Георгий Бердников - Чехов

• Название: Чехов
• Автор: Георгий Бердников
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга Г. П. Бердникова, известного литературоведа, автора ряда работ о А. П. Чехове, является биографией великого русского писателя.

Автор раскрывает внутренний мир А. П. Чехова, знакомит читателя с ходом его мыслей, показывает его во взаимодействии с современниками. Книга основана на обширном документальном материале.

---

Непроста, следовательно, даже версия Лики. А ведь была еще и точка зрения Чехова. По многим причинам трудно уловимая, но все же совершенно отличная от версии Лики. И самое главное — были их реальные отношения, имевшие свою логику развития. И, как показали события, — логику неумолимую, которую, как только она определилась, уже не властны были изменить ни Чехов, ни Лика.

К январю 1891 года относится начало их переписки. Свое первое письмо Антону Павловичу Лика послала 9 января, на третий день после его отъезда в Петербург. Чехов отвечает ей 11 января. Письмо Лики нервное и сбивчивое, что же касается ее настроения, то оно, видимо, было и того сбивчивей. Так она сообщает, что утром написала ему письмо, которое было "сплошной плач", но уничтожила его, и вот теперь пишет уже в другом тоне, пишет и не может сама понять, как утром могла "написать такое мрачное письмо". Теперь ей уже "кажется, что все это вздор…".

Ответное письмо Чехова начинается шуткой. "Думский писец!" — обращается он к Лике, которая служила в это время в городской думе. Шутливый тон сохраняется на протяжении всего письма, но как он многокрасочен, этот фейерверк шуток! Вот о деле — благодарность за присланную для сахалинских школ программу. Чехов сообщает, что завтра же отправит эту программу… "в каторгу", и тут же поясняется: "т. е. на Сахалин. Большое Вам спасибо и поклон в ножки". Здесь шутка только легко обрамляет искреннюю благодарность и, пожалуй, что-то похожее на неясность.

Далее речь идет о той части письма Лики, где она по-своему характеризовала петербургскую поездку Чехова, проявляя при этом полное непонимание душевного состояния своего собеседника. Как сказать ей об этом? Чехов пишет: "Насчет того, что я успел уже пообедать и поужинать 5 раз, Вы ошибаетесь: я пообедал и поужинал 14 раз. Хандры же, вопреки Вашей наблюдательности, в Москве я не оставил, а увез ее с собою в Петербург". Вот и новая разновидность шутки. Шутка на этот раз должна ослабить чувство досады, облечь скрытый упрек в предельно деликатную форму.

О своем душевном состоянии говорила Лика не только сбивчиво, но и несколько надуманно, что ли. Уж не таганрогских ли "барышень" напомнила Чехову эта часть ее послания? Так или иначе, но только тут он шутит уже по-другому. "Вам хочется на Алеутские острова? — спрашивает он Лику. И сразу резюмирует: — Там Вы будете щисливы". "Щисливы"! — одно слово из лексикона манерных провинциальных барышень — и все поставлено на свое место. И опять с помощью шутки и, следовательно, как бы и в шутку. А дальше уже начинается шутка как таковая — Антон Павлович обещает достать бесплатные билеты Лике и ее "Барцалу или Буцефалу". Впрочем, и это довольно сложная шутка. Чехов нарочито путает фамилию поклонника и жениха Лики — Евгения Балласа с фамилией московского театрального деятеля и именем мифологического коня. "Думский писец" мечтал о театральной карьере. Еще в 1890 году Лика пыталась поступить на сцену, однако с треском провалилась. Потом стала посещать занятия в Московской театральной школе у А. Ф. Федотова, к чему Чехов относился весьма скептически, и, как позже выяснилось, с полным основанием. Артистического таланта, даже скромных способностей, у Лики не оказалось.

После этой наиболее трудной части письма тон резко менялся. Мягко, участливо, даже нежно, Чехов спрашивал: "Отчего Вы хандрите по утрам? И зачем Вы пренебрегли письмом, которое написали мне утром? Ах, Ликиша, Ликиша!" Не правда ли это немного в тоне разговора доброго взрослого дяди с девочкой-подростком? Что же, Лика родилась 8 мая 1870 года — значит, была моложе Антона Павловича на 10 лет. А в дом к Чеховым пришла девятнадцатилетней девушкой и удивила братьев своей моложавостью, так что, вспоминает Михаил Павлович, "было как-то странно, что и она тоже была учительницей гимназии, хотя и только что поступившей на должность".

Дальше шутка вырастает в буффонаду: появляются некие "Трофим" и "Прыщиков" — придуманные Чеховым поклонники Лики, которым она якобы отвечала взаимностью, — а сам автор обретает лик лютого ненавистника своей адресатки ("Я с удовольствием ошпарил бы Вас кипятком"). А потом полушутя-полусерьезно вновь о главном: о тоне письма Лики и одновременно о ней самой, о ее состоянии. "Свое письмо Вы заключаете так: "А ведь совестно посылать такое письмо!" Почему совестно? Написали Вы письмо и уж думаете, что произвели столпотворение вавилонское. Вас не для того посадили за оценочный стол (в городской думе. — Г. Б.), чтобы Вы оценивали каждый свой шаг и поступок выше меры. Уверяю Вас, письмо в высшей степени прилично, сухо, сдержанно, и по всему видно, что оно написано человеком из высшего света". Это вновь намек на столь чуждую Чехову манерность, смягченный шуткой совет быть проще, естественней.

Потом всплывает мотив горечи, вызванной полным непониманием этой девушкой ни его, ни его жизни. Впрочем, это чувство тоже упрятано в шутку — неожиданную цитату из оперетты "Прекрасная Елена":

   Чтобы ей угодить,
   Веселей надо быть.
   Трулала! Трулала!

Кончалось письмо так: "И в высшем свете живется скверно. Писательница (Мишина знакомая) пишет мне: "Вообще дела мои плохи — и я не шутя думаю уехать куда-нибудь в Австралию".

Вы на Алеутские острова, она в Австралию! Куда же мне ехать? Вы лучшую часть земли захватите.

Прощайте, злодейка души моей.

Ваш Известный писатель.

Не жениться ли мне на Мамуне?

Напишите мне еще три строчки. Умоляю!"

Совершенно очевидно, Чехов испытывает не только сильное влечение к общей любимице их семьи. Письмо говорит и о внимательности, сердечности Чехова. Все это было очень многообещающе. Ведь таких писем больше он не писал никому. Тут же намечалась, однако, возможность и отталкивания, расхождения, источником которых могли стать наметившиеся различия во взглядах, вкусах. Судя по всему, что-то уже в это время настораживало и даже обескураживало писателя в его юной поклоннице. А то, что Лика была неравнодушна к нему, — это Чехов, конечно, понимал. Что же было источником досадных странностей этой пленительной девушки? Неловкость и угловатость юности или что-то более серьезное — черты натуры, характера?

Получил ли Чехов ответ на этот вопрос? Как мы увидим, сложность их отношений определялась главным образом тем, что он никогда, во всяком случае, долго, не мог с полной ясностью и определенностью ответить на этот вопрос. Образ Лики все время мерцал разными красками, был текучим и неуловимым. Но и в самой зыбкости очертаний ее характера было нечто глубоко чуждое Чехову. Вот это, видимо, и предопределило их последующие отношения.

Тогда же, в январе 1891 года, в письмах к Чехову Лика начинает многозначительно упоминать о Левитане как о своем поклоннике.

Познакомилась Мизинова с Левитаном примерно в то же время, что и с братьями Чеховыми. Она часто встречала его в салоне дилетантки-художницы Софьи Петровны Кувшинниковой. Софья Петровна считалась ученицей Левитана и с конца восьмидесятых годов выезжала с ним на летние этюды. Жена полицейского врача, она не отличалась красотой и молодостью, но была женщиной незаурядной, талантливой и яркой. Левитан долго был с ней неразлучен. Впрочем, это не мешало другим романтическим историям, которые возникали у Левитана нередко и протекали подчас весьма бурно. Успехом у женщин Левитан пользовался большим и хорошо знал это. В салоне у Кувшинниковой, где часто бывали и братья Чеховы, своим человеком стала и Лика. А потом началось увлечение.

Лика откровенничает с Чеховым не без нарочитости, а подчас и явно интригует его. В письме от 13 января 1891 года, сообщая, что ее провожал домой от Чеховых Левитан, она пишет: "А знаете, если бы Левитан хоть немного походил на Вас, я бы позвала его поужинать". Леонид Гроссман объяснял всю эту историю желанием Лики побороть чеховскую холодность."…Обычный маневр, — писал Гроссман, — возбуждение ревности". Признавая, что Левитан был для Лики настоящим героем, так как она "любила сочетание знаменитости и мужественной красоты", исследователь вместе с тем полагал, что никакого увлечения Левитаном не было, так как сердце ее уже принадлежало другому.

Пусть так, согласимся с версией Гроссмана. Приходится, однако, признать, что в таком случае Лика избрала наихудший вариант для достижения своей цели.

Чехов ответил Лике на ее письмо от 13 января не сразу, а лишь 21-го числа. Он писал:

"Спешу порадовать Вас, достоуважаемая Лидия Стахиевна: я купил для Вас на 15 коп. такой бумаги и конвертов. Обещание мое исполнено. Думаю, что эта бумага вполне удовлетворит изысканным вкусам высшего света, к которому принадлежат Левитан, Федотов и кондуктора конно-железной дороги.

В то же время позвольте и огорчить Вас, достоуважаемая Лидия Стахиевна: я приеду не раньше среды будущей недели.