина
Из крученного рога.

Какие ночи за столом
Прошли в хмельном угаре,
И как шумела за окном
Взволнованная Мтквари!..

Бывает в чувствах острота,
В уме такая ясность,
Что важным смыслом налита
Для нас любая частность —

Суровый облик старика
И голые побеги,
И женщина у родника
С кувшинами в Казбеги,

И медно-бурая скала,
И коз мохнатых кучка,
И седловина, где спала
Растрёпанная тучка…

Я всё увидел в этот миг
И с чувством сладкой боли
Произносил прощальный стих
Почти помимо воли.

около 1961

Железная мазурка

Мы в дом постучались ночью,
Нам сразу дверь отворили.
Тогда я увидел очи,
Очи панны Марыли.

Зрачки её были бездонны
От ужаса и от боли.
В них руки ломали мадонны
В огненном ореоле.

Над городом порохом пахло,
И жжёным железом, и толом.
Кудлатое пламя, как пакля,
Металось над старым костёлом.

Всё прядало и мельтешило,
И тени качались в проулке.
И сразу метель закружила
Под звуки железной мазурки.

О, старая польская лира!
О, музыка, слава и нега!
О, бледная панна Марыля
В мазурке света и снега!

Я дверь прикрыл за собою,
Шагнул я грубо и смело.
И окон стекло голубое
Плясало, дрожало и пело.

Окно озарялось ракетой
И сразу ночь выцветала.
Над женщиной полураздетой
Три зеркала хохотало.

А может, сама Марыля
Смеялася? Не сама ли?
В зрачках её, спутав крылья,
Три ангела руки ломали.

Снег вспыхивал за занавеской,
И ды’мы метались, как бурки,
Плясал городок мазовецкий
Под звуки железной мазурки.

1961[6]

" На любовь даётся право, "

На любовь даётся право,
А ревность живёт без прав.
Она растёт, как травы,
Она сильнее трав.

Она растёт зимою
На льду и на снегу.
И я с такой живою
Бороться не могу…

1945

Декабристы

Поэзия! не хитросплетеньем,
Не покоем, не отводом глаз —
Ты дана нам гамлетовской тенью,
Чтобы мучить слабых нас.

Не затем, что сами не доели,
Не затем, что низость лезет в честь,
Не затем, что будни надоели,
А вино в бутылках есть;

А затем, чтоб на Сенатской пушки
Разбудили дремлющий металл;
А затем, чтоб Александр Пушкин
Нам стихи о вольности читал.

Она подобна пламенному сплаву
Неповиновенья и тоски,
Где генералы, отвергая славу,
К Рылееву идут в ученики.

1946

Из поэмы

Тяжёлый мост в пыли заката
Над фиолетовой рекой.
Шуршит вода, как под рукой
Рукав бухарского халата.

Вагон летит на мост, на воздух
Ракетой с голубым хвостом.
Его двойник мелькает в звёздах
Под опрокинутым мостом.

Как несгораемые кассы,
Стоят вокзалов терема.
Сдвигают светлые каркасы
Полунаклонные дома.

И как гладильная доска,
Шипит шоссе под утюгами.
Двумя асфальтными кругами
В потёмках светится Москва.

…

Вдруг приближается гроза,
Жару беззвучно нагнетая.
Под ветром падает лоза,
И к небу ласточка взлетает.
А облака, прогрохотав,
По тракту катятся обозом.
И ветер, не касаясь трав,
Летит, задрав подол берёзам.

И вдруг — ударом кулака,
И вдруг — по шкуре барабанной
Налётом влаги ураганной
Снижающиеся облака —
Секут и хлещут — не струёй —
Сплошной водой, стеной, обвалом.
И молньи тычут остриё
С размаху и куда попало.
Как водяное колесо,
Глухими крутит жерновами.
И ледяною полосой
Бесчинствуют над головами.
Эге, гроза! ликуй и лей!
Пройдись своим разгулом синим
По одиночеству полей
И по лепечущим осинам.
Переиначивай, крои!
Мости луга кусками тверди!
Неодолимее любви
И неминуемее смерти!

Когда, очнувшись, семафор
Честь отдал с выправкой солдатской,
И поезд утащил в простор
Вагоны, пахнущие краской,
На затерявшемся разъезде
Мир стал предельно ощутим
В росе разбрызганных над ним
Прохладных, гаснущих созвездий.
Светало. Воздух был глубок.
Внизу — лощина, точно заводь.
Кустарник. Дальше на восток
Два облака учились плавать.
Большак. Прибрежное село
Открылось за холмом покатым.
Сиреневым и розоватым
Стал угол неба. Рассвело.
Давно знакомые места…

1946